Ричард Хьюз - В опасности
— Капитан Эдвардес, — сказал он, — не думаете ли вы, что если я употреблю своих людей, то это скажется на сумме вознаграждения?
Должно быть, Абрахам попал в точку — что-то мелькнуло в глазах капитана Эдвардеса, и сдавленным голосом он сказал:
— Довожу до вашего сведения, капитан, что со всей необходимой работой на этом судне мои люди справятся сами. Здесь нам помощь посторонних не нужна, благодарю вас. Кем вы считаете моих людей? Пассажирами?
Ситуация была необычная, и холодная логика тут помочь не могла. На этот разгул эмоций ответить можно было только тем же. Капитан Абрахам поднялся, вышел на середину каюты и упал на колени. Он поднял правую руку над головой и придал своему костистому будничному лицу, насколько это было возможно, неземное выражение.
— Капитан, — сказал он, — клянусь Всемогущим Господом, что если мои люди взойдут на борт и закрепят трос, то это не увеличит вознаграждения ни на толику, ни на йоту! И отнюдь не унизит вашу команду! Клянусь Всемогущим Господом, это — обычная практика!
— Хорошо, — сказал капитан Эдвардес со слезами на глазах. — Мистер Бакстон, пропустите их.
В наши дни это зрелище непривычное: чтобы один капитан, в форме, стоял на коленях в каюте другого капитана.
3
Они взяли буксирный трос "Архимеда", обнесли его вокруг одного кнехта широкой петлей и закрепили. Потом перетащили через палубу и такую же петлю закрепили на другом кнехте. Затем громадной стальной скобой соединили толстый манильский трос с обеими петлями, и буксировка началась. Весь пар, какой был на "Архимеде", пустили в рулевую машину. Если буксируемое судно слушается руля, это сильно облегчает дело. В противном случае оно будет рыскать: из-за этого чаще всего и лопается буксирный трос, а бывает, даже переворачивается буксир.
Спасатели обращались с командой "Архимеда" вежливо и почтительно. Отчасти это было продиктовано естественным чувством: дань уважения людям, совершившим нечто изумительное; то, что они прожили эти пять дней, само по себе было изумительно. Отчасти же это было сродни уважению восточного человека к безумцу. Они не забыли, как их встретили — угрюмые лица, грозные дубинки. За этими молодцами нужен глаз да глаз — упаси бог!
Капитан Абрахам, сообразив, что с питанием на "Архимеде" могут быть трудности, распорядился приготовить ужин для своих шестнадцати людей на "Патриции" и доставить сюда. Когда ужин прибыл, люди с "Архимеда" ни на миг не усомнились, что он предназначен для них; они столпились вокруг и уничтожили его в два счета. Люди с "Патриции" перенесли это достойно: никто не запротестовал при виде исчезающего ужина. Черт, как же они ели! Похоже, у них был недостаток в провизии.
И капитан Абрахам осведомился об этом, а капитан Эдвардес признал: да, они испытывали некоторую нехватку продовольствия и питья. Капитан Абрахам, втайне устыдившись, что не осведомился об этом раньше, велел прислать на "Архимед" еду и воду. Но много прислать он не мог: тогда бы им самим не хватило.
Под вечер, незадолго до заката, Дик заметил почти по курсу остров. Это был Суон, один из обособленной пары островов, расположенной в сотне миль от ближайшей суши. Эдвардес порадовался, что ураган вовремя их оставил, не выкинул на этот остров. Никакая приливная волна не подняла бы их над цепью двадцатиметровых скал, протянувшихся на полмили вдоль восточного берега.
Прежде на скалах росли деревья — это гуановый остров, безумно плодородный. Но когда они приблизились, капитан Эдвардес заметил, что деревья исчезли. Скала стала голой, как плохо ощипанная курица, — местами на ней торчали обломанные комли.
Капитан Эдвардес посмотрел на берег в бинокль.
— Кажется, острову тоже досталось, — сказал он капитану Абрахаму.
— Еще как! — отозвался тот. — Нам чертовски повезло, что мы в море. Ночью ураган налетел на Кубу — на западную оконечность. Знаете Санта-Лусию? Нет, вряд ли. Это маленький каботажный порт в проливе Гуанигуаникос. Туда заходят только малые суда; мне говорили — бывшая пиратская гавань. Утром я получил радиограмму. На город обрушилась приливная волна, утонуло две тысячи человек. То есть, наверное, все, кто там жил. Смыло начисто.
(Та же самая волна, которая подняла "Архимеда", пронесла над рифами и спасла их.)
— А мы не потеряли ни одного человека! — сказал капитан Эдвардес. Господь Бог наш очень милостив!
