Сон-трава. Истории, которые оживают - Воздвиженская Елена

– И кто бы мог подумать, – шептала бабка Маруся, вытирая слезу, – До чего Ивана-то жалко. Убивца проклятый этот Колька.

– А мне он никогда не нравился, – ответила ей Шура, – Как приехал из города, так и был бирюком.

– А деньги-то, слыхали, закопал под яблоней, в банке трёхлитровой. Видать хотел раскопать, как всё уляжется, гад.

– А топор в сарае, слышала, припрятал, под доской, а сверху-то сеном завалил.

– Интересно и как только это Степаныч додумался там искать?

***

Виктор вернулся домой почти под утро. Участковый просил его ничего не рассказывать городским о том, как встретился он с Иваном в поле. А то, мол, не ровен час увезут тебя, Витёк, самого с санитарами в город под белы рученьки. Как уж он там всё объяснил следователю, неизвестно. Но дело было закрыто. Справедливость восторжествовала.

Ближе к обеду следующего дня Виктор пришёл на деревенское кладбище и остановившись у свежей могилки с жёлтым, деревянным крестом, долго молчал, глядя на фотографию, с которой улыбался дядя Ваня.

– Вот и всё, дядя Ваня, спи спокойно.

И подержавшись рукой за тёплый от солнца крест, медленно пошёл в сторону деревни.

Там, где осталось детство

– Привет, бабуль, здорово, дед! Как поживаете?

– Ну приехал наконец, сорванец наш! Совсем забыл про стариков.

– Ба, да ты что, ничего я не забыл. Просто то одно, то другое, Алинка вон болела, у Максимки зубы режутся, жена с ними замучилась. Я уж помогаю ей как могу с домашними делами, но я ведь почти всегда на работе. Сами понимаете, ипотеку надо платить.

– Эх, Серёженька, вот понатыкались вы в эти каменные муравейники друг на друга, хвораете вечно, бетоном дышите, да ещё и кабала на двадцать лет. Это, почитай, полжизни платить. Да было б за что! То ли дело у нас тут, в деревне, сорок соток и на всех ты хозяин. Дом стоит у тебя дворцом, ни сверху тебя сосед не давит, ни снизу не стучит, ни сбоку не воняет. Каждый сам себе хозяин. А во двор выйдешь – красота какая, яблони в цвету по весне, сирень цветёт, черёмуха. Да в раю-то, поди, хуже?

– Да всё ты правильно говоришь, ба, понимаю. Но что сделаешь? Деревня нынче не нужна государству, задавили её, разрушили. Вот и живём в своих коробках, газами выхлопными дышим…

Дед кряхтя закрутил самокрутку, задымил, закашлялся:

– Бают, мол, дорогу делать нынче станут от нашей деревни до города.

– Правда? Вот здорово, а то пока ехал до вас сегодня, два раза застрял, пришлось откапываться да ветки стелить. Грязище. Ну да по осени тут всегда так было. Это хорошо, что позаботиться решили о вас. А то ведь ни почте, ни скорой не проехать толком.

– Э, – махнул рукой дед, – Да то разве о нас? Просто тут начальничек один дачу себе прикупил. Помнишь, поди, Воробьевых? Так вот, там теперь котэжж двухэтажной стоит. До него и асфальт будут класть. А дальше ни-ни. Мы-то, на краю, так и останемся грязь месить. Да и ладно, много ль нам осталось. У свово двора я и без асфальту могу пройтись.

– А вот, поди, Серёженька наш тоже начальником станет, так и он отстроит тут коттэж! – вмешалась бабушка, – А что? Сломает нашу стару избу да и новую выправит.

– Бабуль, – улыбнулся я её простодушию, – Ну куда мне в начальники? Там свои сыновья есть для тёплых мест. А я как ездил на пожары, так и буду до пенсии рядовым тушилой.

– А и пусть, – поднял палец дед, – Что оно – место? Они вон богатые спокойно не спят, всё трясутся о том, как бы не рухнуло у их всё разом. То инфляция, то падение доллара. А ты живи, сынок, по совести, мы все так жили – и я, и отец мой, и дед, и ты сынок так живи, и правнука нашего Максимку этому учи. Нет большего богатства, чем чистая совесть. Я вот спокойно помирать буду, никому зла не делал.

