Маша Трауб - Вся la vie
Свечечка для Светочки, тапочки для папочки… Опять Новый год. Чем старше становишься, тем быстрее он «опять». Ребенок не может дождаться, говорит – долго. У меня ощущение, что только месяц назад я сама запихивала елку в машину и разбрасывала снег по лестничной площадке – как будто ее принес Снеговик. Муж пришел с работы и с порога заявил, что по всей лестничной клетке – грязные лужи и надо бы помыть полы. Мы поругались – я рассказывала, как елка не запихивалась в машину и как я ее затаскивала в лифт, как руками без перчаток собирала снег в пакет, а потом устраивала спектакль для ребенка со звонком в дверь и Снеговиком. Я, конечно, не рассказывала, а орала и даже заплакала от обиды. У всех мужья елки тащат. А муж сказал, что если мне нужен такой муж, чтобы елки носил, то пожалуйста – никто не держит. А я сказала, что легко. Хоть завтра. А он сказал…
Потом мы помирились и опять поругались. Елку нужно было поставить в крестовину. А для этого – обрубить ствол. Муж на полу резал ствол ножом на хлебной доске, которую держал ногой. Я опять не выдержала и сказала, что так никто не делает. А муж спросил: «Никто – это кто?» Потом он взял топорик для мяса и стал рубить. На хлебной дощечке. Щепки вместе с осколками плитки разлетались по всей кухне. Муж замахнулся топориком, елка съехала с дощечки, удар пришелся по пальцу. Топор был давно тупым, так что не страшно. Но больно. Муж закричал, что я опять не ту елку купила. Каждый год одно и то же. Как будто нельзя ствол нормальный выбрать или купить обычное ведро. Поставить туда елку и обложить ведро ватой. А еще лучше в трехлитровую банку. Как раньше делали, в его детстве. Елки ему мои тоже не нравятся, вне зависимости от ствола. В его детстве елка пахла освежителем воздуха «Хвойный» и осыпалась. Макушка у нее была – фиг звезду нацепишь, не держится. И бок один – лысый. Этим боком нужно было к стене ставить, чтобы стволом не светила. У той стены, естественно, розетки нет. Значит, нужно тройник вести – для лампочек. Еще каждый день нужно было пылесосить иголки, маленькие, мятенькие и ломкие, – это была обязанность моего мужа, когда он был маленьким мальчиком. И так до 8 Марта иголки из-под ковра выпылесосивать. У него Новый год всегда с пылесосом ассоциируется и падающей с маковки звездой.
Моя елка – импортная – запахов всяких не издает, иголками гордо топорщится и стоит живая, как искусственная. Вся в мишуре золотой и игрушках, по цвету подобранных. А мужу не нравится. Ему дождик на елке нужен. Непременно серебристый. В его детстве этот дождик кошка ела, а потом до Старого Нового года отплеваться не могла. И еще нужно вату кусочками на иголки набросать. Как будто снег. Красиво…
Когда муж мне про свою детскую елку рассказывал, я его чуть не убила. Мне его раз в году хочется убить. Именно под Новый год.
Ремонт воспоминаний, или Дом из туфа
Моя знакомая Лера уехала жить в Америку десять лет назад. В этот раз она приехала в Москву по делу. Дело – раздел имущества.
Лерины родители развелись. Давно.
Отец ушел, как честный человек оставив жене и двум детям приличную квартиру. Во втором – счастливом и многолетнем – браке Лерин отец заработал на еще одну приличную квартиру. К тому моменту, когда он умер, Лера была благополучно замужем в Америке, ее старший брат – на хорошей работе и с жильем в Германии. Правда, за эти годы родственные связи оказались несколько подорваны. У каждого своя жизнь, свои хлопоты… На похороны отца ни Лера, ни ее брат приехать не смогли. По уважительным, конечно, причинам.
Первым в Москве объявился Лерин брат – с адвокатом. Брат претендовал на наследство – часть квартиры мачехи – в денежном выражении. Сам он к ней не пошел, послал адвоката. Вторая жена Лериного отца, женщина пожилая, позвонила в слезах первой жене и попросила, чтобы ей дали спокойно умереть. В квартире, в своем доме. Пусть сын забирает что хочет, но только не заставляет ее делить квартиру.
