Вячеслав Сухнев - Грязные игры
Бросали, не считая, мелкие мятые купюры. А иногда и это забывали делать. Седлецкий с Мирзоевым остановились у одного ограбленного прилавка, прислушались.
— Все, Микола, шабаш! — катая желваки по кирпичным скулам, гудел молодой небритый крестьянин. — Треба жалобу подавать!
— Кому? — стонал, укрепляя порушенную пирамиду помидоров, лысый тощенький Микола. — Кому жаловаться, сват?
— Генералу! Он же за службу гроши получает?
Или как? Он же за этих бандюг перед народом отвечает? Или как?
— Генералу… Тю! Лучше нашему быку Ваське жалобу подай, сват! Васька хоть помычит, хоть поревет… За компанию!
У выхода с рынка на улицу Калинина Седлецкий с Мирзоевым купили в палатке горку душистых блинов, обильно политых прозрачным маслом. А запили горячие блины густым коричневым к о ф э, как именовался в городе сей напиток.
И двинулись они наверх, по затяжному отлогому подъему, по склону древней горы, на которой стоит половина старого города. Подъем был почти незаметен, но через несколько минут наши путешественники почувствовали, как тяжело завозились под горлом блины…
Прогулялись по большому скверу, который назывался Комсомольской горкой. Тут было много деревьев и цветов, а уступчатые террасы кое-где поддерживала кладка из дикого камня. Миновали памятник генералу армии Апанасенко, похожий на среднеазиатский мавзолей — мазар. Прошли памятник Герману Лопатину с огромной бородой, какую он отрастил, надо полагать, пока переводил на русский язык немецкий «Капитал». Покосились на бюстик Федора Кулакова, бывшего первого секретаря крайкома, который вытащил из районной глубинки на нашу голову ясноглазого и улыбчивого Мишу Горбачева.
Славно прогулялись. Основательно упрев под горячим солнцем, они пересекли проспект Октябрьской революции. Затяжной подъем кончился, но тут высокие дома отсекли последние слабые потоки свежего воздуха. Среди зданий выделялась стандартная коробка — гостиница «Кавказ». Нижний ее этаж из сплошного стекла напоминал аквариум и навевал мысль о прохладе. Впрочем, эту мысль тут же отгоняло горячее и чадное стадо машин, столпившееся у подъезда гостиницы.
Просторный холл был полон темпераментных кавказцев. Они то и дело наскакивали на стойку дежурного администратора. Молодой, но уже начавший полнеть администратор не обращал на их молодецкие наскоки никакого внимания. Среди кавказцев Седлецкий с Мирзоевым казались своими, поэтому и на них пролился администраторский холод. У крохотного газетного прилавка в углу они остановились и вытащили как по команде носовые платки.
— Будем брать? — спросили у них за спинами.
Строгая костлявая старуха смотрела в упор выцветшими, когда-то синими глазами. Непонятно, какими путями попала она сюда с чухонских, видно, берегов. И ничего, кроме легкого презрения и собственного превосходства при виде толстосума Седлецкого, в этих глазах не читалось.
— Газеты, говорю, брать будем? Какие… А я знаю, какие вам нужно? Может, вы вовсе не читаете… Тогда отойдите, не загораживайте вид клиентам.
— Уж не сочтите за труд, — широко улыбнулся Седлецкий, — уточните, пожалуйста, какие именно издания вы могли бы предложить.
— Все могу предложить, — объяснила старуха. — И «Правда» есть, и «Известия»… Я же говорю — все!
Минуту спустя они устроились на низком подоконнике среди цветов в кадках. Седлецкий развернул «Правду».
— Ни хрена себе! — пробормотал над ухом Мирзоев. — Пока мы тут… А они там! Гляди, что делают…
Под шапкой «Кровавая репетиция диктатуры» был помещен огромный, почти на половину первой страницы, снимок: толпа, цепь милиции со щитами и клубы дыма над горящим грузовиком. Вдали, в дыму, ясно читался большой лозунг: «С праздником, дорогие россияне!» Статья под снимком называлась «А люди шли на праздник».
— «Град дубинок, — начал читать Седлецкий, — обрушившийся на головы безоружных… Ничего случайного в избиении демонстрантов нет, это лишь шаг силой сломить сопротивление сограждан, не принимающих дикий капитализм…» По-моему, Турсун, мы в этой жизни что-то пропустили.
— Точно, пропустили. Отцы нации, так полагаю, поздравили эту самую нацию с Первомаем.
Вот, смотри: «Теперь у Президента РФ есть свой Чикаго». Кстати, а почему не с в о е Чикаго?
— Помолчи, — вздохнул Седлецкий. — Избивать своих людей в своей стране, на их родных улицах в праздничный день — это самое последнее дело. Как же они собираются дальше править Россией?
