Нинни Хольмквист - Биологический материал

Там меня уже ждали. Ну конечно же Петра успела всех предупредить, а камеры отследили мой путь. Двое мужчин в больничной униформе. Они преградили мне путь, как полицейский на демонстрации.

Только на лицах у них были санитарные повязки вместо шлемов. Один снял повязку, открыв родимое пятно над верхней губой:

— Слишком поздно, Доррит. Юханнес Альбю уже на операционном столе. Мы сожалеем.

Я смотрела на него. Смотрела на родимое пятно на его лице, темное как шоколад, абсолютно круглой формы. Оно выглядело как нарисованное. Будь я на его месте, убрала бы его из эстетических соображений. К тому же невозможно, чтобы врач боялся скальпеля. Я попыталась прорваться через эту живую стену, но, разумеется, мне это не удалось. Они были слишком большими, слишком сильными, слишком готовыми остановить меня, несмотря ни на что. Второй завел мои руки за спину и резко наклонил меня вперед. Я видела только свои туфли и зеленый пол отделения. Я билась и вырывалась, но он только заводил руки назад все больнее и больнее.

Спокойным голосом он сказал:

— Слишком поздно. Все уже произошло. Вы понимаете?

Он словно пытался утешить меня. Поразительно, учитывая то, какой железной хваткой он сжимал мне руки. Мужчина продолжил всем те же успокаивающим голосом:

— Вы ничего не сможете сделать. Врачи уже вызвали клиническую смерть. Он мертв.

Я сделала последнюю попытку вырваться, но силы меня покинули. Видимо, он почувствовал это, потому что выпустил мои руки. Я выпрямилась, оправила рубашку и, растирая руки, сказала как можно тверже:

— Я хочу его увидеть.

— Не стоит, — сказал второй. Теперь и он снял повязку, обнажив острый нос и тонкие губы. — Он мертв, даже если со стороны и кажется, что это не так. Дыхание обеспечивает респиратор. Сердце бьется, кислород поступает в кровь, но живо только его тело, не мозг. Вам это известно. Он вас не увидит и не услышит.

— Я все равно хочу его видеть. Позвольте мне.

— Они уже ведут подготовку к операции. Реципиент ждет в вертолете на площадке. Слишком поздно. Мне жаль, но вам придется уйти. Идите домой. Или к вашему психологу. Кто вас курирует?

— Мне не нужен психолог. Мне нужен Юханнес. Это единственное, что мне нужно. Это единственное, что я хочу, и я не уйду, пока не увижу его. Иначе я покончу с собой. И я сделаю это так быстро, что ни вы и никто другой не успеет мне помешать.

Не знаю, поверили ли они в мою угрозу или нет, но они не могли ее проигнорировать. Как не могут проигнорировать сообщение о заложенной бомбе в местном полицейском участке, каким бы нелепым оно ни казалась. Я знала, что представляю собой ценность. Я здорова, я в прекрасной форме, почти все мои органы при мне, и, кроме того, я ношу ребенка под сердцем — совершенно новый нетронутый человеческий капитал. Да я вообще на вес золота! Они не могли позволить себе лишиться меня.

Врач с родимым пятном протянул:

— Мы постараемся это организовать. Наверно, мы сможем впустить вас на пару секунд, когда они пересадят печень.

— Но ведь они… — возразил второй.

— Это может подождать, — отрезал первый. — Остальное все равно отправится в банк.

Банк, где они хранят ткани и органы для новых пересадок. Туда они отправят другие органы Юханнеса: сердечные клапаны, слуховые трубки, соединительные ткани. Все это вынут, положат в специальную жидкость и запакуют. Рутинная процедура. Все ради нужных людей, имевших несчастье попасть в аварию и серьезно пострадать.

Врачи отвели меня в отдельный кабинет и заперли там.

В комнате были кровать, стул, письменный стол и окно. Окно выходило в парк. Настоящий парк, засыпанный снегом. На улице была зима. Я увидела прудик, покрытый льдом, с маленьким домиком посредине, вокруг которого копошились утки и лебеди. Пруд окружали деревья и кусты, тоже присыпанные снегом. Внезапный порыв ветра налетел на деревья, стряхнув с ветвей белые облачка снега.

Странно, подумала я. Операционная находилась в подвале. Но этот этаж определенно был не подвальным. Потому что передо мной было настоящее окно с настоящим парком. Подойдя ближе, я почувствовала, как из окна тянет холодом. В воздухе пахло зимой. На автомате я схватилась за ручку и повернула, но окно было заперто. Я опустила руку и просто стояла и смотрела на снег. Белый, холодный, настоящий.