А что там брать? Старые подшивки журнала «Новый мир»? Или сервиз? Про то, что там нечего брать, Лериному брату рассказал адвокат. Мать позвонила Лере и сказала, что брат в Москве. Если бы вторая жена не позвонила, так бы и не узнала. Он ведь даже не заехал. И не позвонил. Некогда было. Мама обиделась на сына и посоветовала Лере тоже поучаствовать в дележе имущества. Чтобы не все досталось ему. Лера быстренько собралась и тоже приехала в Москву. Как наследница «второй очереди». Второй жене отца она сказала, что квартира ей не нужна, можно деньгами. Лера тоже наняла адвоката и платила ему почасовые. Как в Америке. Она думала, что и все остальное будет так же, как в Америке. Адвокаты со всех сторон встретятся, договорятся, а у Леры на кредитной карте появится сумма денег. Но российские адвокаты, бравшие американские почасовые, сказали, что здесь так не получится. Процесс был долгий – с судами, слезами, звонками, форс-мажорами…
Через год в душном банковском помещении собрались все родственники. Пожилая вдова, пахнущая валокордином, Лерин брат, пахнущий виски, Лера, пахнущая духами, и адвокаты, реагирующие на запах разложенных на столе пачек купюр. Двери закрылись. На шесть часов. Лера говорила, что эти шесть часов, пока подписывались бумаги, пересчитывались, проверялись и закладывались в ячейки деньги, она не забудет никогда в жизни. Вторая жена покойного отца повторяла одно слово: «Стервятники». Сидела, сжимая в руках сумочку, и говорила: «Стервятники, стервятники». Брат, которого Лера не видела и не слышала много лет, подсел к ней и сказал, что Лера только с виду такая овца, а своего не упустит. И в детстве была такой. Лера слушала и уговаривала себя, что деньги ей нужны на образование детей.
Когда всех наконец выпустили, Лерин брат предложил зайти в ресторан. За ужином они обсуждали, как будут делить имущество после смерти матери. Недолго ведь осталось. Договорились созваниваться и дружить адвокатами. Лера осталась довольна. Она восстановила связь с братом. Семья – это же главная ценность, как говорят у них в Америке. Особенно когда есть что делить.
Лера родилась в обычной московской семье. Разве что уровень жизни благодаря хорошей работе папы и не менее хорошей работе мамы был выше среднего. Отец ушел из семьи по большой любви. Лере было восемь, ее брату – десять. Отец оставил им все – квартиру, дачу, ежемесячные алименты не через бухгалтерию организации, в которой он трудился, а в конверте. Лерина мать тяжело переживала развод – сначала лежала в неврологической клинике, потом заставляла Леру звонить «туда» и плакать папе в трубку. Лера послушно плакала, хотя и не хотела – папу она любила. Отец не собирался бросать детей – хотел приходить, видеться, «участвовать в воспитании». Но Лерина мать сказала «нет» – никаких воскресных свиданок. Лера тайком звонила папе. Но новая папина жена бросала трубку, когда слышала детский голос, – боялась, что бывшая супруга опять решила жизнь им портить и детей подговаривает. Лерина мать ушла в работу. Оставшись без личной жизни, положила жизнь на карьеру. Лера с братом редко ее видели дома. А если видели, то не должны были мешать – мама брала сверхурочные. Не для того, чтобы детей прокормить, а для того, чтобы их не видеть. Шло время. Новая жена отца так и не смогла родить. И он решил, что дети же в принципе есть, родные, аж двое. И решил восстановить отношения. Даже жене об этом сказал. Но жене нужны были свои дети, а не дети мужа. Они тогда поругались.
Лера сначала бросала трубку, когда слышала голос отца, – была на него обижена и боялась, что узнает мать. А потом не выдержала.
Отец звонил и приходил к детям, когда бывшая жена была на работе, а жена нынешняя уезжала на массаж. Но радость Леры от сознания того, что она «вернула» папу, быстро прошла. С отцом было невозможно просто поговорить. Он или молчал, или говорил так, как будто его подслушивают: да, нет, посмотрим, не знаю… Лерин отец на самом деле не знал, как разговаривать с дочерью. Он думал, что она все пересказывает матери. Дочки ведь всегда ближе маме. И поэтому те полчаса, на которые заскакивал в свой бывший дом, общался с сыном.
Сын, Лерин брат, отца разочаровывал. Причем откровенно. С каждым разом все больше. Туповат, простоват. Лерка хоть при фигуре и внешности, а этот – кусок сала с жировыми отложениями вместо мозга. Отец требовал, чтобы сын похудел – бегал, отжимался, делал на турнике подъем с переворотом. Он выводил его на стадион ближайшей школы и вешал на турник. Лера в это время наматывала круги по стадиону. Она не любила бегать, но с отцом не спорила. Так вот она, делая очередной круг, видела, как брат болтается сосиской на турнике, и слышала, как отец его обзывает: сосиска, мешок с говном… Брата Лере было не жалко. Она надеялась, что отец заметит, что она-то спортивная, и будет общаться с ней. Но отец стоял над сыном, который с красным от напряжения лицом дергал короткими толстыми ножками, пытаясь подтянуться. После тренировок брат сидел на кухне и ел булки, принесенные матерью из столовского буфета. «Ненавижу его, ненавижу», – роняя крошки и давясь булкой, твердил брат.
