Доналд Бартелми - Возвращайтесь, доктор Калигари
— Вас абсурд, может, и не интересует, — твердо сказала она, — зато вы очень интересуете абсурд.
— У меня много проблем, если это вам поможет, — сказал Питерсон.
— Для вас проблематично существование, — с облегчением произнесла мисс Древ. — Гонорар — двести долларов.
— Меня покажут по телевизору, — сказал Питерсон своему галеристу.
— Вот стыдоба, — отозвался Жан-Клод. — Избежать никак нельзя?
— Неизбежно, — сказал Питерсон, — если я хочу есть.
— Сколько? — спросил Жан-Клод, и Питерсон ответил:
— Двести.
Он оглядел галерею — не выставлены ли хоть какие-то его работы.
— Смехотворная компенсация, учитывая дурную славу. Ты будешь под своим именем?
— А ты случайно…
— Никто не покупает, — сказал Жан-Клод. — Дело, без сомнения, в погоде. Люди мыслят в категориях… как ты называешь эти штуки? — ХристоПосудин. В которых можно плавать. Ты не обдумаешь еще раз то, о чем я с тобой уже говорил?
— Нет, — ответил Питерсон. — Не обдумаю.
— Два маленьких пойдут гораздо, гораздо быстрее одного большого и огромного, — сказал Жан-Клод, отводя взгляд. — Распилить пополам — дело ведь нехитрое.
— Предполагается, что это произведение искусства, — сказал Питерсон как можно спокойнее. — Ты не забыл еще: произведения искусства пополам не распиливают?
— Там, где можно сделать распил, — сказал Жан-Клод, — там не очень трудно. Я могу двумя руками обхватить. — И он свел пальцы обеих рук в кольцо для наглядности. — Всякий раз, когда я смотрю на эту работу, я неизменно вижу две. Ты абсолютно уверен, что в самом начале твой замысел был верен?
— Абсолютно, — ответил Питерсон.
Ни одна из его работ выставлена не была, и печень его раздулась от гнева и ненависти.
— У тебя весьма романтичный импульс, — сказал Жан-Клод. — Позицией я смутно восхищаюсь. Ты слишком начитан в истории искусств. А она отчуждает тебя от возможностей достичь аутентичной самости, имманентной для нынешнего века.
— Я знаю, — сказал Питерсон. — Не ссудишь мне двадцатку до первого?
Питерсон сидел у себя в студии на нижнем Бродвее, пил «рейнгольд» и думал о Президенте. Он всегда ощущал близость к Президенту, однако теперь чувствовал, что, согласившись на появление в телепередаче, совершил нечто постыдное, и Президент вряд ли это одобрит. Но мне нужны деньги, твердил он себе, телефон отключен, а котенок плачет и просит молока. И у меня заканчивается пиво. Президент считает, что изящные искусства нужно поддерживать, размышлял Питерсон, и уж конечно он не хочет, чтобы я оставался без пива. Интересно, думал он, то, что я чувствую, — просто вина за то, что я продался на телевидение, или нечто поэлегантнее: тошнота? Печень его стонала в нем, а он взвешивал ситуацию, при которой объявят о его новых отношениях с Президентом. Он работал у себя в студии. Произведение в работе должно будет называться «Праздничные поздравления» — оно состояло из трех автомобильных радиаторов: один от «шевроле-тюдора», один от «фордовского» пикапа, а один от «эссекса» 1932 года, — плюс бывший телефонный коммутатор и другие предметы. Расположение их казалось правильным, и он приступил к сварке. Через некоторое время вся эта масса утвердилась на своих ногах. Прошла пара часов. Питерсон отложил горелку, снял щиток. Подошел к холодильнику и обнаружил в нем сэндвич, оставленный дружелюбным старьевщиком. Сделан сэндвич был торопливо и без вдохновения: тонкий ломтик ветчины между парой ломтиков хлеба. Тем не менее Питерсон слопал его с благодарностью. Постоял, посмотрел на свою работу, время от времени переходя с места на место, чтобы взглянуть под другим углом. Тут дверь в студию распахнулась, и вбежал Президент, волоча за собой шестнадцатифунтовую кувалду. Первый удар расколол основной шов «Праздничных поздравлений», две половинки расстались, точно влюбленные, — еще миг держались друг за дружку, а затем ринулись в разные стороны. Двенадцать агентов Тайной службы скрутили Питерсона парализующей комбинацией своих тайных захватов. А он хорошо выглядит, подумал Питерсон, очень хорошо, здоровый, зрелый, подтянутый, надежный. Мне нравится его костюм. Второй и третий удары Президента раскололи радиатор «эссекса» и радиатор «шевроле». После чего он накинулся на горелку, гипсовые слепки на верстаке, отливку Родена и палочного человека Джакометти, которых Питерсон купил в Париже.