— А так и собираются, — усмехнулся Мирзоев. — Мы им еще будем помогать править. За то, как говорится, и в ведомости расписываемся.
Они довольно долго молчали, вчитываясь в строчки отчетов о первомайской демонстрации москвичей на Ленинском проспекте.
— Даже если сделать поправку на некоторую аффектацию, свойственную в последнее время «Правде», — задумчиво сказал Седлецкий, — даже, говорю, если сделать такую маленькую поправку на визгливость…
— Ты бы тоже завизжал, — перебил Мирзоев. — Получил бы дубинкой по рогам — и завизжал бы!
— Погоди, Турсун! Я и говорю: если скорректировать впечатления корреспондентов… Не по фактам — факты вот, на снимке. А по эмоциям! Все равно — налицо грубая провокация.
Он сложил газету и спрятал в карман.
— Кому-то очень хочется выставить режим сборищем дураков и костоломов. Ты ведь понимаешь, Турсун, кому это выгодно?
— Да брось ты! — отмахнулся Мирзоев. — Меня вот никто дураком не выставит, даже если очень захочет. И тебя тоже. А тут, значит, смогли. Выставили! На весь свет без штанов… И теперь это нынешнее Чикаго — просто царский подарок для команды нашего заклятого друга Упрямого. Ему бы не в заговоры играть, а въехать Первого мая в Москву на танке. Арестовать парочку первых попавшихся чиновников, побить десяток коммерческих ларьков и пообещать снизить цены на хлеб и колбасу. И ша! На руках бы его в Кремль отнесли. Вместе с танком.
— Хорошо, что ты по нашу сторону баррикад, — съязвил Седлецкий. — Не представляю, что бы делал режим, окажись ты в танке Упрямого.
— Вот вы где, товарищи…
Капитан Сарана явил круглое лицо в зарослях фикусов, пальм и олеандров, и оно напомнило луну в джунглях — конопатую луну с облупившимся носом.
— Какие мы тебе товарищи? — прошипел Седлецкий. — Конспираторы, вашу мать, с ума сойти…
— Ну, извините, господа, — заметно обиделся Сарана. — Столик для ваших сиятельств заказан.
Пообщавшись неделю с Седлецким, капитан привык к его периодическим вспышкам высокомерной язвительности и теперь изредка, как мог, огрызался. Мирзоев примирительно похлопал Сарану по плечу и спросил:
— Ты сегодняшние газеты смотрел?
— Смотрел, — кивнул капитан. — Москвичам опять морды побили. Так это не новость. По телеку позавчера показывали. Небольшой, правда, кусочек, но показали. А вы разве не видели по телевизору?
— Ездили в одно место, — сказал Седлецкий. — Ну и что, Сарана, ты думаешь по поводу этого инцидента?
— Ничего не думаю, — резковато сказал капитан. — Своих проблем до фига. У младшей девки глазные зубы режутся — вторые сутки вопит, не переставая.
Они пошли через холл к двери ресторана. Дежурный администратор оторвал натруженный взор от пустой стойки и с неожиданным энтузиазмом помахал толстой ручкой:
— Владимир Георгиевич, дорогой, рад видеть!
Покушать к нам? Ну, приятного аппетита!
— А ты, оказывается, популярная тут личность, — заметил Саране Седлецкий.
— Поработайте в краевой администрации на ниве приватизации — и станете популярным, — вздохнул Сарана, открывая дверь ресторана. — Это, Алексей Дмитриевич, я только у вас — Ванька-дурак, а у общественности — Иван Иваныч.
В ресторане было прохладнее, чем в холле. А может, просто показалось так сначала из-за розового полумрака — стеклянную стену, выходящую на солнечную сторону улицы, прикрывали багровые шторы. Полтора десятка столов под скатертями в клетку тянулись по залу в два ряда, оставляя узкий проход.
Седлецкий поморщился: никакого интима. Придется вести переговоры на глазах любопытных едоков, уже занявших большинство посадочных мест.
Он сразу отметил двух посетителей ресторана за последним у выхода на улицу столиком. В почти одинаковых блекло-зеленых распашонках, с бугристыми мышцами и сонными квадратными физиономиями, они ковыряли вилками салаты и потягивали минералку.
Из полумрака выплыло воистину небесное создание: в жемчужной переливающейся мини-юбке, в прозрачной блузке, с бабочкой в кудряшках, сожженных перекисью водорода. Килограммы загорелого щедрого тела неудержимо рвались наружу из последних оков одежды.
— Здравствуйте, мальчики! — прокуренным голосом пропело создание. — А четвертый будет, Владимир Георгиевич?
