Владимир Шабанов - Когда жизнь на виду
— Как там Тамара Ивановна себя чувствует? — спрашиваю я Валерку.
— Нормально, — говорит он, думая о своем. Аэропорт всегда располагает посмотреть на свое житие-бытие как бы с высоты птичьего полета и, что называется, подбить бабки.
— Вчера Вику видел, — навожу я Слободскова на нужный разговор. — Первая поздоровалась.
— Ты насчет Антона интересуешься? — спрашивает Валера. — Когда я появился в поле зрения Тамары, она была на стадии раздумий. Мы побеседовали с ней раза два, не больше. Только, говорит, я взялась за него как следует, он сразу распался и заныл. Ноет и ноет.
— Заноешь тут, — смеюсь я.
— Как ты, говорит, образовался возле меня, я сразу поняла, что с Антоном мне будет жить скучно. Но и на таких, как я, видишь ли, у нее уже нет времени.
— Ты что же, настолько ясен, что совсем не нужно времени, чтобы в тебе разобраться?
— Это мой принцип. С женщинами я стараюсь быть ясным. Предельно. Особенно, когда все ясно мне.
— Это верно, — соглашаюсь я с удовольствием. — Сам не люблю, когда спекулируют серьезными вещами и выставляют на продажу все без разбора. Однако гнусная она все-таки бестия. Человек ведь женат, а для нее это так, чепуха.
— Нечего было самому дурака валять, — говорит Слободсков. — Ладно, все в порядке. Я сказал, чтобы она оставила его в покое.
— Ну и что? Она тебя послушает?
— Обязательно, а куда она денется? — Он опять смотрит в окно, где самолет начинает выходить на взлетную полосу. — Все, — добавляет он. — Я не хочу больше об этом говорить.
— Что-то я тебя не узнаю.
— Пойдем покурим, — предлагает Слободсков и встает. Мы выходим на улицу.
— Интересное дело, Серега. Раньше я жил по вдохновению, что ли, или, как говорят классики, страстями. А в данном случае никаких симпатий у меня особых не было и мне пришлось играть самого себя. И что же я увидел? — он смеется и машет рукой. — Ты как-нибудь попробуй сыграть самого себя. Очень полезное дело, как в зеркало на себя смотришь.
Я молча курю и искоса поглядываю на Валеру. Мне хочется его обнять, но он того никогда не узнает. Вот так жизнь и учит: на крутых виражах, куда мы выходим не сбавляя скорости по молодости лет.
Мы прислушиваемся к металлическому голосу диспетчера. Наш самолет идет на посадку.
Пока лайнер выруливает на стоянку и глушит двигатели, мы с Валерой стоим за изгородью, глазеем на искусственную вьюгу и переступаем с ноги на ногу. Декабрь. Ветер холодный и нам все равно, какого он направления: от этого он приятней не становится. Трап, как обычно, подавать не спешат, чтобы мы немножко поостыли перед теплой встречей.
Наконец, появляются пассажиры. Чемоданы раздают тут же, и получившие проходят в здание аэропорта поодиночке. Мы пробираемся к нужной двери и смотрим на входящих. Все появляются помятые нездоровым сном, но довольные. Чуть ли не последней открывает дверь девушка с двумя чемоданами, и Валера толкает меня в бок. Она проходит в здание и останавливается посередине. Мы следуем за черной шубкой, заходим спереди и на культурном расстоянии с интересом разглядываем девушку.
Сходство ее с фотографией весьма отдаленное: она, как говорится, выросла, из нее. Лицо очень приятное. Может быть, потому, что она из других, чем мы со Слободсковым, мест. Возможно, в тех местах, откуда она родом, таких лиц множество, но здесь она — неожиданность.
Анна делает вид, что не замечает двух молодых людей, и оглядывается по сторонам. Мы подходим к ней.
— Девушка, вы не нас ждете? — спрашивает Слободсков.
— К сожалению, мальчики, не вас, — улыбается она.
Улыбка у нее очень хороша, и я чувствую, что Валера про себя тоже взвешивает каждый ее жест.
— К сожалению, не нас, — огорчаюсь я.
— Вы здорово-то не сожалейте, — заявляет Слободсков, — мы ведь пока еще не ушли.
Да, способный Слободсков парень, думаю я. Мы стоим втроем и оглядываемся по сторонам.
— Не тот вон? — показываю я на пузо в кресле.
— Нет, не тот, — смеется она.
Затем следует идиотский разговор насчет ревнивого мужа, неблагодарного приятеля и, наконец, мне все это надоедает. Я достаю фотографию и на расстоянии показываю ее девушке. Та вдруг становится серьезной, затем удивленной, затем смущенной и протягивает руку. Но я сразу убираю фото в карман. Так, на всякий случай, мало ли что.
— Мне очень неприятно вас огорчать, но встречаем вас именно мы, — говорю я.
— А где же Семен Николаевич?
