Андрей Десницкий - Здесь издалека (сборник)
— Да не волнуйся, залп Авроры я тебе предлагать не буду… Да и пошли, что ли, на улицу, погода вроде как ничего.
— Я извиняюсь, граждане-товарищи, — тот самый ханурик неожиданно выскочил, как из-под земли, приторно-вежливый — вот уходите, а бутылочки сдавать не будете?
— Твоё, — отрезал младший, ведь старшему не по чину такими делами заниматься.
И оба, пройдя сквозь реденькую толпу, толкнула дверь, исчезли на улице, и младший по-прежнему на полшага отставал от старшего.
На улице они неторопливо двинулись по улице Жданова к бульварам, а вечерний поток суетливо обтекал их, спеша по своим мелким, частным делам, не имеющим никакого отношения к судьбам страны и мира.
— Делать что, говоришь? — возобновил разговор старший, — а все то же самое. Родине служить, обязанности свои исполнять. Но и головы не терять, примечать, что происходит, кто куда движется. В общем, что мне тебя учить. Я вот тебе другое хочу сказать… Ты сам-то как думаешь, как оно дальше пойдет?
— Не знаю, Аркадий Игнатьевич, — отозвался младший, — честно, не знаю, да и трудно мне делать выводы такого масштаба. Сейчас все стабильно, думаю, примерно так оно и будет продолжаться лет двадцать минимум. Войны не жду.
— Зачем же горячая война в век ядерных боеголовок и компьютеров. По-другому они действуют, по-другому. Ну а что, Амальрик прав, или нет?
— Насчет «просуществует ли СССР»? — удивленно переспросил младший, — указанные им сроки уже подходят, но никуда наш Союз не девается. Конечно, Союз — это на века. Проблем много, что говорить, но такая страна…
— Чем аргументируешь?
Младший на время замолчал, а потом нашелся:
— Ну уж это Амальрик должен аргументировать. Статус кво — по умолчанию.
— Логика, — усмехнулся старший, — ну, да противно мне об этом свистуне Амальрике говорить, не в нем дело. Я лучше от себя предложу тебе… скажем, некий вероятностный прогноз. Модель развития.
— Интересно, Аркадий Игнатьевич. Очень интересно Вас слушать.
— Тогда слушай… — старший, не снижая скорости, кивнул какому-то своему знакомому во встречном потоке пешеходов, и тот не подошел, не поздоровался. Такой, значит, был кивок, подумал младший, и вот этому тоже надо научиться. Они уже выходили из завороченных переулков на крутой склон Рождественского бульвара, и едва пожелтевшие деревья роняли свою красоту под ноги торопливым прохожим.
— Люблю осень… лучшее время года. Золотая осень — и не жарко, и не холодно, и дышится так легко, а главное, осознаешь, как ненадолго все это. Еще немного — и слякоть, ветер, снег… Но пока живи, дыши. Пользуйся моментом.
— Тоже люблю, — отозвался младший, — но лучше все-таки весна. Май, когда снег уже давно сошел, но еще не жарко. Праздники, опять же.
— Весна — это хорошо, — с готовность подхватил старший, заворачивая вниз, к Трубной площади, — в основном, когда отпуск летом, ждешь — не дождешься. Весна, это надежда. Только не всегда они сбываются, Володя. Осень — урожай. Что есть, тем и располагаешь, и знаешь, к чему готовится. Осень у нас сейчас, золотая советская осень… Вот о чем бишь я.
— Аркадий Игнатьевич, я Вас внимательно слушаю.
— Ну, вот это место, знаешь ведь? — вдруг невпопад сказал старший.
Они как раз подошли к площадке, которой оканчивался бульвар. Там, внизу, был общественный туалет, слева и справа от него спускались дорожки, а основная часть бульвара так и переходила в невысокий обрыв.
— Вы о чем?
— Я в школе тогда еще учился, когда Сталина хоронили. Школа моя была вон там, у монастыря. Жили мы в Колокольниковом, только бульвар перейти, там дворами — и дома. Вот и понесла нелегкая, с вождем и учителем проститься. Как и весь советский народ. И пер он, доложу тебе, народ, со страшной силой. Сам знаешь, в толпу вступить легко, выбраться — невозможно. Тащит тебя, согласен — не согласен, куда все, туда и ты. Вот на этом месте, Володя, много народу погибло. Сверху напирали, а куда деваться? Люди падали, сверху другие, невысоко вроде, а задыхались под грудой тел. Потом трупы грузовиками вывозили. Вот и меня бы так…
— И что же?
