Нинни Хольмквист - Биологический материал

Тем не менее, несмотря на большой возраст — мой и Юханнеса, — вероятность рождения неполноценного ребенка была очень мала. Какие-то доли процента. Дело было в другом. Дети, родившиеся раньше срока, неполноценные и больные, стоили обществу огромных денег, и чтобы свести эти затраты к минимуму, врачи и рекомендовали делать аборт.

Мелинде сообщили, во сколько обществу обойдется ее отказ от аборта, если она родит неполноценного ребенка. Она даже показала мне цифры. Речь шла о миллионах. Именно столько стоит обществу содержать неполноценного индивида всю его жизнь. Мелинда была в отчаянии.

— Я не хочу обременять других! — сказала она. — Я хочу быть такой же нужной обществу, как и другие, во всех смыслах, и я хочу, чтобы мой ребенок тоже был нужным обществу, чтобы он жил полноценной жизнью, чтобы его уважали и любили. И я хочу этого ребенка. Он уже существует, уже живет у меня внутри. Значит, зачем-то он нужен! И даже если он родится слепым или глухим, он все равно останется ребенком. Человеком. А мы живем в демократическом обществе, и у меня есть право родить моего ребенка.

Но в конечном итоге Мелинда сделала аборт. У нее уже было двое здоровых детей, так что ее принадлежность к «нужным» не подвергалась сомнению.

В отличие от меня. И я была намерена родить и воспитать моего ребенка, каким бы он ни родился. Я хотела иметь семью. Я хотела жить с Юханнесом и нашим ребенком. Жить настоящей жизнью с человеком, которого люблю, делить с ним все горести и радости, заботиться о нем в болезни и здравии, пока смерть не разлучит нас. И мне было плевать, во сколько это обойдется налогоплательщикам. Меня интересует только мой ребенок, моя семья, моя жизнь! Вот почему я заявила Петре, что никогда не пойду на аборт.

Но она, как оказалось, имела в виду совсем не аборт.

— Речь не об аборте, — сказала Петра. — Во всяком случае, пока мы не сделаем все анализы. Сейчас можно на ранней стадии определить, здоров ли ребенок, не так ли; Аманда?

Аманда кивнула.

— И мы должны воспользоваться представившейся возможностью следить за протеканием беременности у человека вашего возраста.

«Мы? — подумала я. — Кто это мы? Единственные, кого это касается, это мы с Юханнесом». Но я предпочла промолчать, чтобы они не подумали, что у меня истерика.

Петра снова начала говорить. Говорила она быстро, словно чтобы поскорее покончить с этим делом.

— Вы можете или отдать зародыш на трансплантацию или выносить его и потом отдать на усыновление. Последнее, разумеется, предпочтительнее для ребенка, но болезненнее для вас, поэтому подумайте как следует. Чтобы вы ни выбрали, вы получите полную информацию о реципиенте или о тех, кто усыновит ребенка, мы можем информировать вас о ходе жизни ребенка в новой семье, если пожелаете.

У меня в буквальном смысле отвисла челюсть. Они что, с ума сошли? Я выпрямила спину, прокашлялась и сказала медленно и четко:

— Вы не понимаете. Я не собираюсь отдавать этого ребенка. Он мой. Мой и Юханнеса. Мы его родители, и мы не собираемся его отдавать. Мы ведь больше не «ненужные», не так ли? Теперь мы «нужные»!

— Нет, Доррит. Ваш ребенок — в лучшем случае — нужен. Вы продолжаете оставаться «ненужной», а что касается Юханнеса Альбю…

Она осеклась. Посмотрела на меня в ужасе. Я смутилась. Она меня боится? Я ничего не понимала. Она набрала в грудь воздуха и продолжила:

— Вы должны понять, Доррит. В вашем возрасте… вы не сможете стать нормальным родителем.

— Я ни чем не хуже других родителей. Наоборот, в возрасте есть свои преимущества. У меня большой жизненный опыт. Во мне не осталось ни следа юношеского эгоизма и легкомыслия. Я могу заботиться о других. Я здоровая и сильная, психически и физически. Недавно мне сказали, что моя физическая форма не хуже чем у двадцатилетней.

— Дело не только в здоровье, — возразила Петра.

— Я этого и не утверждаю.

Петра была бледной, но шея и лицо покрылись красными пятнами. Она повернулась к Аманде за помощью. Но Аманда ничем не могла ей помочь. Она сидела молча, уставившись в бумаги на столе и не в силах посмотреть на нас. Петра снова повернулась ко мне:

— Для начала, человеческая жизнь не вечна. В течение нескольких столетий продолжительность жизни росла, но в последние десятилетия она остается прежней. Похоже, мы достигли предельного уровня естественной продолжительности жизни, а действие препаратов, призванных замедлить старение, сопряжено с таким высоким риском, что неизвестно, когда они смогут поступить в продажу. А что касается…

Я грубо ее перебила:

— Этот ребенок успеет вырасти до того, как мы с Юханнесом отбросим коньки.

