Фредерик Бегбедер - Французский роман
— У вашего отца много работы, он сейчас в Нью-Йорке.
Я упрекаю мать не в том, что она скрыла от нас правду, а в том, что подменила подлинную историю другой, куда более неприглядной. Почему было не признаться, что она любит другого? «Папа в командировке» проигрывает в сравнении с «Анной Карениной». Но мать чувствовала себя виноватой оттого, что влюбилась в кого-то еще, кроме отца. Никогда не прощу себе, что из-за меня она мучилась этим чувством вины. Нет ничего дурного в том, что ты кого-то разлюбил, — а тем более в том, что в кого-то влюбился. Мне совестно, что я заставил мать испытывать стыд. Дети хотят невозможного: чтобы ничто никогда не менялось. Они обвиняют родителей в эгоизме, хотя на самом деле эгоисты — это они сами, потому что постоянно требуют от родителей самопожертвования. Я без конца терзал мать вопросами, где папа, почему он работает так далеко, и она неизменно отвечала мне, что так надо.
— А когда он вернется?
— Не знаю, золотко.
Бесконечные рассказы о счастье вызывают подозрение. Мы только что переехали из большой квартиры на авеню Анри-Мартен в скромную двухкомнатную на улице Месье-Ле-Пренс. Даже шестилетний ребенок в джинсах «Newman» в состоянии сообразить, что его дом сильно уменьшился в размерах, и заметить, что отец в нем больше не появляется. На улице Месье-Ле-Пренс мама учила нас чистить зубы, мазала нам ссадины зеленкой, сушила наши светлые волосы и готовила детскую кашу с шоколадом. Поскольку я довольно много времени проводил перед телевизором, то начал смотреть американские сериалы — в надежде увидеть отца, раз уж он «работает в Нью-Йорке». Я воображал, что замечу его в какой-то из серий; он поворачивает за угол дома, или выходит из ресторана, или усаживается в лимузин, на ходу поправляя галстук-бабочку, и торопится с одной деловой встречи на другую. Белый пар, выбивающийся из дыр в тротуаре, ржавые пожарные лестницы, мигающие неоном вывески отелей, полицейские сирены, подвесные мосты — все это был дом моего отца.
Он обретал облик детектива Мэнникса или героя фильма «Миссия невыполнима», кассета в магнитофоне которого «должна самоуничтожиться через пять секунд». Я мысленно сопровождал его по Америке, куда еще не ступала моя нога. Я стал таким же ньюйоркцем, как и он, и по ночам мне снились нереально высокие небоскребы и широкие проспекты, и я шагал по ним за руку с отцом, который вел меня в кино и угощал попкорном, а потом мы прыгали в желтое такси, и меня нисколько не раздражало, что приходится часами ждать его в холле огромного отеля или в коридоре здания с кондиционированным воздухом. Я уносился далеко-далеко от улицы Месье-Ле-Пренс и попадал прямиком в американский фильм, существовавший исключительно у меня в голове. Я мечтал о стране моей бабки Картью-Йорстон, где я уж ни за что не потеряю отца. Лежа под простыней с рисунком, изображающим Микки-Мауса или Снупи, я преисполнялся самыми благими намерениями: в следующий раз, когда отец будет дома, я изо всех сил постараюсь ему не мешать, я стану маленьким-маленьким, точно, слушай, Шарль, когда папа приедет из Нью-Йорка, давай будем хорошо себя вести, а то он опять уедет. Бедный Шарль, он не меньше моего страдал от отсутствия отца, да еще я не давал ему спать по ночам.
— Шарль, а Шарль! Ты спишь?
— Нет, не сплю, потому что ты мне мешаешь!
(Молчание.)
— Шарль, а Шарль, ты спишь?
— Нет, не сплю, потому что ты только что меня разбудил.
(Продолжительное молчание.)
— А сейчас ты спишь?
— Правильнее сказать: я СПАЛ.
— Шарль, а как ты думаешь, папа приедет?
— Хр-р-р-р…
Любя нас и желая уберечь от несчастий, родители обучили нас искусству ни к кому не привязываться. А также скрывать горести и разочарования. Привили навык держать боль в себе; из любви внушили мысль, что никого нельзя любить; намереваясь защитить, они сделали нас толстокожими. Не исключаю, что они оба, и отец и мать, одновременно пережили депрессию, из которой выбирались самостоятельно, без чьей-либо помощи. Мы — такая семья, в которой никогда не бывает ссор. Мои мать и отец совершили беспримерный подвиг: развелись, ни разу не поскандалив. Мать никогда не сказала об отце ни одного дурного слова, напротив, часто повторяла:
— Ваш отец — самый умный человек из всех, кого я знаю.