— Офицер был, мальчишка совсем, в оцеплении они стояли. Сделать ничего не могли. Нас двое было, я и Витька, он нас из толпы выдернул, сперва меня, потом его, поднял над головой, командным голосом: «передавай ребенка к краю! передавай!» Так и поплыли мы над толпой. Озверелые все, орут, матерятся, не соображают ни хрена — а на крик командирский один мужик голову повернул, другой. На автопилоте команду приняли. Так и передавали меня и Витьку, до самого края, а там в парадное, и через черный ход — домой. Офицер тот, не знаю, жив ли сам остался, а мужиков тех половину растоптали, не меньше. Но нас они спасли.
— Пошли, что ли, по бульварам пройдемся, что стоим, — вдруг старший словно очнулся от воспоминаний, и они зашагали вниз, к переходу.
— Вот тогда, — продолжил он, — я и решил в военное училище поступать. Я же артиллерист по образованию, это потом уж…
— Знаю, — кивнул младший.
— Я тогда увидел, что офицер может сделать. Без оружия, без средств, одним голосом. Толпу остановить не мог, объяснить людям ничего уже не мог, уцелеть и то вряд ли, а вот двоих пацанов спас. Витька потом в летное пошел, меня не взяли по зрению.
— Где он сейчас?
— Погиб при исполнении. Орден Боевого Красного Знамени.
Младший не стал расспрашивать про детали. Захотел бы, сказал бы сам.
Трубную площадь обходить пришлось долго, по краю, на нескольких переходах ждать зеленого света, пока мимо проскакивали разноцветные москвичи и жигуленки.
— Вот в те годы, — продолжил старший, — другой я помню Трубную. Да и ты мог видеть в кинохронике, неважно, Трубную, Горького, Садовое, лет тридцать назад. Троллейбусы, грузовики, а легковушек раз-два и обчелся. Машина тогда была — государственная. Или по государственному делу едет, или дана государством, на сталинскую премию куплена писателем, или там академиком, боевым генералом. А сейчас — посмотри!
— Ну что же, растет благосостояние, — удовлетворенно поддакнул младший.
— Ну да, растет, как в сказке. Инженер, со ста сорока рублями — тоже в очереди стоит. А злятся все: инженер, что очередь длинная, и его сосед, что тот денег не пойми откуда взял. И все они — что нельзя каждому нормально заработать, пойти да купить себе жигули, а еще лучше — иностранную, чтобы потом с ключами под ней по полдня не лежать.
Они уже поднимались по Петровскому бульвару, и три молоденькие мамаши с колясками, женский клуб, с вялым интересом рассматривали двух интересных мужчин и решали меж собой, какой им больше нравится: который помоложе или посолиднее?
— Так вот, Володя, возвращаясь к теме, толпу ту обозленную ты еще увидишь, фигурально выражаясь. Нынешним — ну сколько осталось? Даже при успехах отечественной медицины? Года три-четыре, ну пять от силы. А потом придут к власти товарищи меня чуток постарше, посвежее, к реальной информации поближе. Прикинут хрен к носу: дальше так нельзя. Согласен?
Младший молчал недолго, скорее из вежливости, чтобы не показалось, будто поддакивает:
— Согласен. И какой видите выход?
— Выход-то простой, да не будет его сразу, вот штука какая. Идеологию нашу — побоку. Да, Володя, самое передовое учение — побоку. И думать о стране, о России, не о будущем всего человечества. Как нас тогда передавали над толпой, никто про пионерские галстуки не спрашивал. Вот об этих заботиться надо, которые в колясках, не о том, как коммунизм построить. Сам-то веришь ли, что построим?
Младший сосредоточенно молчал.
— Ну, чтобы каждому по потребностям? Пролетарию тому, и в водолазке который? При их способностях да запросах?
— Не верю, — признался младший.
— И никто не верит. Товарищ Косых и то вряд ли. В страну нашу великую — да, верят люди. В советского человека, покорителя природы — тоже. В армию, что до Берлина дошла, в нас с тобой, что на уши полмира поставить можем, в космос, наконец. В это верят. Вот про это надо людям говорить. Даже историческое наследие вспомнить не вредно, как и Сталин в сорок третьем офицерам погоны вернул, церкви открыть разрешил. Кстати, в Бога теперь очкастые снова верят, это тоже надо использовать. Православие было и во многом остается цементирующей силой нашего народа.
— Аркадий Игнатьевич… Вы что же, новую веру мне сейчас излагаете? — в голосе младшего слышалась растерянная неготовность. Подбивай он даже на мятеж — было бы хоть понятно, куда зовет, а тут…
— Ничего нового, Володя. Ты и сам в то же веришь. В простого парня Гагарина, в девчонку деревенскую с русыми косами, да в отца-ветерана. Не так разве? И народ так же, Володя. Наш, русский народ. И хватит нам по всему свету кормить любого ирода, какой серп и молот себе на пальму повесит, да и соц-сориентируется сразу, где главная кормушка дармовая.
