Дженни Нордберг - Подпольные девочки Кабула. История афганок, которые живут в мужском обличье
И все же Захра обрела определенную популярность по одной веской причине: разговор с ней – это самое близкое подобие разговора с юношей-сверстником, которое могут позволить себе многие ученицы чисто женской школы. Временами они позволяют Захре воплощать собой их фантазии о кинозвездах, щиплют ее за щеки, перешучиваясь друг с другом: мол, она «такой милый парень». Порой какая-нибудь хихикающая девчонка решается завести игру чуть дальше, прося Захру взять ее за руку и объявить, что они помолвлены.
Захра не в восторге от подобных игр, но все же подыгрывает подругам, чтобы не обрекать себя на еще большее отчуждение.
Когда мы в один из дней выбираемся из машины, Захра приветствует нас, сидя на велосипеде. Улыбаясь и махая рукой, она подбегает к машине и открывает дверцу с моей стороны. Когда она наклоняется ко мне, я инстинктивно делаю то же самое и трижды целую ее в щеки в традиционном афганском приветствии – раньше, чем успеваю осознать свою ошибку. Это приветствие используется в основном людьми одного пола. Возле другой машины стоят трое мальчишек и смотрят на нас. Я прошу прощения у Захры, которая держится очень вежливо: подумаешь, не проблема. Я совершенно забыла о ритуале, который мы к этому времени довели почти до совершенства: твердое рукопожатие, за которым следует американское «дай пять», причем у Захры оно неизменно получается ловче, чем у меня.
Мы входим в дом. Мать Захры, Асма, приготовила потрясающий обед. Она и отец Захры, Самир, хотят поблагодарить нас за интерес, проявленный к их дочери. По такому случаю Асма два дня стояла у плиты, и на столе появляется большое сервировочное блюдо жареного риса с ломтиками моркови и лука, кусочками мяса и изюмом, а также со специальными сушеными травами, присланными из Андхоя и прячущимися в рисе, – это плов в узбекском стиле.
Корма совершенно роскошная: целая курица, приготовленная в томатном соусе. Манты – это тщательно сложенные клецки с мясным фаршем внутри, сваренные с луком на пару в мантышнице. Есть еще большое блюдо мелко нарезанных помидоров, огурцов и лука, перемешанных с густым майонезом. Вся еда приготовлена на дорогом растительном масле, используемом для особых случаев, с метками «США» и «с повышенным содержанием витамина А». Это один из продуктов Всемирной продовольственной программы, который открыто продается на базарах, и считается, что оно лучше пакистанского.
Десерт уже выставлен на стол; это фирини, сливочная версия рисового пудинга, покрытого дрожащим ядовито-зеленым желе. Рядом с подсыхающими апельсинами и потемневшими бананами выстроились банки с «пепси». Фрукты – редкое лакомство из Пакистана.
Самир – в превосходном настроении, по-прежнему одетый в сильно выношенную летную форму цвета хаки, – сегодня пораньше ушел с работы: он пилотирует вертолеты военно-воздушных сил Афганистана. Он качает на одном колене свою младшую 14-месячную дочку. Малышка одета в красный комбинезончик, волосики у нее редкие; ни один сторонний наблюдатель с уверенностью не определит ее пол, если не назвать его прямо.
Одевать маленьких мальчиков в голубое, а девочек в розовое – это маркетинговый трюк, изобретенный в Соединенных Штатах в сороковые годы XX века{70}. До этого всех детей одевали в основном в белое, с кружевами и оборочками. На самом деле розовый считался скорее мужским, огненным цветом, пока ему не назначили роль цвета-определителя для младенцев женского пола.
Трехлетний мальчик пытается вскарабкаться на второе отцовское колено, но его мягко ссаживают. Другие дети носятся вокруг стола; они еще маленькие, чтобы сидеть вместе со взрослыми, но уже довольно большие, чтобы заслужить место на чьих-нибудь коленях. И все равно Самир уделяет каждому щедрую долю внимания. Он так и лучится улыбкой, разговаривая о своих детях:
– Я так счастлив, что у меня большая семья! Мечта любого родителя – чтобы его дети подарили ему внуков. А если у человека нет детей, это проблема. Мне повезло.
Самир улыбается Асме. Девять выживших детей – это больше среднестатистических шести у афганской женщины. Пятнадцатилетняя Захра – третья, у нее четыре сестры и четыре брата.
Асма и Самир приходятся друг другу двоюродными братом и сестрой, брак у них договорной. По словам Самира, «это был выбор наших родителей с обеих сторон. И выбор Асмы».
Асма протестующе восклицает:
– Не-не-не! Это ты сто раз приходил в мой дом и говорил, что хочешь на мне жениться.