— Но мистер Президент/ — закричал Питерсон. — Я думал, мы друзья!
Тайный агент укусил его в затылок. Тут Президент вознес кувалду повыше, повернулся к Питерсону и сказал:
— У тебя больная печень? Это хороший знак. Прогресс налицо. Ты начинаешь мыслить.
— Я вообще-то думаю, что этот парень в Белом доме чертовски хорошо делает свою работу.
Цирюльник Питерсона, человек по фамилии Камбуз, народный аналитик и автор четырех книг, озаглавленных «Решение быть», был единственной персоной на свете, которой Питерсон решился доверить свое былое ощущение сродства с Президентом.
— Что же касается его отношений с тобой лично, — продолжал цирюльник, — то они, в сущности своей, — что-то вроде отношений Я-Ты, если ты меня понимаешь. И ты должен рулить ими с полным осознанием последствий. В конце концов, человек переживает только самого себя, говорил Ницше. Когда ты сердишься на Президента, ты переживаешь лишь себя-в-ярости-на-Президента. А когда между вами все о'кей, ты переживаешь себя-в-гармонии-с-Президентом. Классно и здорово. Но, — сказал Камбуз, намыливая, — ты хочешь, чтобы отношения между вами были таковы, что ты переживал бы Президента-в-гармонии-с-тобой. Тебе хочется его реальности, въехал? Чтобы ты смог вырваться из ада солипсизма. Снять чуточку с боков?
— Все знают язык, кроме меня, — раздраженно вымолвил Питерсон.
— Послушай, — сказал Камбуз, — когда ты говоришь обо мне с кем-то другим, ты ведь говоришь «мой цирюльник», правда? Еще б не говорил. Точно так же я смотрю на тебя как на «моего клиента», въехал? Но ты сам же не считаешь себя «моим» клиентом, а я не считаю себя «твоим» цирюльником. О, ад еще тот. — Бритва выкидным ножом полоснула по затылку Питерсона. — Как сказал Паскаль: «Естественное несчастье нашего смертного и хилого состояния так убого, что, когда мы рассматриваем его пристально, утешить нас не способно ничто».
Бритва ракетой просвистела возле уха.
— Слушай, — сказал Питерсон, — а что ты думаешь об этой телепередаче, называется «Кто я?»? Видел когда-нибудь?
— Честно говоря, — ответил цирюльник, — отдает она библиотекой. Но они тех людей обрабатывают будь здоров, точно тебе говорю.
— В каком смысле? — возбужденно спросил Питерсон. — Чем обрабатывают?
Простыню сдернули и встряхнули с резким хлопком.
— Об этом даже говорить — ужас, — сказал Камбуз. — Но большего они и не заслужили, только эти крошки.
— Какие крошки? — спросил Питерсон.
В тот вечер высокий человек, по виду — иностранец, с открытым выкидным ножом в руке, размером с мясницкий, вошел в студию, не постучав, и сказал:
— Добрый вечер, мистер Питерсон, я котопьянист, не хотели б вы послушать что-нибудь эдакое?
— На котопьяно? — ахнул Питерсон, отпрядывая от ножа. — О чем вы? Чего вам?
Биография Нолде соскользнула с его колен на пол.
— Котопьяно, — сказал гость, — это инструмент дьявола, дьявольский инструмент. Не нужно так потеть, — сокрушенно добавил он.
Питерсон попробовал храбриться.
— Я не понимаю, — сказал он.
— Позвольте объяснить, — любезно сказал высокий человек, по виду — иностранец. — Клавиатура состоит из восьми котов — окотавы, — заключенной в корпус инструмента таким образом, что наружу выступают только их головы и передние лапы. Исполнитель нажимает на соответствующие лапы, и соответствующий кот реагирует — неким взвизгом. Кроме того, существует возможность тянуть их за хвосты. Тянохвост — или, вероятно, мне следует назвать его хвостянистом, — (он неискренне улыбнулся), — располагается в задней части инструмента, где и находятся хвосты. В нужный момент тянохвост тянет за нужный хвост. Хвостовые ноты, разумеется, довольно-таки отличаются от лапных нот и производят звуки в верхнем регистре. Вы когда-нибудь видели подобный инструмент, мистер Питерсон?
— Нет, и я не убежден, что он существует, — героически ответил Питерсон.
— Есть превосходная гравюра начала семнадцатого века работы Франца ван дер Вингаэрта, мистер Питерсон, где изображено котопьяно. На котором, кстати, играет человек с деревянной ногой. Осмотрите мою собственную ногу. — Котопьянист поддернул штанину, и появилась ногоподобная штуковина из дерева, металла и пластика. — А теперь не желаете ли сделать заявку? «Мученичество Св. Себастьяна»? Увертюра к «Ромео и Джульетте»? «Праздник для струнных»?
— Но почему… — начал Питерсон.