Капитан Абрахам смущенно кашлянул.
Шли они медленно, и к тому времени, как миновали острова, уже стемнело — настолько, что не разглядеть было, в каком состоянии находится грузовая пристань на западном острове. Но огни там не горели.
4
Командиры ужинали, как всегда, в салоне, но поскольку третий стол сломался, все сгрудились вокруг двух оставшихся: палубные и механики наконец-то перемешались.
У Дика из головы не шел арестованный китаец, и он решился спросить капитана:
— Сэр, этот китаец, которого вы приказали арестовать, — что с ним сделают?
— Его вернут в Гонконг. А оттуда, я думаю, китайские власти выдадут его Кантону.
— А потом, сэр?
Капитан Эдвардес нажал на воображаемый спусковой крючок.
— Боже милостивый! — У Дика кусок встал в горле, он уронил вилку.
Капитан Эдвардес вздохнул.
— Мне самому это не по душе, но это наш долг. И особенно жалеть его не стоит. Он бандит — а это значит, что он убивал и пытал черт знает сколько невинных людей.
Дик сидел молча, и вспоминались ему все читанные миссионерские рассказы о китайских пытках. Неужели этот порядочный на вид кочегар занимался такими делами? Поджаривал младенцев? Срезал старикам веки и закапывал по шею в песок? Или та, с муравьями (он не помнил точно, как ее делают)?
Может быть, и да. По лицу азиата не поймешь, плохой он человек или нет, — не то что с англичанином.
Но какой же он легкий — килограммов сорок пять, не больше.
— Вы из-за него не огорчайтесь, мистер Уотчетт, — вмешался Макдональд. — Для китайца расстрел — ерунда. Они смерти не так боятся, как белый человек. У них в теле меньше нервов, чем у белого человека, — это научный факт; они не чувствуют боли. Они ближе к животным, чем к человеку!
Мистер Макдональд встал, вышел на палубу и направился к разгромленной ютовой надстройке.
* * *После откачки кормового трюма корма несколько поднялась, но с нижнего борта море казалось совсем близким. Прислонясь к поручню, мистер Макдональд глядел на море. Небо было густо усыпано звездами, и яркими, и едва заметными.
Мерцала вода, населенная их бледными зыбкими двойниками. За кормой, на острове, оставшемся позади, наконец мелькнул белый огонек.
Фосфоресцирующая вода струилась вдоль борта, словно река.
Как же он ненавидел воду! Ненавидел, как человека. Но теперь она ему не страшна, на этот раз она его не получила. И мистер Макдональд поклялся себе, что больше не предоставит ей такой возможности. Он уйдет на покой. Правда, он собирался подождать еще года два. Но эти дни состарили его больше чем на два года. И у него отложены в банке кое-какие деньги: на жизнь хватит. Конечно, дети еще учатся. Но если Джин хочет кончить среднюю школу, пусть заработает стипендию, как он в свое время. Он заслужил отдых.
Он повернулся спиной к ненавистному морю и уселся на поручень, как мальчишка. Стал думать о райской жизни, которая ждет его после моря. Стриженые кусты, чисто выметенная дорожка между ними. Там, в Глостершире? Да, от моря далеко. Но, может быть, он вернется на родину, в Думбартоншир.
Теперь, когда он твердо решил расстаться с морем, воспаленный узелок в его сознании, своим беспрерывным вращением столько дней и ночей не дававший ему сомкнуть глаза, как будто рассосался. В сознании его была лужица сна, и узелок растаял в ней быстро. Вдруг — нежданно-негаданно — сон навалился на старого механика, и он опрокинулся с поручня в воду.
Удар о воду, конечно, разбудил его, и он плыл довольно долго.
Глава XIV
(Вторник)
Дик был сильно взволнован арестом Ао Лина, и ни капитан, ни мистер Макдональд его не успокоили. Подобно большинству молодых белых, он, в сущности, не воспринимал китайцев как людей, пока не прикоснулся к одному из них. И прикосновение это поразило его гораздо больше, чем если бы на месте китайца оказался белый. Схватившись с белым, он знал бы, каких ожидать ощущений; а тут ощущения оказались совсем непривычными.
Кроме того, Ао Лин был первым человеком, которого он оглушил — и неожиданно для себя обнаружил, что испытывает от этого удовлетворение.
Мне, однако, очень странным кажется настроение, овладевшее им после этого приятного момента. Почему, когда он нес Ао Лина в лазарет, ему показалось, что с таким же ощущением он нес к дивану Сюки? Только ли потому, что они весили одинаково и у обоих была гладкая кожа?
