Юрий Герт - Приговор

В зале нарастал веселый шумок,

— Что так мало?— выкрикнул кто-то.

— По ноль-пять или по ноль-семь?— поддержал его второй голос.

Председательствующий постучал по столу ладонью.

— Продолжайте, Федоров.

— Дотом мы завернули в сквер у филармонии и решили здесь посидеть. Мы посидели, поговорили, а часам к восьми стало прохладно, мы собрались уходить. Портюху... то есть портвейн к тому времени мы допили и бутылки бросили в урну рядом со скамейкой. Но тут к нам стали вязаться трое ребят, мы их не знали, видели в первый раз...— Теперь лицо и голос Виктора ожили, на щеках проступил блеклый румянец.— Они начали требовать, чтобы мы отсюда убирались, поскольку мы из другой «конторы», а сюда только «крафты» ход имеют... Мы не стали с ними разбираться по-серьезному, только так, слегка присадили одному-другому и ушли. Но пока мы с «крафтами» толковали, я, видно, свою расческу и потерял. Ее после нашли и приобщили к делу...— Он с усмешкой посмотрел в сторону судьи.

Катушкина сидела, подперев кулачком подбородок, не сводя с Виктора глаз — маленьких, недоверчивых. Саркисов хмурился, покусывал губы, щурил веки — видно, по ходу рассказа пытался представить, как все разворачивалось въяве. Тишина в зале напряглась до предела.

— Продолжайте,— сказал Курдаков.— Что было дальше?

— А что дальше было? Дальше ничего не было,— проговорил Виктор с вызовом.— Мы с Харей... с Харитоновым то есть... проводили Николаева до троллейбуса, но дороге встретили Шлыкова — на перекрестке Московской и Дарвина, с ним постояли немного. Потом на троллейбусной остановке увидели Пантюхина из тринадцатой школы, подошли к нему. Это было между девятью и десятью, скорее всего так без двадцати, без пятнадцати десять. Потом Харя от меня откололся, ему тоже надо было на троллейбусе ехать, только в другую сторону. А я по дороге домой еще к Галине Рыбальченко заглянул, за новым задачником по химии, А дома сел телевизор посмотреть, какая-то эстрада была, конкурс молодежных ВИА. Вообще-то намечалась другая передача, да сорвалась, вот и запустили старый ролик на замену...

— Это все, что вы можете рассказать?

— Пока все.

И снова, уже ничем не сдерживаемая, по залу прокатилась волна возмущения. «Какое безобразие!» — слышалось отовсюду.— «И это органы правосудия!..» — «Ни за что, ни про что хватать ребят, школьников, заставлять признаться!» —«Просто не-слы-ханно!— выделялся мужским тембром голос Людмилы Георгиевны.— До чего мы докатились! Но за это кое-кому еще придется ответить!»

Здесь не было Чижова, который вел следствие, и само собой получалось, что общее негодование адресовалось тем, кто сидел за судейским столом. И не столько, понятно, Катушкиной, которая растерянно съежилась, втянула голову в плечи, или Саркисову, чье и без того смуглое лицо еще более посмуглело от волнения,— все смотрели на Курдакова.

Он трижды принимался стучать по столу, чтобы унять шум.

— Переходим к допросу обвиняемого,— продолжал он, добившись наконец тишины.— У кого есть вопросы? — обратился он к народным заседателям.

Федоров с облегчением и надеждой ловил раздраженные возгласы у себя за спиной. Ему было жарко от стыда. Эти люди были так чисты в своей жажде справедливости, так в нее верили, так хотели ее отстоять!.. Они не допускали, что Виктор может быть причастен к преступлению. Как же сам он мог так злобно, так гадко думать о собственном сыне?..

Татьяна беззвучно плакала, слезинки бежали по ее исхудавшим щекам. Харитонова громко хлюпала носом, приговаривая: «Детей-то, детишек за что?..» Николаев придвинулся к Федорову и подмигнул:

— Когда преступника не находят, его выдумывают... А? Неплохо сказано?

Курдаков, соблюдая форму, обратился к народным заседателям, но дальше допрос повел сам.

— Между тем, что вы показывали на предварительном следствии, и тем, что рассказали суду теперь, существует большое расхождение. Вы полностью отдаете себе в нем отчет?

— Да, отдаю.

— И полностью отказываетесь от того, что в сквере перед филармонией около половины десятого вечера третьего марта встретили Стрепетова, вступили с ним в драку и нанесли ему тяжелые ранения?

—Да, полностью отказываюсь.

Виктор отвечал нетерпеливо, едва дожидаясь конца вопроса.

— Встречались ли вы когда-нибудь со Стрепетовым раньше?

