Юрий Герт - Приговор

— Наверное, мог,— тихо и невнятно повторил Виктор.

— Могли — пригрозить. А если понадобится, то и пустить в ход?

— Не помню,— сказал Виктор. Было заметно, как округлились его глаза, как неровно он дышит и как утратил прежнюю четкость и твердость его голос.— В ход ее я не пускал. У меня ее перехватили, выбили из руки — подсечкой...

— Расческа выпала у вас из руки — и что произошло с нею дальше?..

— Не знаю. Я ее не подобрал...

Все трое, сидящие за судейским столом, переглянулись.

— Значит, вы утверждаете, что когда вы втроем ушли из сквера, «крафты» остались там и там же, в сквере, осталась ваша расческа?— формулировал Курдаков,— Я правильно вас понял?

— Правильно,— кивнул Виктор.

— Вторично спрашиваю: почему о том, что вы рассказали сейчас, вы умолчали на следствии?

— Вторично отвечаю: мы думали, нам не поверят. Все равно все улики против нас. Так нам было сказано.

— Поэтому... Только поэтому вы и признали себя виновным в убийстве?

— Только поэтому.

Гул возмущенных голосов прокатился валом по залу. Возмущенных, сочувствующих...

Курдаков, потирая переносицу, то ли выжидал, пока шум уляжется сам собой, то ли давал себе передышку.

— Кого вы встретили после того, как ушли из сквера?

— На перекрестке Московской и Кирова встретили Шлыкова, нашего одноклассника, и на троллейбусной остановке возле магазина «Малыш» — Пантюхина из тринадцатой школы.

— Когда это было?

— Я не смотрел на часы. Наверное, минут через десять после того, как мы вышли из сквера, нам встретился Шлыков, еще минут через десять — Пантюхин.

— То есть обе встречи произошли между девятью и десятью вечера?

— Примерно.

— А о чем вы разговаривали — сначала со Шлыковым, потом с Пантюхиным?

— Не помню.

— Так. Что же было потом?

— По пути домой я зашел к Галине Рыбальченко взять задачник.

— И долго вы у нее пробыли?

— Нет, взял задачник и ушел.

— Вы о чем-то с ней разговаривали?

Виктор пожал плечами:

— Кажется, рассказывал про «крафтов», как мы с ними схватились.

— Потом вы пришли домой и сели смотреть телевизор... Кстати, откуда вам известно, что в это время одну передачу заменили другой?

Виктор снова пожал плечами:

— Должны были передавать «круглый стол», в нем участвовал мой отец. Но передачу сняли,

— А что это была за передача?

— Что-то такое про нравственность,— сказал Виктор, помолчав.— Про мораль.— В нарочитой корявости ответа сквозила ирония.

Именно так, знал Федоров, он относился к подобным передачам. Но сейчас, после слов Виктора, все лица, казалось ему, обратились в его сторону, все взгляды сидевших позади вонзились ему в спину...

— Насколько я знаю,— подал голос Саркисов,— ваш отец часто выступал в таких передачах. Они вам что — не нравились?

— Честно говоря, они казались мне довольно-таки примитивными.

— Это в чем же?

— Да хотя бы в том, что в жизни все сложнее. А то и совсем не так.— Виктор отвечал, как в самом начале допроса,— легко, не задумываясь. Он будто гору крутую перевалил .и теперь стремительно несся вниз.

— А кроме того, не терплю поучений,— добавил он.— Желудок не переваривает...

Курдаков и Саркисов переглянулись.

— Вот как — «не терплю поучений»!..—взорвалась Катушкина.— Это кому же и учить, как не родным отцу да матери?..— Она что-то хотела еще прибавить, но Курдаков ее удержал:

— Прошу не отклоняться.— Он перевел глаза на Виктора.— Скажите, какие отношения существовали между вами и вашими родителями? Какие контакты?..

— Какие контакты?..— повторил Виктор, как бы прислушиваясь к незнакомым звукам.

— Например,— постарался помочь ему Саркисов,— вы рассказывали отцу о своем впечатлении от его передач?..

— А зачем?

— Ну, как... Может быть, он учел бы ваши пожелания.

— Бесполезно.

— Это почему?

— Так ведь сейчас ни у кого из нас вкусы с родительскими не совпадают.

— В чем же именно?

— Да во всем. Наверное, это естественно, если разные поколения,— снисходительно добавил он.

— И однако ваши вкусы кажутся вам... правильней?

— Просто мы воспринимаем жизнь более многогранно.

— И в чем это проявляется?— прищурился Саркисов.

— В музыке, например.— Виктор предупреждающе усмехнулся.— Вы не думайте — Чайковский, Шопен — я не против. Но иногда мне куда приятней, скажем, «тяжелый рок». А им подавай только то, что было сто лет назад.