Отец тоже никогда не злословил о матери, и от этого их расставание выглядело еще более загадочным. Мы выросли в неаристотелевом, нечеловеческом мире — как узники Тюрьмы. С младых ногтей нам приходилось держать в узде чувства, поселить control freak[85] в собственном сердце. Это означает, что мы так и не повзрослели, потому что ни разу не объяснились друг с другом. Молчание, разлука, безразличие — вот с чем ассоциируется у меня детство. С той поры мне так и не пришлось изведать, что это такое — бьющие через край эмоции. Дальнейшее видится мне ясным и прозрачным. Через переходный возраст я перескочил легко и непринужденно — никаких подростковых метаний. Мы с Шарлем получили аттестат зрелости в 16 лет, мы были примерными мальчиками, дисциплинированными, послушными, разумными и несчастными. Место тату и пирсинга у нас занимали шоу Марией и Жильбера Карпантье в постановке Роже Пьера и Жан-Марка Тибо и с участием Тьерри Ле-Люрона и Жака Шазо. На этот же период пришелся и мой кризис взросления, но я так и не научился распахивать душу. Я — инвалид, не способный сказать: «Я тебя люблю». Почему мы так долго не смели заговорить о главном? Сдержанность достойна уважения, но не вечные недомолвки. В 1942 году дети ведать не ведали о евреях, которых родители прятали на третьем этаже виллы «Наварра»; тридцать лет спустя дети ничего не знали о разводе собственных родителей.
Ребенок наивен, но он не слеп. Стараясь уберечь детей от психологической травмы, мы все равно раним их, потому что они продолжают надеяться на воссоединение, которого уже не будет. Лучше уж сразу их предупредить: ушедшая любовь не возвращается.
Глава 33
Ложная истина
Я понимаю, почему мать не нашла в себе сил для откровенного разговора с нами. Расставаясь с матерью своей дочки, я повел себя так же трусливо. Очень трудно признаться любимому дитяти, что ты — эгоист-романтик. Я глядел в ее глаза и хотел, чтобы они надолго остались такими же невинными. Потом настал день, когда Хлоя задала мне неизбежный вопрос, которого так боятся все разведенные родители:
— Папа, почему ты больше не с нами?
— Э-э… — замялся я. — Видишь ли, жизнь, она… Тебя я люблю и буду любить всегда, но с мамой все намного сложнее…
— Она говорит, тебя никогда не было дома, ты был очень плохой, и поэтому она сказала тебе, чтобы ты уходил.
— Нет, что ты! Вернее, да… Понимаешь, мы ужасно ссорились из-за одного человека…
— Ты ушел к Амели? — Да…
— Апотом ты бросил Амели и ушел к Лоре, а потом бросил Лору и ушел к Присцилле?
— Уф… Это все не так просто…
— Значит, ты все равно как Синяя Борода?
— Ну что ты! Синяя Борода убивал своих жен!
— Ты — Синяя Борода! Мой папа — Синяя Борода!
Вот и получается, что детям действительно лучше кое о чем не рассказывать. На протяжении нескольких месяцев после этого разговора я вынужден был много раз водить дочь к детскому психиатру, чтобы помочь ей примириться с мыслью, что ее отец — людоед, складирующий в шкафу трупы своих жен. В комнате, заваленной разноцветными игрушками, моя дочь нарисовала картинку: дом, в доме — большая фигура мамы, снаружи — крошечная фигурка папы. Мне стоило немалых трудов сдержаться и не залиться слезами; так она наказывала меня за то, что я оставил ее мать. Моей собственной матери не пришлось прибегать к помощи врача; мы с братом продолжали улыбаться как ни в чем не бывало, лишь бы она не чувствовала себя виноватой, а я сам решился проконсультироваться со специалистом только в сорок лет. Под конец нашей последней встречи у врачихи свело ногу в бедре. Она упала со стула и со стоном попыталась подняться, хватаясь за стол и книжный шкаф.
— Доктор, — испуганно вскричал я, — что с вами? Неужели это я вас довел своей исповедью?
— Позовите мою ассистентку, пжлс-сссст…
Надеюсь, эта книга не произведет на читателей подобного эффекта. Каждый наш поступок, каждое произнесенное слово имеют свои последствия. Нежелание матери объяснять, почему отец вдруг перестал бывать дома, привело к тому, что я провел свое детство во власти иллюзии, будто мать, устав от долгого ожидания куда-то запропастившегося мужа, в конце концов обрела утешение в объятиях другого. На самом деле все обстояло с точностью до наоборот! Я очень долго жил с убеждением, что отец бросил мать, тогда как в действительности было совсем не так. Постепенно официальная версия приобрела следующий вид:
— Вашего отца никогда не бывает дома, и мы решили, пусть так и будет. Познакомьтесь с Пьером.