Наконец, с трудом оторвавшись от окна, я обвела взглядом стены, потолок, мебель, лампу. Никаких камер. Во всяком случае, я их не видела. Видимо, они больше боялись, что я убегу, чем что покончу с собой.

Вернулся врач:

— Вы сможете увидеть его через час. Нам велено вас запереть. Надеюсь, вы понимаете почему.

Я кивнула.

— Хотите чего-нибудь? Чая? Кофе? Бутерброд?

— Нет.

Он собирался уже закрыть дверь, как я его остановила:

— Нет, мне кое-что нужно. Анкету.

— Какую анкету?

— Анкету, которую заполняешь, когда хочешь отдать все органы как можно скорее.

Врач нахмурился.

— Вы уверены? — спросил он. — Но вы же беременны…

Я не ответила. Он отвел взгляд. Казалось, ему было стыдно.

Он вышел и вернулся с анкетой. Я села за стол и прочитала:

«1. Прошение касается:

А. Переселения в другую квартиру (переходите к вопросу № 2).

Б. Перевода в другое отделение (переходите к вопросу № 5)

В. Согласия на пересадку всех органов (переходите к вопросу № 8).

Г. Согласия на как можно скорейшую пересадку всех органов (переходите к вопросу № 9)».

Я выбрала вариант В и перешла к вопросу № 8, где выбрала первый вариант:

«Я хотел бы, чтобы пересадка органов осуществилась:

А. Как можно скорее.

Б. Через _ дней, _ месяцев, _ лет».

Внизу формуляра в графе «Разное» я приписала:

«Седьмая неделя беременности. Прошу об аборте/донации зародыша одновременно с пересадкой».

Я написала внизу мое имя, личный номер и дату. Развернула стул к окну и стала ждать. Я ждала и смотрела в окно на пруд, деревья, птиц, снег. Я смотрела, как селезень искупался в проруби и теперь стряхивал с себя холодные капли. Он переваливался на своих коротких лапках по льду, то и дело поскальзываясь. Наконец ему удалось выйти на снег, и он остановился, переводя дыхание. Потом зашлепал дальше на своих желтых утиных ножках. Он шлепал быстрее и быстрее, пока чуть не побежал, одновременно хлопая крыльями… хлопая и хлопая… пока вдруг не взлетел. Стремительной дугой он пронесся над прудом, пролетел между деревьями и исчез из виду.

24

Юханнес дышал. Точнее, респиратор дышал за него. Респиратор представлял собой насос, от которого пластиковая трубка шла к маске, закрывавшей половину лица Юханнеса. Респиратор ритмично втягивал и выпускал воздух, Экран, на котором изломанная линия представляла сердце Юханнеса, сопровождали ритмичные звуковые сигналы, Большая часть тела Юханнеса была прикрыта зеленой клеенкой, видны были только голова, шея и плечи. Кожа приобрела желтоватый оттенок. Из-под клеенки тянулись разноцветные трубки, прикрепленные к разным аппаратам. Я осторожно положила руку на зеленую клеенку. Сердце билось как обычно. Только, наверное, чуть ровнее, ритмичнее. Оно не забилось быстрее от моего прикосновения. Ни радости, ни удивления на лице мужчины в кровати. Ни нервной паузы между ударами влюбленного сердца. Тишину в палате нарушал только звук аппаратов.

Когда-то люди верили в сердце. Они верили, что сердце — самый главный орган, что именно в нем хранятся все воспоминания, чувства, эмоции, которые делают нас теми, что мы есть. Как жаль, что мы живем не в то время, что для нас сердце утратило свой особый статус и превратилась в один из самых обычных, хотя и жизненно важных органов.

Сердце Юханнеса билось. Я чувствовала ладонью тепло его тела, его пульс, но я знала, что передо мной не Юханнес, а только мертвое тело, накачиваемое кровью и кислородом. Его больше не было. Но я все равно сняла повязку, нагнулась и прошептала ему на ухо:

— Почему? Почему ты ничего не сказал? Почему ты сказал, что счастлив? Почему ты не дал мне разделить с тобой горе? У нас ведь был шанс…

Конечно, он мне не ответил. Я выпрямилась. Провела рукой по его плечу. Кожа была такой теплой, что на долю секунду мне показалось, что он сейчас поднимет руку и погладит меня по щеке, как в тот первый вечер почти год назад. Я закрыла глаза и взяла его руку в свои. Она была тяжелой и безвольной. Но это была рука Юханнеса — большая и грубоватая, как у чернорабочего, но с длинными и чуткими пальцами, как у пианиста или хирурга. Я повернула ее ладонью вверх, провела пальцем по линиям на руке, погладила подушечки пальцев, вспоминая, как они касались самых чувствительных мест на моем теле, я нагнулась и поцеловала его в ладонь. Я ощутила его запах, запах его кожи, его тела.