Хади - Искалеченная
Единственный стабильный элемент в моем существовании — дети. Они целый день в школе, в полдень едят в столовой, за что плачу только я одна. Преподаватели и наставники знают о моей ситуации, но никак не реагируют. А соседи но кварталу стали непосредственными свидетелями моих трудностей: драки с бывшим мужем происходят каждые два-три дня, и я не могу их избежать. Он должен уступить. Однажды, когда насилие стало невыносимым, я оказалась в отеле с детьми. У меня опухшее лицо, он бьет меня регулярно, и так же регулярно я сопротивляюсь. У меня есть свобода, я жива. Я хочу окончательной победы. Пусть он остается отцом моих детей, но оставит мысль быть моим «мужем». Пусть вырвет из своего сознания идею, что развод существует только для белых.
Я использую все средства, что есть в моем распоряжении, чтобы держать удар. Добиваюсь помощи в мэрии и подаю прошение о предоставлении жилья. К нам дважды приходили из полиции, настолько соседям надоело все, что у нас происходило. Особенно моей французской маме, которая регулярно отправляла мне на помощь своего мужа, чтобы попытаться утихомирить моего. Они сказали ему однажды:
— Мы не хотим с тобой разговаривать. И вечером вызвали полицию. Мне предложили подать жалобу в суд, но я отказалась из-за детей. Я осталась в своей комнате, он пошел в свою. Я хотела сменить замок, но у меня не было на это средств. Моих денег хватало только на содержание и питание детей. Я старалась, чтобы они ели в школе в шесть часов, потому как возвращались к восьми. Чтобы готовить быстрее, я покупала готовые блюда — курицу-гриль, салат. Я ложилась со спицей для вязания под подушкой — смехотворная защита, однако же, если он придет ночью, я буду защищаться. Спица согнулась бы, вероятно… Но все же это успокаивало меня. Рядом с постелью всегда была моя дамская сумочка, поскольку муж хотел уничтожить документы. Но, несмотря на всю мою предосторожность, однажды вечером ему повезло. Он пришел спать в мою комнату, злой, агрессивный. Я сказала «нет» в очередной раз. Он схватил сумочку и взял мою карту пребывания. На следующий день я пошла к моему дяде. Мне было стыдно, очень стыдно надоедать людям и постоянно просить помощи.
— Как ты одета? Что случилось?
Дядя позвонил моему мужу, и тот поклялся не трогать мои документы. Но я все-таки пошла в префектуру и попросила дубликат карты. А несколько недель спустя дядя сказал мне:
— Ты была права, он взял документы и хвастался, что спустил их в канализацию.
Чтобы добиться моего подчинения, он перепробовал все — семейное насилие, деньги и теперь документы. И он приходил в бешенство оттого, что не мог снова стать моим хозяином.
Однако чем больше усиливалась его жестокость, тем активнее я боролась. После очередной ночи насилия социальный работник пришла к нам в дом:
— Я не могу оставить вас здесь. У меня нет для вас квартиры, но я найду угол.
Я попросила ее найти жилье в провинции, подальше от нашего квартала, можно в деревне, не важно где, я буду работать в поле. Она вернулась после обеда и повела нас, детей и меня, в социальный приют, где мэрия предоставила мне комнату на несколько дней. Но, наивная, как и всегда, я согласилась, к несчастью, выслушать моего кузена, пришедшего говорить со мной о детях, их отце, о плохой репутации, которую я создаю мужу. Кузен хотел вызвать у меня чувство вины!
И я пошла за ним. Если бы я не покинула тот приют, то была бы, может, устроена где-нибудь далеко от Парижа и начала новую жизнь в другом месте. Комната в приюте была неудобной, но в ней я была свободна, спокойна и не избита. Вместо этого я вернулась в дом, чтобы вновь испытать насилие. Я заставила себя помалкивать с того времени, как обещала мужу не говорить с ним. Но какая разница, как бороться — словами или молчанием? Все равно я получала удары.
Из того ужасного периода своей жизни я вынесла урок: если затевается ссора — молчу.
Однажды близкий мне кузен предложил переехать с детьми на некоторое время к нему, чтобы немного успокоить всех. Он жил где-то в районе Ивлин[5]. Я не работала, были каникулы в честь праздника Всех Святых, и я согласилась. Я начинала терять веру в себя. Если не найду квартиру, то наверняка сорвусь. К тому же я ничего не говорила маме о насилии, которому подвергалась, — мне было стыдно и не хотелось огорчать ее еще сильнее. Я могла жаловаться полиции или социальным службам, но не маме. В тысяча девятьсот восемьдесят девятом году я оказалась не единственной африканской женщиной в такой ситуации, но мои сестры по несчастью предпочитали терпеть унижения- Избитая ночью, я делала все возможное, чтобы закамуфлировать следы на следующее утро. И бежать, всегда бежать, посещать чиновников мэрии для получения квартиры, искать работу.