– Ага, не делал он, – отозвалась бабушка, – А как межу с соседом Потапычем всю жизнь делили, забыл что ль?

– Ну и чо, ну делили, что с того, – проворчал дед, – Зато забор всегда новый был, что ни год. В этом лете на полметра к нему стоит забор, в следующем – на полметра к нам.

Я улыбался глядя на незатейливую возню моих стариков. Вырос я в этой деревне, пока родители мои всё по экспедициям мотались. В армию отсюда ушёл. Друзья тут же были. Теперь уж почти никого тут не осталось, а из оставшихся половина спились. А какие пацаны были!

– Ну чо сидишь? – поглядел дед на бабушку, – Иди, стол накрывай! Расселась. Человек с дороги, голодный, чай. Корми давай. И это…

Дед почесал нос.

– Там у тебя вроде осталось ещё маненько? За шкафом-то?

– Ба-а-а! А ты откедова прознал, что за шкафом-то?

– Я чо, я ничо, так случайно наткнулся.

– А ну я пойду гляну.

Через пару минут бабушка вернулась в комнату:

– Ты когда успел, старый ты подлец? Ведь тут полна бутыль была, а теперь на донышке. Вот он чо маненько-то говорит, знает собака чьё мясо съела!

Я покатывался, наблюдая за этой сценой. Дед смущённо крякнул:

– Ну дык тут это… Потапыч заходил.

– Ох, я вас с Потапычем!

***

Мерно тикали на стене старые ходики, отмеряя время. За окном шелестела под дождём старая берёза, под которой собирались мы в молодости на посиделки. Жёлтые листья прилипали на мокрое стекло, катились крупные капли, где-то вдалеке громыхнул гром.

– Надо же, – удивился я, – Уже конец октября, а тут на тебе – гром. Ну что, поеду я, пожалуй. Теперь уж до весны, родимые. Держитесь тут, не хворайте. Весной правнуков вам привезу в гости, чтобы тоже увидели и черёмуху вашу, и сирень райскую…

Я поднялся со стула, прошёлся по стылой избе, взял со стола фотографию, стоявшую напротив меня, и вернул её на полку серванта за стекло, смахнув с полки пыль. Вот и снова набрался сил, теперь до весны буду хранить, по капельке принимая долгими зимними вечерами, когда на сердце вдруг ни с того ни с сего порой завьюжит, когда с женой поссоримся, или на дежурстве не успею спасти человека. Тьфу-тьфу-тьфу, конечно. Пусть всё будет хорошо.

– Спасибо вам родные, вот и снова я зарядился, поеду!

Я махнул на прощание рукой. С фотографии в серванте смотрели на меня баба с дедом и улыбались:

– Поезжай, поезжай, внучек. С Богом!

Ночница

Любите вы сказки? Я вот очень люблю. А ещё больше люблю я слушать, что люди старые рассказывают. Мно-о-ого от них можно услышать интересного, такого, что и не поверил бы, да вот человек перед тобой, который сам это всё и видел. И одну такую историю, услышанную мною от старого человека, я вам сегодня и поведаю.

Жили в деревне одной мать, отец, дочка Глашка да сынок Ивашка. Глашке годов девять было, а Ивашка только народился, месяца три ему было от роду. Раз собрались родители на ярмарку, к вечеру обещали назад воротиться, а Глафиру на хозяйстве оставили. Девчонка бойкая она, смелая, матери помощница во всём.

Уехали. Сколько-то времени прошло, Ивашка есть просит, накормила его Глаша из рожка, да в зыбке укачала. Сама по дому хлопочет, не смотри, что годами мала, всё умеет, и картохи сварить, и полы помыть, и скотине корм задать.

Но вот и вечереть стало. Ивашка уж всё съел из рожка, а матушки с тятенькой всё нет и нет. Плакать начал братец. Взяла его Глашка на руки, да ко двору пошла. Встала у ворот, ждёт-пождёт, на дорогу глядит – не видать их лошадки, не слышно их скрипучей телеги за поворотом… Что делать?