Гарри Гордон - Обратная перспектива
Вышел из музея, оглянулся на дворец графа Потоцкого, как на храм, разве что не перекрестился, поймал частника и вышел на Французском бульваре возле санатория им. Чкалова. С отвращением одолел деревянную лестницу с плохо рассчитанным шагом, огляделся на невысоком обрыве.
Здесь он не был почти полвека, с тех самых пор. Ракушечные скалы взорваны, пляж засыпан синим галечником, получилось тупо, как в Крыму. Надо пойти налево, перелезть через завал, туда, где виднеется невесть откуда взявшийся пирс.
Пещеру он нашёл быстро. Приделаны к входу зелёные железные дверки с висячим замком, перед дверкой вкопан металлический прилавок, под ним на боку лежал обгоревший мангал.
«Одно утешение, — подумал Плющ, — что они здесь шашлыки хавают, а не салат оливье. Преемственность поколений, можно сказать. А в пещере у них, наверное, кладовка. Ну что, не самое похабное решение…»
У пирса раздавались голоса, плоский смех поскакивал, как камешек по воде. Небольшая стайка завсегдатаев, совершенно голых, закусывала под стеночкой. Плющ насчитал трёх девиц и двух парней. На одной из голых девиц было распахнутое пальто из зелёного букле.
— Мы так не договаривались, — сказал Плющ и пошёл карабкаться по тропинке.
Накрапывал дождь, болела спина.
— Детские расстояния уже не по силам, — огорчался Константин Дмитриевич, добираясь на такси до вокзала. — До Люстдорфа на тачке — разоришься, даже до открытия выставки не дотянешь.
Долго сидел на крытой остановке, приделанной к ларьку, трамвая не было, а дождь шёл настоящий, осенний. От нечего делать купил пачку дорогих сигарет.
3
— Всё. Я больше не паломник, — Плющ включил обогреватель, поставил возле кровати и натянул на себя одеяло. Для полного успокоения не хватало сигареты.
— Покурю в спальне, ничего страшного, — решил он. — Один раз можно. Потом сильно проветрю.
Он собирался съездить на Бугаз, и в Сычавку, и на Хаджибеевский лиман, но после прогулки к пещере окончательно уверился, что нет таких мест на земле, а может быть, никогда и не было.
— А мы и так можем, по воображению, — решил он и погасил сигарету, — не дай Бог, заснёшь ненароком и спалишь чужое пространство.
В гирле Днестровского лимана посёлок Затока, порт Бугаз. Батя Костика капитан порта — два крана, землечерпалка да баржа, — разрешал пацанам пожить в его отсутствие — чего пустовать хате. А хлопчики пусть побалуются — бычков потягают, картинки свои помалюют. Если, конечно, хату не спалят. Одному из них, Карлику, в армию через месяц. Нехай погуляют хлопцы, ничего.
Рылись по утрам в заросшей грядке, выпутывали из повилики помидоры. Брали у маячника тузик, выгребали на лиман, пытались поймать незнакомую речную рыбу — подлещика, рыбца, окуня. Получалось слабо.
Карлик грёб, Кока капитанствовал, а Костик посмеивался. Иногда устраивали бунт на корабле — сбрасывали друг друга с лодки, барахтались, легко подтягиваясь, вваливались обратно.
Для пропитания за час налавливали сотню бычков, нажаривали сковородку, остальных вялили на леске между акациями. Карлик потом возьмёт с собой в армию несколько низок, будет угощать в поезде прижимистых хохлов, в обмен на сало и самогон.
Однажды Коке вздумалось пописать с натуры рассвет над морем. Рассвет, конечно, проспали, сердитый Кока щурился на солнечные зайчики, двигал этюдник вслед за тенью.
Костик с Карликом от нечего делать пошли купаться. Забыли, что по утрам сильное лиманское течение, полезли в воду прямо здесь, у гирла, нет, чтобы отойти на сотню метров.
Море налито до краёв, с горкой, хотелось отпить немного, чтобы не расплескать. Белый песок ямой уходил в море, а метров через двадцать — уже по колено. И так всё дальше, несколько раз.
Наконец, поплыли, Карлик — кролем, Костик — по-собачьи. Оглянулись на берег. Берег был далеко, метров, наверное, пятьсот. Пионерлагерь на берегу плавно уходил назад и вправо, выплыли незнакомые строения. Их уносило прямо в Турцию, не меньше. Впереди по курсу приближались палки ставников. Костик, запыхавшись, крикнул:
— Карла, держи на ставники!
Это был выход. Уцепившись за жерди, перетерпеть несколько часов. Течение должно скоро затихнуть. Или кто заметит. А уж вечером — точно придут рыбаки. Могут и по шее надавать.
А холодно, зараза. Карлик подплыл:
— Ложись на спину, Плющик. Отдышись. Я поддержу немного.