Я осталась у своего кузена только на несколько дней. Жить у кого-то с четырьмя детьми без сантима в кармане — нелегко. Но мы получили передышку.
На пятый день школьных каникул, в пятницу, я оставляю детей и еду в Париж, чтобы посмотреть, начислили ли мне пособия. Если начислили, то я куплю кое-что на обратном пути. По дороге что-то подсказывает мне: «Тебе нужно позвонить в мэрию, никогда не знаешь, что тебя ждет».
Я выхожу из метро и звоню социальному работнику.
— Мэр ищет вас уже четыре дня! Есть два письма для вас, мы не хотели отправлять их к вам домой из-за опасения, что ваш муж перехватит их. У мэра есть два предложения о жилье.
Я чуть не упала в обморок в телефонной кабине.
— Что? Повторите! Я иду, иду, приду сейчас же!
— Куда вы ухали?
— Я спасалась.
— У нас были подозрения на этот счет. Вчера моя коллега заходила к вам. Мы пытались застать вас уже несколько дней, боялись, что муж отправил вас на родину.
Я бегу в банк: перевод пришел. Я взяла половину суммы и наняла такси, за которое заплатила двести франков! Праздник!
Идеи мелькают одна за другой, все перемешалось я ничего не слышу. Шофер говорит со мной, но я его не понимаю. Выходя, я даже боюсь упасть, настолько у меня подкашиваются ноги. И нот наконец я устремляюсь в бюро социальной помощи.
— Три квартиры освободились. Вы можете выбрать.
— Я выбираю самую дальнюю. Служащая смеется, а я плачу!
— Вы можете посетить все три.
— Нет-нет! Скажите только, где самая дальняя. Самая дальняя — пятикомнатная. И я выбегаю.
Даже забываю сказать «до свидания» и «спасибо». Возвращаюсь, чтобы прокричать это. Сейчас полдень, все закрыто. Мне объясняют, что смотритель будет в три часа и я не смогу сейчас попасть в квартиру. Я жду. Я не голодна, я делаю сотни шагов перед этим зданием, где находится мое сокровище. Я бы взяла эту квартиру не глядя, но должна ее сначала увидеть и только потом согласиться. Такова формальность.
Без десяти три я стояла у комнаты смотрителя. Он открывает. Я показываю ему бумагу из мэрии, и он ведет меня в квартиру. Она большая, пустая, только что отремонтированная. Я забываю о смотрителе, сажусь на пол в центре большой комнаты, опускаю руки и плачу навзрыд.
Эта самая большая победа в моей жизни. Я плачу от облегчения и счастья. Конец кошмара. Можно оскорблять меня, говорить что угодно за моей спиной, но я не получу больше тумаков. Я СВОБОДНА!
Я мчусь в мэрию, чтобы подписать бумаги. Но есть проблема — у меня нет справок о зарплате. Уроки грамоты, которые я даю, бесплатны. Мне обещали однажды оплатить хотя бы расходы на транспорт… Может, мне дадут такую справку? И, как всегда, бегом я направляюсь в офис ассоциации. Объясняю ситуацию управляющей.
— Посмотрим, что можно сделать. Я получила немного денег от префектуры и могу вам задним числом возместить расходы на транспорт, стало быть, выдать справки по зарплате.
Вооруженная тремя необходимыми справками, я оставляю в мэрии досье со своими документами, и через неделю меня приглашают подписать договор аренды.
Выйдя после подписания договора, я смеялась как сумасшедшая, люди, наверное, принимали меня за больную. Они не могли понять, чего я добилась сегодня! Вместо того чтобы вернуться к детям, я мчусь напрямик в город, беру ключи от своей квартиры и вхожу в нее на этот раз одна, свободная и независимая. Мне нужно снова увидеть эти стены, этот потолок, эти окна. Нужно познать до конца подобное счастье, такое желанное! Нужно претерпеть то, что я претерпела, бороться в течение многих лет, выйти из дома, ставшего тюрьмой, местом нравственных и физических мучений, чтобы понять эмоции и признательность, которые переполняют меня. В мэрии социальные работники помогали мне, они добивались для меня освобождения так же, как и я добиваюсь его для других женщин. Бог никогда не бросал меня. Он всегда был рядом, даже в самые страшные минуты давал мне силы выстоять. Я верующий человек и благодарю Бога за то, что он услышал мои молитвы.
Я возвращаюсь домой, настолько довольная, что не могу скрыть свою радость от детей. Я решила сказать им так: «Я оставляю выбор за вами. Не хочу лишать вас отца. Тот, кто захочет пойти со мной, — пойдет со мной, тот, кто захочет остаться с отцом, — останется с ним». У меня нет намерения навязывать им что-либо. Старшей исполнилось тогда тринадцать, второй — одиннадцать, сыну — восемь, а самой маленькой — четыре, она еще ходит в детский сад. Младшие — в начальной школе, старшая — в колледже.
