Слава Сэ - Сантехник. Твоё моё колено
Дети меня уважали как отца и народного целителя. Но однажды позвонила бывшая супруга Люся и отчитала нас всех. Мы не выучили таблицу умножения, чем опозорили ее на всю школу. Я не знаю заклинаний для изучения математики. Знаю только один мистический ритуал. Нужно ворваться в детскую комнату, трясти ремнем, стараясь никого не задеть и много угрожать. В рамках того же обряда принято говорить поучительные штампы про вытаскивание рыбки из пруда, врать, что «кто не работает, тот не ест» и пр. За пять-шесть таких выходок таблица сама оседает в затылочных долях детского мозга.
Я набрал воздуха, ворвался, раскрыл пасть и стал орать. Ляля как раз бездельничала. Ничего не учила, малевала в компьютере желто-синюю мазню. Я рассказал ей о роли образования и труда. Про Нильса с гусем, Незнайку и Буратино.
— Сколько сил в тебя вложено! — говорил я. — Одних пакетиков риса — миллион! А в ответ сплошная бездуховность!
Ляля слушала и водила компьютерной мышкой. Я посмотрел, а в мониторе очень красивая картина в стиле Айвазовского. Пейзаж с морем, солнцем, рыбами и гусем вдохновенным, летящим по делам. Никакая не мазня. Мощный желтый, искренний синий, ипрессионистская легкость и ясные световые впечатления, подзвученные пульсирующей ритмикой полутонов. Сверху написано «ПАПА», чтобы не забыть, кому подарок. И курсор елозит, закрашивая первую «П». Раз я ору, то и дружбе конец. Будет просто картина, не посвящение.
В тот день я переосмыслил свое поведение и отрекся от педагогического терроризма. Картина сейчас хранится с тремя тысячами других шедевров. Мы одолели «пятью-пять» и того гляди двинемся дальше.
— Из вас бы вышла отличная мать! — сказала Катя.
— Мать из меня неполноценная. Я не могу показать на себе, как правильно модничать и раздражаться, если нечего надеть на утренник. Петь в расческу перед зеркалом, кстати, они тоже научились без моего участия.
— Хорошо, я дам вам несколько уроков, — сказала Катя и похлопала меня по плечу.
Еще я от женщин нахватался вот чего: знаю, что ничего не выйдет, — и все равно надеюсь.
Отъезд
Некрасову на фестивале присудили второе место среди мужчин. Остальные участники оказались еще хуже. В честь триумфа устроили вечеринку. Алеша выпил, раскраснелся. Уселся на один с Катей диванчик, положил ладонь ей на колено. Катя шевельнула бровью, но руку не убрала. Я встал, хотел уйти.
— Не-не-не! Сева, ты должен это услышать! Обалдеешь! — крикнул Некрасов. Пришлось сесть и смотреть, как эта сволочь лапает мое ее колено.
Некрасов рассказал волнующую сплетню. Член жюри Н. переспала с худруком из Саратова, и первое место уплыло бездарному актеру П. Все прогрессивные театралы негодовали. К Алексею подходили многие, человека три, возмущались страшной несправедливостью. Ясно же, что П. — ничтожество. Одна молодая актриса даже обещала уйти от мужа, чтобы разделить с Алексеем его боль.
— Не поняла, она из жалости или от восторга тебя захотела? — спросила Катя.
— Ага! Ревнуешь! Напрасно. Ты для меня самая прекрасная! — Алексей попытался поцеловать Катю в шею, довольно неуклюже.
— При чем тут ревность?
— И отчего это мы такие дикие сегодня? — спросил Алексей.
— Я обычная. А некоторым, кажется, лавровый венок натер макушку.
— Завидовать чужому успеху некрасиво. Театральная сцена капризна. Одних она любит, других не принимает. Ничего не поделаешь. Актер — это судьба. Этому в институте не научат.
Катя встала и пересела в отдельное кресло.
— Очень жарко под твоим нимбом, — сказала она.
— Понятно. Две недели самостоятельных прогулок не прошли даром. С глаз долой — из сердца вон.
— При чем тут сердце?
— Действительно, при чем? Разве у шалавы может быть сердце?
— Это я шалава?
Тут все вскочили. Раппопорт кричал: «Друзья, друзья, давайте успокоимся». Семен Борисович взял Некрасова за руки, горячо говорил: «Ну нельзя же так, нельзя». Пунцовая Катя надвигалась на Некрасова, держа чайник наперевес, как ударный инструмент.
— Это я шалава? А ну, повтори! — говорила она условно-спокойным тоном. Некрасов прятался за Семена Борисовича, повторяя:
— А чего ты заводишься? Чего ты заводишься?
Прованс нас изменил. Мы стали настоящей французской семьей. Катя разрешила Некрасову себя лапать. Значит, в чем-то он прав. Вот пусть и разбираются.