— Он очень сильно хворает, — поясняет Слободсков. — Так что, Аннушка, давайте-ка мы вам подсобим.
Девушка удивленно хмыкает, Валера берет оба чемодана, и мы идем к выходу.
— Дай, — говорю я, — мне-то один, ты, сутулый эгоист.
Слободсков на ходу взвешивает чемоданы и тот, что побольше, отдает мне. Анна смеется. Мы выходим на улицу и идем к стоянке такси. В этом городе с такси все благополучно, поэтому мы сразу загружаемся. Девушка, в нерешительности, но Валера объясняет, что Семен дал денег и просил довезти именно на такси, чтобы все было, как надо. Мол, Семен, — это очень хорошо замаскированный фирмач.
— Вы знаете хоть, куда ехать-то? — спрашиваю я. Анна достает из сумочки адрес и мы знакомим с ним водителя.
По дороге выясняется, что девушка будет работать в вычислительном центре программистом. Слободсков бросает реплики самого смачного содержания, но Анна до конца их не воспринимает. Как и то, впрочем, что говорю я, хотя и говорю по делу. Душа у нее пока не на месте. Она волнуется, а иначе и быть не может.
Мы добираемся до общежития семейных, и Анне там выделяют место. Втаскиваем чемоданы на третий этаж и прощаемся. Девушка, уже успокоившись, смотрит на нас более внимательно.
Уходя, я оглядываюсь и запоминаю номер комнаты — 36. Глянув на всякий случай на Валерку, я ловлю его взгляд, также скользящий по двери, отмеченной несложным номером.
В пультовой шумно, но лишних людей здесь нет. Через несколько минут начнется научный эксперимент, который готовился давно. Ответственность, лежащая на нас, приглушает интерес к событиям. Мы отвечаем за жизнь людей, за вложенные в науку государственные средства, за судьбу нашего научного направления и еще много чего. Всякая наука — это передовой край человеческой мысли, и сознание этого несколько ласкает наши натянутые нервы.
Столы стоят в ряд. Перед нами щит оператора и несколько пультов. Техника красива, глаз не оторвать. Видно, что с ней работали на совесть. На щите и пультах сотни лампочек ясно выделяются в искусственно созданном небольшом полумраке. Это разноцветие сигнализации притягивает к себе уставшие взгляды, но нам сейчас не до любования.
За пультом нашей службы сидит Валера Слободсков. Он прирожденный оператор. У нас есть еще немного времени. Слободсков иногда оглядывается, и я вижу его спокойное и ясное лицо. И все-таки он тоже волнуется.
Я мысленно прощупываю нашу систему в поисках слабых мест. Приборы у нас есть сложные, капризные. Все они были проверены несколько раз вместе с привязанной к ним автоматикой. Но, как известно, от неожиданностей никто не застрахован.
Руководитель эксперимента Гончаров Виктор Иванович следит за приборами на щите оператора. Собственно, эксперимент уже начался. Вспомогательное оборудование на восемьдесят процентов в работе. Все ждут пуска основной установки. К Гончарову время от времени подходят его коллеги по науке с вопросами. Но так как многих вопросов к этому этапу эксперимента быть уже не должно, то ответы его порой выглядят кратко и ясно:
— Посажу!
Никого он еще не посадил, но слышать это весьма неприятно.
Вдруг я замечаю, что взгляд Гончарова упирается в один из приборов на щите. Наш руководитель стоит к нам спиной и энергично машет кулаком. Один прибор не определяет качества всего процесса в целом. Поэтому Виктор Иванович смотрит на другие приборы и соображает.
На этой фазе эксперимента еще можно ходить по операторной, и я подхожу к щиту. Наше дело — приборы и автоматика, но технологию мы должны знать в обязательном порядке. Прибор, заинтересовавший Гончарова, сейчас должен показывать расход, а его нет.
Начальник нашей службы Орлов занят бумагами, и я, чтобы что-то делать, негромко звоню моим ребятам, которые сидят в безопасном месте, ожидая моих указаний.
— Все на месте? — спрашиваю я Колю Малышева.
— Все. Ну как там дела? — волнуется он.
— Да тут вот… — начинаю я.
— Подожди, Серега, кажется, Милеева нет, — говорит Малышев.
— А где он?
— Не знаю. Только что здесь был.
Я кладу трубку, мне становится жарко. Посылать людей на поиски Милеева я не имею права. Во-первых, их уже ни в какое помещение не пустят газоспасатели. Во-вторых, в случае аварии…
Додумываю я второй вариант уже на ходу. Выхожу из операторной и бегу в помещение, где находится датчик злосчастного расхода. Почему я бегу туда, мне пока самому не ясно. Но я знаю, что на данной стадии эксперимента в этом помещении минут через десять находиться будет очень опасно. Надежда на то, что Милеев там, очень слабая. Если его там нет, я хоть взгляну на неисправный датчик, а затем придется останавливать долгожданный эксперимент. Это уже скандал.