Самир хмыкает:
– Да ты сама хотела выйти за меня замуж – я до сих пор храню твои любовные письма! – он поворачивается ко мне: Асма находила его неотразимым, неужто это так трудно себе представить? – Я покажу вам свою фотографию в юности, и вы увидите, что я был очень красив.
Он тут же себя поправляет: им повезло еще и в том, какой выбор сделали за них родители. Остальные браки не похожи на их брак. Однако большая семья была инициативой Асмы.
– Это все ты виновата, – ухмыляясь, бросает Самир жене. – Может, еще одного хочешь?
Она заговорщически усмехается в ответ. В семье уже есть четыре сына, и ее задача более чем выполнена.
– Я же говорил тебе, что фабрика закрыта! Я повесил на нее замок!
Их младшая дочка – незапланированный ребенок. Когда Асма пошла к врачу с больным горлом, выяснилось, что у нее три месяца беременности.
Самир покатывается от хохота, когда вспоминает об этом сюрпризе, и начинает вилкой накладывать рис на свою тарелку. Еще один ребенок – это было бы тяжко. Они уже почти «переросли» свою квартиру, а переехать в другую не могут себе позволить. Эту они сняли у богатого родственника, когда вернулись из Пешавара после падения Талибана. В Пакистане они жили неплохо: там у семьи был свой маленький ковровый бизнес. Но в те годы Самир не мог летать, и это было для него почти невыносимо. Он никогда не был прирожденным торговцем коврами, как его родственники.
Асма переживает за свою дочь, переросшую пору бача пош:
– Поначалу у меня родилось только две дочери, и когда Захра захотела носить мальчиковую одежду, я была рада. Мне это нравилось, поскольку тогда у нас не было сыновей. – Она нерешительно замолкает, потом продолжает: – А теперь мы даже не знаем…
Самир соглашается, что пришло Захре время меняться:
– Я тысячу раз говорил ей, что нужно покрывать себя длинной одеждой и отпустить волосы. Но она говорит, что это ее собственный выбор. Она сейчас вытянулась, стала даже выше старших сестер. Она отказывается. Может быть, в ней есть что-то от меня, – говорит он с ноткой отцовской гордости.
Асму не веселят мужнины уступки в вопросе внешности Захры, и она с жаром убеждает Самира, что теперь в том, как выглядит их дочь, есть некая неправильность.
Я говорила Асме, что мы уже встречали немало девочек, подобных Захре, хотя до сего дня все наши знакомые были младше ее. А как с этим обстоят дела на Западе, интересуется Асма, прося меня объяснить, каковы универсальные правила относительно внешности женщин.
– Если вы идете по улице в своей стране и видите девушку с короткими волосами и похожую на парня, считаете ли вы это постыдным?
Видя, что Захра вся превратилась в слух, я тщательно взвешиваю свои слова:
– У нас девушки с короткими стрижками и в брюках – явление очень обыденное, и это не считается постыдным.
Асма не удовлетворена:
– Но вы-то сами что думаете?
– Я встречала здесь немало девочек, которые живут как мальчики, – говорю я, пытаясь отыграть мяч обратно. – Это личный выбор каждой семьи. Но я не могу с уверенностью сказать, полезно ли это для девочек – или это проблема. Возможно, и то и другое?
Но психологические последствия Асму не интересуют. Ее больше беспокоят социальные.
– Возможно, в афганской культуре это будет позорно – теперь, когда Захра стала старше.
Асма умолкает. В последнее время она много думает об этой проблеме. Но на сей счет в учебник не заглянешь; и пока Захра определенно не выглядит как женщина. По какой-то причине она развивается не так быстро, как сестры, хотя и не выходит за пределы физической нормы. Асма объясняет:
– У нее есть то, что и у других девушек.
Захра ошеломленно поднимает глаза на мать:
– Зачем ты об этом им говоришь? Это личное дело!
Асма закатывает глаза. Это же правда, что она – женщина, так что здесь постыдного?
– На мой взгляд, ничего особенно плохого в этом нет, – продолжает Асма, словно разговаривая сама с собой. – Она же не бреет голову или еще что… Да, она носит брюки и короткую стрижку. Но она не очень мужеподобна. Захра – это нечто… среднее, как мне кажется.
Отец Захры лишь качает головой. В сущности, он не одобряет выбор Захры в одежде и прическе, но, поскольку его весь день нет дома, ему трудно это контролировать. Сегодня его дочь одета в свой обычный наряд, состоящий из брюк и мешковатой рубахи. Отец, кажется, не против. Но, поглядывая одним глазом на Асму, он объявляет, что Захра не относится к матери с должным уважением. И они больше не разрешают ей выходить на улицу по вечерам. Самир всегда считал привилегией возможность иметь в семье дополнительного сына, пусть даже Захра теперь стала немного старше. В этом все равно есть преимущества: она может бегать по поручениям и выполнять другие более трудные задачи, указывает он, как бы защищая и себя, и Захру.