— А вам эта музыка чем нравится?

— Человек ее слушает и чувствует себя раскованно.

— То есть?..

— Долго объяснять. Это надо самому почувствовать.

— А если хотя бы приблизительно?..

— Ну, если приблизительно... Тогда так. Человек — часть природы, это всем известно. А современная цивилизация приводит к тому, что он об этом забывает. Забывает, подавляет в себе. Чтобы вернуться к природе, нужно расковаться.

— И ловить кайф?..— улыбнулся вдруг Саркисов, блеснув белыми, один к одному зубами.

— И ловить кайф,— с вызовом откликнулся улыбкой на его улыбку Виктор.

И в зале, как рябь на воде, то здесь, то там зазыбились, заиграли улыбки.

— Продолжаем допрос обвиняемого,— нахмурился Курдаков.— Какие вопросы имеются у обвинения? — обратился он к прокурору.

Кравцова до этой минуты с подчеркнутым интересом разглядывала у себя на пальцах покрытые перламутром, заостренные на концах ноготки, теперь она не без усилия оторвалась от них и подняла глаза на Виктора. Стекла ее очков сияли, словно промытые дождевой водой. На свежих яблочных щеках круглились ямочки, казалось, она все время улыбается.

— А как же, вопросы есть,— медлительно, врастяжку проговорила она.— Есть вопросы... Скажите, Федоров, сколько вам исполнилось лет, когда вы научились играть в карты?

— Точно не помню.— Было похоже, что-то в Кравцовой, в ее тоне, смутило Виктора, но он тут же постарался это замять.— Во всяком случае, давненько.

— И все-таки?.. Сколько вам было тогда лет — десять, двенадцать?

По рядам прокатился короткий смешок.

— Пожалуй, лет пять,— сказал Виктор.— А может, и меньше.

По рядам вновь прокатился смешок, но теперь он катился как бы в обратную сторону.

— И кто же так своевременно приобщил вас к картежной игре?

— Отец.— Виктор подождал, пока шум в зале уляжется.— Дело в том, что я долго болел, и мы с ним иногда играли в карты. В «пьяницу»,— едко уточнил он.— Не в «очко».

Красная, в расчесах и мелких волдыриках рожица сына мелькнула перед Федоровым: он тяжело переносил ветрянку... Федоров и сейчас содрогнулся в душе от жалости к тому малышу.

— Когда же вы начали играть на деньги?— Теперь все в зале напряглось, все следили за уверенными ходами, которые делала Кравцова, словно разыгрывала хорошо изученный дебют в шахматной партии.

— На деньги?.. Наверное, классе в шестом, седьмом.

— И в это были посвящены ваши родители?

— Я ничего не скрывал, но и специально никому не докладывал. А играли мы на копейки, которые оставались от завтраков.

— Но впоследствии, разумеется, ставки выросли... Третьего марта сего года вам повезло, заявили вы, и ваш выигрыш составил около двух с половиной рублей... Ну, а доводилось ли вам, обвиняемый, зарабатывать деньги собственным трудом? Допустим, те же два рубля?..

— Нет,— сказал Виктор.— Я учился... Да и необходимости никакой в этом не было. Наша семья не нуждалась.

— Еще бы.— Голос у Кравцовой был ровен, как туго натянутый шнур.— А ваш магнитофон... Ведь у вас имеется магнитофон?.. Сколько он стоил?

— Двести с чем-то рублей. Мне его подарили.

— Очевидно, родители?.. Следовательно, такие контакты с ними вы признаете?.. В форме разного рода подарков — с их, разумеется, стороны?..

— Я не просил...

— Да, конечно, вы не просили, вы жили многогранной жизнью... Скажите, вам случалось и раньше, до третьего марта, выпивать с товарищами?

— Случалось.

— И на какие деньги? Много ли денег вообще водилось у вас и ваших товарищей?

— Деньги водились, но ерундовые. Так, по несколько рублей.

— А фарцовкой никто у вас не занимался? У вас в школе?

— Фарцевали по мелочевке, как везде. Ручки, сигареты, ремни брючные, когда в моду входили... Ну, и еще кое-какой импорт.

— И вы тоже?

— Нет,— вскинул голову Виктор,— я этим никогда не занимался.

Он так презрительно бросил это «нет, никогда», что у Федорова на миг чуть полегчало на сердце.

— Вам что же, всегда хватало денег, которые вы брали у родителей?

— Не всегда. Всегда денег никому не хватает.— Он дерзко, без намека на улыбку, прибавил: — Вам, наверное, тоже.

— И тогда? Как вы поступали тогда?— будто не расслышала последних слов Кравцова.— Как и где добывали деньги?