Я быстро бросил в рот виноградину, встал и вышел. Погулял по саду, посетил кухню, намазал бутерброд, заварил чаю. В гостиной горячо спорили. Наша история закончена. Ночью я уеду домой. Я пошел в свою спальню и лег на кровать в одежде. Уеду. Нынче же. Душ приму в мотеле, по пути. Вот только посплю час.
Сначала любой потолок кажется чистым. Потом из неровностей и теней проступают лица. За неделю в этой спальне я научился видеть восемь физиономий. Прямо надо мной мужчина с крупной челюстью, в углу заплаканная женщина, возле окна человек-рыба. Когда призраки не слоняются по дому, то висят на потолках размытыми портретами.
Я задремал. У меня прекрасная, крепкая психика. Я могу заснуть в любой миг, после самых яростных неприятностей. Достаточно лечь — и все. Процессор отключается. Если, конечно, ко мне в комнату не будут врываться. И сопеть. Дверь распахнулась. Не хотелось открывать глаза. Да и кто мог войти, только Раппопорт. А его мне видеть не хочется.
— Кеша, я ее люблю. А ты мудак. Выйди и закрой дверь. Я посплю и уеду. Проскочу до Швейцарии без жары и пробок.
Кеша молчал. Я говорил, не открывая глаз:
— Но ты был прав. Надо бежать. Пока не втрескался насмерть. Как там наши голубки, кстати, уже дерутся?
— Они боятся настоящей драки, — сказала Катя. Я вскочил.
— Ты открываешь дверь, совсем как Раппопорт. Могла бы кашлянуть для порядка.
— Богатой буду. Отвези меня домой. Не хочу лететь в одном самолете с этими.
Катя сердитая. Красивая.
— Конечно, поехали.
— Можем сейчас?
— А как же Леша?
— Ты хочешь ехать с Лешей?
— Катя. Милая. Если ты наденешь мои твои любимые джинсы с дырами, я понесу тебя на руках. Все две тысячи пятьсот тридцать семь километров.
— Я надену шорты, если пообещаешь не носить меня на руках.
— Обидно, конечно. Через полчаса у ворот?
— Через две минуты. Если опоздаешь — уеду на автобусе.
Мы встретились на втором этаже. Вероломная Катя напялила самые глухие свои брюки. А я ведь не шутил. На лестнице встретили Некрасова. Вилла не настолько велика, чтобы удрать незамеченным.
— Вы куда? — спросил он недоверчиво.
— В магазин.
— С чемоданами? Я с вами!
Он не стал ждать отказа, побежал собираться. Мы пошли быстрей, во дворе встретили Раппопорта. Кеша ничего не сказал. Сам все понял.
— Подождите меня, я мигом соберусь, — сказал он. По Катиному лицу нельзя было понять, рада ли она попутчикам. Она была мила — и все. Я пожал плечами. Кеша похромал бросать тряпки в авоську, как он сам выразился.
Катин чемодан занял половину багажника. Мой лег на бочок рядом. Был в этом какой-то символизм. Я уселся за руль, вдохнул воздух Прованса, стараясь заглотить этой целебной газовой смеси про запас.
— Ну? — спросила Катя.
— Ждем, — ответил я.
— Ты серьезно?
Я закрыл дверь и выехал за ворота.
— Дай свой телефон, — сказала Катя. — И не гони, я буду письмо писать.
— Кому?
— Раппопорту. Он самый ответственный.
— А текст?
— Примерно такой: «Ждали, ждали, не дождались. Люблю всех, целую ваши ушки и носики. Севастьян».
— Подписываться не надо. Это же мой телефон.
— Точно. Очень плохая зона покрытия в горах. И, кстати, почему ты за меня не вступился?
Она отправила смс и выключила все наши телефоны. Оба.
2617 километров счастья
Катя не поверила в то, что я заблудился. Сказала, путать следы — напрасный труд. Вряд ли за нами будет погоня. Навигатор все не мог сориентироваться. Но выглядело, будто это я оттягиваю возвращение и все неизбежные беды. Покружили, покружили, выехали. До Сан-Ремо час езды по платной дороге. Катя велела рассказывать истории. Я послал богам запрос на двухсуточное улучшение памяти. А там будь что будет. И заговорил.
— У моей тети жил трусливый доберман. Каждый Новый год, ровно в полночь, он прятался под ванну. Боялся фейерверков. Он не понимал китайской этой красоты, поскольку был дальтоником и интровертом. В минуту опасности он непременно прятался под ванну.
Однажды в тетину дверь стали барабанить незваные гости. Была ночь, гости были пьяными, незнакомыми и, судя по звукам, агрессивными. Страшные удары сотрясли всю стену. Собака полезла под ванну, совсем как в Новый год. Она поняла: это не добрые феи пришли.
Тетя звонит полицейским. Ей отвечают: «Экипаж будет». В переводе с полицейского языка ответ означает: «В протоколе вас опишут как поперек прихожей холодное тело с недовольным лицом». Тетя бы рада сама спрятаться, но под единственной ванной уже сидит собачка. «Иди и сама покусай кого тебе надо», — как бы говорил доберманов взгляд.
