Тадеуш Конвицкий - Зверочеловекоморок
А мы глядели на ее руку, в которой что-то похрустывало, распространяя вокруг себя хоть и слабый, но спасительный свет. Эва догадалась, что мы удивлены.
– Это фонарик с динамо. Нужно все время нажимать на рычажок, тогда он будет гореть. Новейшее изобретение, мне его папа привез из последнего путешествия. Хотите посмотреть?
– Я знаю. У нас дома среди старого барахла валяется такой. Кто-то, не помню кто, подарил отцу перед войной. Где мы?
– В старом подвале. Я покажу вам выход. Когда-то я тут играла в войну. Ненавижу девчачьи игры. У вас ничего нет поесть?
Я похлопал себя по карманам.
– Нет.
– Жаль. Ну не беда, до города потерплю.
– До города еще далеко, – мрачно сказал Себастьян.
– Неважно, ведь мы уже спасены. Волшебный камень со мной, и в последний момент я успела прихватить фонарик. Это хороший знак, да?
Мы молчали, оглядывая шероховатые стены, как будто обсыпанные солью или серебром: мелкие кристаллики нежно переливались.
– Похвалите меня, какой я молодец.
– Ты молодец, – сказал я, а Эва прижалась ко мне, точно насмотрелась ковбойских фильмов, в которых герои обнимаются под звуки душещипательной музыки.
– Вы меня любите? – таинственным шепотом спросила она.
Себастьян кашлянул, хотел переступить с одной пары лап на другую, но только покачнулся, страдальчески на меня глядя.
– Любим, – ответил я.
– Ну тогда в путь. В городе угостимся мороженым, да?
– Да.
– Я вас тоже люблю. Ужасно, безумно, чертовски.
И начала как ненормальная жужжать своим динамо. Только тут мы увидели проход, ведущий в соседнее помещение. Там стояли какие-то заплесневелые чаны, пузатые бочки, крышки которых были придавлены булыжниками, каменные кадушки, обросшие пылью и паутиной. Эва приподняла крышку одной из бочек.
– Ой, соленые огурцы.
Вытащила из-под ломких стеблей укропа большой огурец и принялась аппетитно его уплетать, брызгая на нас рассолом.
– Пошли. Нечего время терять, – сказал Себастьян и стряхнул со спины мутные капли. – Он знает, что мы в подвале.
– Теперь он нам уже ничего не сделает, – сказала Эва, с наслаждением уписывая огурец. – Мы выйдем далеко от дома, даже далеко за парком.
В следующем помещении стояли какие-то деревянные ящики, штативы, странные широкие лыжи, закругленные с обоих концов, валялись мотки веревок, заканчивающихся зажимами, почерневшие дырявые тропические шлемы, на полу лежали кипы старого брезента и большие стеклянные пластины. Я поднял одну и увидел негатив южного пейзажа: белые пальмы на фоне черного неба, совершенно белые дикие звери в черной траве. На других пластинках были белые горы с черными верхушками и серые фигуры альпинистов, висящих на белых веревках. Одна фотопластинка была почти сплошь черной, только смутно угадывалась линия берега. Я сообразил, что это, вероятно, вечные льды и побережье какого-то северного моря. Все предметы в этой заброшенной фотолаборатории были заляпаны какими-то выветрившимися химикалиями.
Эва, не переставая жужжать своим динамо, терпеливо ждала, пока я кончу разглядывать эти необычные реликвии, от которых веяло печалью или, скорее, смутной бессмысленной надеждой.
– Какие ты знаешь созвездия, Эва? – шепотом спросил я.
– Ох, не помню. Я люблю смотреть на звезды, но зачем знать, как они называются?
– А луна? Нравится тебе лунный свет? – тихо спросил я со странной тревогой.
– Нет! Нет! – почти крикнула Эва. – Ненавижу луну.
– А какой у вашей луны цикл?
– Что это значит?
– Сколько проходит дней от новолуния до конца последней четверти? – с непонятным упорством продолжал я расспросы.
– Сколько дней? Не знаю. Месяц, наверно.
– Не знаешь? Ты, дочь астронома?
– Ох, да я буду балериной. Обожаю танцевать, как моя мама.
Себастьян бесшумно приблизился и всунул между нами свою тяжелую башку.
– В чем дело, старик? – обеспокоенно спросил он. – Чего ты к ней пристал?
– Не волнуйся. Все о'кей. Просто предчувствия одолевают.
– Тоже мне, нашел время, – сердито буркнул Себастьян.
Мы пошли вниз по наклонному коридору. Пахло тут как в настоящем подземелье: промозглой сыростью, плесенью и старыми кирпичами. Мы долго спускались, держась за осклизлые стены, пока путь нам не преградил резвый ручеек; возможно, это была просто сточная канава. В ноздри ударило чем-то кислым. В мерцающем свете фонарика я заметил, что быстрое течение несет грязную, вроде бы мыльную пену. Эва бросила в воду огрызок огурца.
