Алиби - Асиман Андре
Изысканные дворцы, стоящие вдоль канала, тоже не лучше. Пусть они и способны предъявить больше роскоши на квадратный сантиметр, чем любые другие здания в мире, а древние стекла в рамах у них сияют — напоминая о том, что сильнее всего богатству по душе разглядывания и зависть, — но все они того и гляди обрушатся. Здесь все ужасно хрупкое. Палаццо стоят плечом к плечу, как старые вдовствующие королевы с гнилыми зубами и изысканными прическами, и не падают отчасти потому, что привыкли опираться друг на друга, а также потому, что, невзирая на приземистые иссохшие фасады, они обладают усталой самоуверенностью богатых стариков, твердо убежденных, что никуда они отсюда не двинутся. Вы, впрочем, лишь проплываете мимо.
Надо, однако, сказать, что Венеция не потемкинская деревня. Фасады палаццо куда скромнее внутренних помещений. Но за этими пышными интерьерами находятся темные вытоптанные дворики, напоминающие о том, что у венецианских богатств скромное и ненадежное происхождение. Кирпичи в их кладке — частицы истории, спаянные, спрессованные, сочлененные; если бы все они научились говорить, Венеция, несмотря на свою репутацию города, где изобрели искусство sotto voce[19], стала бы самым громогласным местом на земле. У венецианцев, в отличие от неаполитанцев, темперамент приглушенный (а куда им деваться: они живут друг у друга над головами) и скрытный. Именно поэтому город выдыхает нечто одновременно скрытное и зловещее — говоря словами Манна, «дымку испарений» и «неподвижный воздух». Ведь именно здесь процветал литературный жанр, именуемый анонимными доносами. Это подходящее место для Пульчинеллы, пантомимы и Генри Джеймса. Изломанные и изнуренные персонажи, переговаривающиеся полушепотом, так и кишат в угрюмых calli, путаных переулках.
С промежутком в несколько лет Джеймс, Пруст и Манн ощутили темное притяжение этого города, который разбередил в них возвышенные эстетические чувcтва, а заодно и тягу к низкопробным дешевкам. Венеция, писал Манн, «не то сказка, не то капкан», и та же двойственность находит отзвук в описании Ян Моррис: «полу-восток, полу-запад, полу-земля, полу-море, на полпути между Римом и Византией, христианством и исламом, одна нога в Европе, другая попирает перлы Азии».
Лидо, обращенный к Адриатическому морю, можно считать плодом кратковременного помрачения прагматичной венецианской фантазии; начинался он как успешное коммерческое предприятие перед мировой войной, итогами стали два лучших отеля в Европе, неспешный образ жизни, не имеющий ничего общего с дергаными ритмами Венеции, и прибрежный курортный городок, куда приезжают поплавать днем и покутить ночью. Трудно представить себе Лидо без хозяйки дома — Венеции, а посетив Лидо (не все туристы знают, что это обязательно), становится столь же трудно представить себе Венецию без этих пляжей.
Отели «Бэн» и «Эксельсиор» я впервые увидел много лет назад. Я сел на вапоретто прямо у вокзала и высадился на Пьяццале-Санта-Мария-Элизабетта на Лидо — видимо, на том самом месте, где в фильме Висконти несговорчивый гондольер высаживает Ашенбаха, прежде чем вернуться в Венецию. От причала я вслед за Ашенбахом пошел по Гран-Виале-Санта-Мария-Элизабетта, «по белым цветом цветущей аллее с тавернами, лавками и пансионами по обе стороны, что, пересекая остров, спускалась к морю», как описывает ее Манн, и наконец вышел к берегу неподалеку от отеля «Бэн», расположенного на Лунгомаре-Маркони.
Из отеля «Бэн» открывается вид на Адриатическое море, как и из «Эксельсиора», еще одной великолепной гостиницы на том же Lungomare, или променаде. Оба они воплощают в себе богатство и величие мира, обитатели которого вполне могли бы взять билеты первого класса на Восточный экспресс или отплыть из Саутгемптона на «Титанике». «Бэн» выстроен в спокойном и сдержанном стиле модерн, а «Эксельсиор», открывший свои двери в 1907 году, куда пышнее, с длинным мавританско-венецианским фасадом. Пешком между ними минут десять ходу, но можно также доехать на автобусе-челноке, снующем туда-сюда. Крошечный канал ведет из лагуны к частному причалу «Эксельсиора», оттуда каждые полчаса отходят водные такси, соединяющие «Эксельсиор» с отелем «Даниеле» неподалеку от площади Святого Марка.