— Нет, не встречался. Увидел его впервые только на фотографии, которую мне показали в милиции.

— Встретился ли вам третьего марта в сквере перед филармонией свидетель Савушкин, показания которого фигурируют в вашем деле?

— Нет, не встретился.

Курдаков перевернул несколько листов в раскрытой перед ним папке.

— С какого и по какое время вы пробыли в сквере?

— Примерно с половины седьмого и до половины десятого, может быть, до девяти. Точнее сказать не могу.

— Кого вы встретили там за это время?

— В самом конце к нам подошли трое «крафтов», о них я уже говорил.

— Что такое — «крафты»?

Виктор помедлил, прежде чем ответить.

— Это примерно то же, что и «панки».

— Почему вы называете их «крафтами»?

— Это не я, это они себя так называют. «Крафт» на немецком — «сила».

— С какой же целью они к вам подошли?

— Им не нравилось, что мы сидим в сквере.

— И что же?

— Они предложили нам уйти.— Виктор переступил с ноги на ногу.— При этом они употребили не вполне парламентские выражения.

— Вы что же, были во враждебных отношениях с ними?

— Нет, просто они считали, что сквер — это их территория.

— Что же произошло дальше?

Виктор пожал плечами:

— Понятно — что.

— На следствии вы ничего не сказали о встрече с ними. Почему?

— Мы знали, что нам все равно не поверят.

— Чему не поверят?

— Что когда мы с ними... Когда мы с ними разговаривали, у меня случайно выпала расческа.

Курдаков поднял над головой узкую металлическую расческу. Он держал ее двумя пальцами, показывая Виктору и всему залу.

— Вы говорите об этой расческе, приобщенной к делу?

Одну половину расчески занимал короткий гребень, вторую — длинная ручка с заостренным концом.

— Да, об этой,

— Вы признаете, что это ваша расческа?

— Признаю.

— Вам известно, что судебно-медицинская экспертиза определила на ней следы крови Стрепетова?

— Известно.

— Как вы это объясняете?

Зал замер, затаил дыхание. Сержант у входной двери переступил с ноги на ногу; было слышно, как на нем скрипнули хромовые сапоги.

Виктор жестко усмехнулся, повел плечом:

— Объяснять — не мое дело.

Курдаков долго не сводил с Виктора пристальных немигающих глаз. И Виктор в ответ смотрел на него так же прямо, не мигая. Губы его были плотно, в ниточку, сжаты, но казалось, что он по-прежнему умехается.

— Скажите, подсудимый,— продолжал Курдаков,— с какой целью вы приобрели расческу такой странной формы?

— Чтобы причесываться. По-моему, каждая расческа служит для этой цели.

По рядам пробежали смешки.

— Да, но не каждая способна превращаться в колющее орудие...— Курдаков заключил в кулак гребень расчески, и ее заостренный конец преобразился в кинжал, подобие стилета.— Вам не приходило это в голову?

— Я использовал расческу только по прямому назначению.

— И вам никогда не доводилось применить ее как оружие? Или, скажем, хотя бы погрозить ею? Например, когда к вам стали приставать эти... Как вы их назвали?..

— «Крафты»,— сказал Саркисов.

— Да, «крафты». Может быть, вы достали из кармана эту расческу, чтобы им пригрозить?.. А потом обронили ее?..

— Зачем она мне... Для защиты у меня есть несколько приемов каратэ.

— И вы применили их, когда встретились с «крафтами»?

— До этого дело не дошло.

— Кто же первый ушел из сквера — вы или они?

— Мы,— подумав, ответил Виктор.

— Иными словами,— включился Саркисов,— вам пришлось уйти?.. Так?.. Ведь они, «крафты», этого добивались?

В глазах у него блеснула какая-то увлекшая его догадка, он не стал ждать, пока Виктор ответит, тем более, что тот и не спешил.

— И в тот момент, когда, несмотря на каратэ, вам все-таки пришлось уступить... Неужели вы не вынули из кармана эту свою расческу?.. Грозное, между прочим, оружие, ведь Стрепетов-то в конце концов с ее помощью был убит... Не вынули, не пустили в ход, не пригрозили хотя бы?.. Не было этого?..

Виктор молчал долго, сосредоточенно... Федорову казалось — бесконечно долго.

— Не помню,— после тягучей паузы проговорил он.— Может, и было.

— Значит, вы допускаете, что могли в какой-то момент выхватить расческу из кармана?— спросил Курдаков.

Зал снова замер.

Виктор медлил с ответом. Теперь он обдумывал каждое слово.

— Наверное, мог.

— Чтобы если не пустить в ход, то по крайней мере пригрозить ею?