– Скоро начнутся подземелья замка, – сказала она, перескакивая канаву.
– Какого замка?
– Ну этого, где во время последней войны был госпиталь.
– А когда была последняя война?
– Это что, экзамен? Сам должен знать.
Мы миновали зал со сводчатым потолком. На стенах висели какие-то железяки, почти полностью изъеденные ржавчиной. Себастьян остановился, поджидая меня.
– Что так шумит, старик? – хрипло спросил он.
– Где?
– За нами. Слышишь?
Я на секунду задержал дыхание. Действительно, что-то шумело – мерно, как водопад.
– Может, дождь пошел. Мы ведь не видели звезд.
– Гляди. – Себастьян поднял свою костлявую лапу. К седоватой шерсти прилипло несколько размокших зерен. – Понял?
– С пивоварни? – спросил я.
– Я в этом не разбираюсь, старик. Но вода эта – точно не подземный ручей.
Мы пошли дальше. Себастьян то и дело оглядывался, потому что шум нисколько не отдалялся. Через несколько минут он снова остановился.
– Знаешь что, старик, сбегаю-ка я проверю.
– Не стоит. Может, выход недалеко.
Но он уже повернул назад и тяжелой рысью побежал в темноту.
– Покажи мне волшебный камень, – попросил я Эву.
Она испуганно отдернула руку.
– Не могу.
– На секундочку. Я взгляну и отдам.
– Нельзя, – неуверенно сказала она. – Ну ладно, покажу, только не дотрагивайся.
И опустилась одним коленом на неровный кирпичный пол. Осторожно положила на сухое место продолговатый, как лодочка, темный камень, который, задрожав, завертелся на остром конце и замер, указывая другим концом вперед, в сумрачный туннель коридора. На поверхности камня я заметил небольшой выступ и неразборчивые знаки. Это могли быть примитивные солнечные часы, выдолбленные в окаменевшем куске железной руды.
– Знаешь, я, когда болела, все время была на том острове, где мы с мамой родились.
– Ты же говорила, что болела здесь.
– Ничего ты не понимаешь. Я, честное слово, там была. И все помню. Травы, деревья, камни, море. Могу рассказать каждый день, час за часом. Но никто мне не верит.
Помолчала минуту, наморщив лоб, а потом шепнула:
– Этот камень у меня оттуда.
Я хотел напомнить, что мать подарила ей камень здесь, перед смертью, но тут вернулся заметно приунывший Себастьян. Очень благовоспитанно, самым кончиком языка, он слизнул что-то со своих черных губ и, старательно скрывая волнение, сказал:
– Потоп. Кто-то напустил чертову прорву воды. Сматываемся, пока не поздно.
– Ох, это, наверно, с пивоварни,– небрежно бросила Эва.– Ничего страшного. Выход уже близко.
Мы невольно ускорили шаг. Прошли несколько подвальных залов, два или три извилистых коридора, спустились по маленькой лесенке, но затем вынуждены были остановиться.
– Минутку, – сказала Эва. – Я не вижу прохода.
Мы тупо смотрели на ряды двухэтажных железных кроватей, совершенно голых, оскалившихся искривленными пружинами.
– Как это не видишь? – спросил Себастьян.
– Вот так, не вижу. А раньше был.
– Где?
– Кажется, в левой стене.
Себастьян протиснулся между кроватями, тщательно обнюхал стену.
– Ты, наверно, ошиблась. Пошли обратно.
Мы повернули назад, но не обнаружили ни новых ответвлений коридора, ни скрытых проходов. Только все громче и грознее ревел этот проклятый водопад.
– Даю вам слово, что в зале с кроватями есть проход, – все еще спокойно повторила Эва.
– Я же проверил, – буркнул Себастьян.
– Может быть, справа. Он точно должен быть, я знаю.
Мы со всех ног бросились обратно, тем более что на полу уже образовалась лужица пенящейся воды, влетели в зал с кроватями, и Себастьян принялся нервно обнюхивать стены. Похоже было, он сильно сдрейфил, потому что поминутно задевал боками эти железные койки, и одна даже чуть не свалилась прямо ему на спину. Эва схватила меня за руку. Я почувствовал, что ладонь у нее вспотела; тонкие пальчики перебирали мои пальцы, будто искали между ними что-то маленькое и хрупкое.
– Никакого прохода здесь нет, – прохрипел Себастьян, и я почувствовал, что он просто в панике.
Обыскав пол, Себастьян исследовал сперва зубами, а затем когтями какой-то выступ в стене, волчком завертелся на месте, потом кинулся в ту сторону, откуда мы пришли, и вернулся очень медленно, на подгибающихся лапах.
– Вода подступает.
Эва подбежала к левой стене, заколотила по ней кулаками.