Помимо «Даниеле», Венеция по праву гордится еще тремя великолепными отелями: «Киприани», «Гритти» и «Бауэром». В обычном случае город порождает туристические заведения. На Лидо все с точностью до наоборот. «Бэн» и «Эксельсиор», по сути, и создали Лидо. Лорд Байрон ездил верхом по местным пустынным пляжам, а еще здесь есть старое еврейское кладбище. Но каким бы ни был дух острова до появления отелей, туристическая индустрия изменила его необратимо. До Первой мировой войны — когда Европу пробудили с беспрецедентной грубостью — сюда приезжали представители королевских и великосветских семейств, здесь они купались — повальное увлечение, завладевшее воображением европейцев в последние десятилетия XIX века. Здесь, раскрасневшись после изумительного дня на пляже, где они погружались в воду, высыхали, вытягивались на полосатых шезлонгах под строем тентов, представители зажиточной буржуазии прихорашивались и дожидались, когда подадут ужин, — и при этом изо всех сил старались убедить себя и других, что кровь их все-таки приобрела голубоватый оттенок.
Те дни давно в прошлом. Может, мы и приезжаем в Венецию и на Лидо в погоне за воспоминаниями о былых временах, окрашенными в цвета сепии, но нам никогда уже не найти той же атмосферы, тех же нарядов, того же почтительного топотка ног официантов. Однако что-то сопротивляется тому, чтобы на место отпечатавшегося в сознании дагерротипа — тщательно простроенной у Висконти сцены за завтраком в отеле «Бэн» — поставить небрежно одетую, босоногую, приходи-как-хочешь, ешь-сколько-влезет мешанину родителей и детей, которые толпятся тут нынче. В глубине души мы продолжаем надеяться на чудо: однажды вечером, сидя в одиночестве на веранде с видом на море, мы вдруг поймем, что уплываем в величавое благолепие мира рубежа веков — мира, понятия не имеющего о том, что он стремительно скатывается к конфликту, который положит ему конец. Повесть Томаса Манна была опубликована в 1912 году. Два лета спустя в августе заговорили пушки.
Но пусть Великая война и стала для мира потрясением, всего через несколько лет магнаты, промышленники и кинозвезды вернулись на Лидо. Они вновь исчезли в годы Второй мировой — но появились заново. В третий раз они уже не исчезали. С тех пор как в 1949 году, после войны, был возрожден Венецианский кинофестиваль, Лидо сохраняет ауру непрошибаемой эксклюзивности, которая так любезна совсем богатым, карьеристам и не столь богатым получателям номеров по тайным специальным расценкам. Сюда приезжают потереться в компании кинозвезд. Или пожить в номере, в котором жила кинозвезда. Или почувствовать себя кинозвездой. Или ради Томаса Манна. Но все без исключения приезжают ради моря.
В этом смысле здесь, в отличие от других мест в Венеции, можно в буквальном смысле пошлепать по водичке. Гранд-канал, как и реки, опоясывающие Манхэттен, для этого не годится: он мутный, серо-зеленый, тусклый. На Лидо же вода всегда спокойная, цвет ее варьируется от гладко-зеленого до голубого. В нее можно войти и брести довольно долго, прежде чем она дойдет до колен; но даже и там Адриатика благодушна, почти недвижна, плавать здесь просто. Удалившись подальше от берега, можно дать мыслям побродить, пока в виду не останется лишь уменьшившийся силуэт отеля, на пляже которого вы купаетесь. «Бэн» и «Эксельсиор» заключили соглашение, и, предъявив тут или там карточку гостя, вы имеете право плавать в бассейне или на пляже или взять напрокат пляжную кабинку и там посидеть в тени. Тут почти ничего не изменилось с тех пор, как в 1911 году Манн написал:
Серое и плоское море уже ожило, расцветилось детьми, шлепающими по воде, пловцами, пестрыми фигурами, которые, заложив руки за голову, лежали на песчаных отмелях. Другие орудовали веслами, сидя в маленьких бескилевых лодочках, раскрашенных синим и красным, и громко хохотали, когда суденышко опрокидывалось. Перед далеко вытянувшимся рядом кабин, на деревянных площадках которых люди сидели как на верандах, равноправно царили беспечный задор игры и лениво простершийся покой, обмен визитами, болтовня, продуманная элегантность утренних туалетов и нагота, непринужденно и невозмутимо пользующаяся вольностями приморского уголка. У самой кромки моря на влажном и твердом песке бродили купальщики в белых халатах или просторных и ярких пляжных костюмах.