Аманда подняла глаза, Петра открыла было рот, чтобы что-то сказать, но я продолжала:

— Может, мы и не увидим внуков, но, черт побери, мы успеем выполнить наш родительский долг и воспитать ребенка. Потому что, хоть Юханнес и старше меня на тринадцать лет, он ничем не хуже любого тридцатилетнего.

Петра сидела белая как мел. Губы ее вытянулись в тонкую ниточку. Шея была покрыта красными пятнами, как от ожогов. Я истолковала это как панику власти придержащей, когда она чувствует, что сила не на его стороне. Другими словами, я решила, что выиграла и что Петра уступит моему натиску и согласится с моей аргументации. Она снова умоляюще посмотрела на Аманду, но та отвела взгляд. Тогда Петра снова посмотрела на меня. Сглотнула и тихо, осторожно произнесла:

— Но, Доррит, вы думали о том, что все будут принимать вас за бабушку и дедушку ребенка? Ребенок будет чувствовать себя не таким, как все, отверженным. Его будут обижать. К тому же «ненужные» в качестве родителей — не лучший предмет подражания для ребенка.

— Не бывает ненужных родителей, Петра, — твердо заявила я. — «Ненужные» и родители — два не совместимых понятия.

— Печать «ненужных» никуда не денется, Доррит.

— Какая еще печать? Покажите мне эту печать! У меня нет никакой печати. — Я начинала терять терпение.

— Вы не сможете стать хорошими родителями, — продолжала Петра дрожащим голосом, лицо ее было белее белого. — Вы…

Мне показалось, что она готова сдаться. Я откинулась на спинку стула, предоставив начальнице возможность высказаться. Но пока она говорила, голос перестал дрожать, и к ней снова вернулась былая уверенность.

— Вы стали бы обузой для ребенка, Доррит. Он бы стыдился вас. Конечно, это поразительно, что вам удалось зачать ребенка, и я восхищаюсь вашим мужеством, вашей готовностью выносить этого ребенка. Разумеется, вам не надо будет его рожать — вам сделают кесарево сечение. Вас усыпят, и вы ничего не почувствуете. Власти вас отблагодарят. Вам предоставят особые льготы. Но — и это наш окончательный ответ — мы не позволим вам стать родителями этого ребенка. Это исключено. А что касается Юханнеса Альбю… — Она снова осеклась.

— То что? — спросила я, ерзая на стуле. — Что с Юханнесом?

Петра заметно нервничала. Чего она боится? Голосом без всякого выражения она ответила:

— Он вам не рассказал?

— Чего не рассказал?

Она тупо смотрела на меня. В глазах — отчаяние.

— Это было решено неделю назад.

— Что решено? О чем вы?

Я должна была бы догадаться… Все это время она пыталась дать мне понять. Я не дура, я должна была догадаться. Но есть вещи, которые слишком очевидны, как волны-цунами, они просто-напросто слишком огромны, слишком могущественны, слишком жестоки, чтобы обычный человек мог их понять…

Петра продолжала:

— Мне очень жаль, что вам приходится так узнать об этом, но, Доррит, уже слишком поздно, чтобы что-то…

— ДА СКАЖИТЕ ЖЕ ВЫ НАКОНЕЦ! — крикнула я.

Аманда подняла глаза и, бросив взгляд на Петру, открыла рот и сказала:

— Петра пытается сказать, что Юханнеса Альбю сегодня в полдень положили на операцию по пересадке печени строителю с тремя детьми и шестью внуками. Мы очень сожалеем.

23

Я бежала. Я бежала по больничному коридору, мимо рецепции, мимо кабинетов, медсестер, врачей, пациентов, уборщиц. Люди с открытыми ртами шарахались от меня в стороны. Я выбежала из дверей и бросилась к пожарной лестнице — ждать лифта я не могла. Я бежала вниз по спиральной лестнице, и мои шаги гулко стучали по ступеням, эхо билось об стены и ударяло мне голову тысячью молоточков. А в голове все звучали и звучали слова: «… так он вам ничего не рассказал? Это было решено неделю назад… нам жаль, что вам так придется об этом узнать…» Я выбежала в коридор. Еще одна лестница. Новый коридор. Бассейн. Еще одна лестница. По спирали вниз, вниз. Слова вертятся в голове: «…слишком поздно… отдать печень… строителю… шесть внуков… мы сожалеем». У меня кружилась голова. Я вылетела в новый коридор. Еще одна лестница. Тяжелые двери. Зеленые стены. Операционное отделение.