— Ножки, падла, коротенькие…
— Молчи, не сбивай дыхалку!
Ставники прошли мимо, но медленно. Течение поутихло.
— Нет, ты понял? — показал на берег Карлик. — Давай потихоньку.
Поддерживая друг друга, они поплыли к берегу. Карлик время от времени подпрыгивал повыше, смотрел по створу на берегу. Течение ушло, берег медленно приближался.
Большим пальцем ноги Карлик зацепил твердый песок. Рванул вперёд и через несколько гребков стоял уже на цыпочках.
— Давай, Костик, давай…
Костик держался за плечи Карлика, они долго переводили дыхание и улыбались.
— Ещё, падла, напор, — и враг бежит! — крикнул Плющик и первым ринулся к берегу.
Дно пропадало несколько раз и появлялось снова, ребята поняли, что отделались лёгким испугом.
Под высоким солнцем с полчаса они возвращались по горячему песку и никак не могли согреться.
— Где вы пропадали, сволочи, — сердился Кока. — Я уже два этюда запорол…
Подальше, в сторону Бессарабии были среди песков микроскопические озёра, недалеко от береговой линии, озёра эти были глубокие, метров восемь, а то и десять, и сообщались они, видимо, с морем: из дырки диаметром с бочку можно было выловить настоящую камбалу, килограмма на два.
В конце посёлка, прямо на берегу, маленький ресторанчик, непостижимый в советской стране. Можно было на веранде долго пить две бутылки белого шабского вина, и смотреть, как висит над морем розовая виноградина луны. И никто тебя не прогонит. Или наблюдать, как мимо на велосипеде проезжает соседка с годовалым ребёнком на раме. Она была совершенна, и муж её, капитан сухогруза, был в каботажном плавании…
— Не смотри на капитаншу, Карла, муж капитанши на днях придёт из рейса, ноги повыдёргивает…
Плющ открыл глаза, накинул куртку. В кухне зажёг газовую горелку и выпил водки. Дождь за окном не прекращался.
Этим туризмом можно заниматься и в Кимрах. Или нет? Там это было бы с тоской, а здесь… Тоже с тоской, но иначе. Речь сейчас не о месте, а о времени.
Водка кончается. Если дождь завтра не уймётся, это всё, осень, и надо сканывать в город. Только не понятно, к кому. В гостиницу — никаких денег не хватит.
— Не хватает бабок помереть на родине, — усмехнулся Плющ и закашлялся.
К северу от Одессы, километрах в тридцати — деревня Сычавка. Теперь там аммиачный завод, градообразующее предприятие.
От автобуса через высокую полынь около километра до обрыва. По петляющей белой дорожке вниз, в довольно широкую бухту между двумя мысами. Костику двадцать лет, он работает с лучшим художником Одессы, Юрием Николаевичем. Только что они закончили мозаику в кондитерском магазине «Золотой ключик». Предполагалось, что в Сычавке Юрий Николаевич будет писать, а Костик — учиться.
Художник — монументалист Юрий Николаевич не признавал маленьких размеров — пачки метровых холстов на подрамниках волокли они на спине от автобуса. И большой этюдник на дюралевых ножках, и маленький этюдник Костика, подаренный учителем.
Серое горбатое море, синий мыс, чёрный рыбацкий баркас.
— Завтра, Костик, будем писать тебя. Во весь рост.
Коричневый Плющ в серых плавках на белом солнцепёке, с оранжевой дыней на ладони. Короткая тень под ногами, пот стекает из-под чёрной чёлочки, заливает глаза.
— Дядя Юра, может быть я не хохол, а китаец?
— А почему не японец? — не отрываясь от холста отвечает дядя Юра, недовольный, что его отвлекают.
— Не. Японцы рычат отрывисто, жилы рвут. А у меня «мяу» хорошо получается.
Жили в палатке, ели мало, экономили. Подрастающий Плющ был всё время голоден.
Крупная жёлтая слива пляшет на волне прибоя. Откуда её принесло — Карлик бы напридумал с три короба, включая пиратов. Но это дар моря, и его надо немедленно схавать. У Костика свело челюсть. Он огляделся — дядя Юра смотрит, неудобно. С независимым видом зашёл в воду, подобрал сливу и, как бы играя, бросил подальше. Подплыл по-собачьи, и, спиной к берегу, съел, смущённо улыбаясь. Слива оказалась невкусная, водянистая.
Поработав часа три, Юрий Николаевич ложился на песок, подложив руки под голову, смотрел в облака. Костик в сторонке торопливо, как обедают преданные денщики, писал этюд. Юрий Николаевич встряхивался, шёл купаться, подходил, мокрый, садился рядом на корточки, давал советы. Иногда пальцем размазывал линию горизонта.
