Люциус Шепард - Новый американский молитвенник
Я вышел из транса, когда Ларри спросил — во второй раз, судя по его озабоченному виду, — смогу ли я найти в своем расписании местечко для Шерон Стоун и ее гостей.
— Звучит заманчиво. Но я намерен прекратить турне сразу после Чикаго.
Говоря это, я чувствовал себя как-то странно — казалось, слова идут прямо от сердца и в то же время произносятся ради эффекта.
— Это вы только что решили? — спросил Ларри. — Минуту назад вы говорили, что в конце следующей недели планируете быть в Лос-Анджелесе.
— Знаешь что, — сказал я, — вот я сижу, разговариваю тут с тобой, и вдруг звонит Шерон Стоун, а вчера вечером мы пили виски с Роджером Эбертом, сидя рядом на одном диване, и…
— И что? — вставил Ларри, видя, что я не знаю, как закончить.
Тут я заметил, что в студию вернулась Сью. Она стояла за спиной оператора и мерила меня убийственным взглядом, впору самому Монро Триту. Глядя на ее злость, я совсем забыл про осторожность.
— Я не хочу быть знаменитым, — сказал я.
Ларри издал что-то похожее на нервное хихиканье.
— Нельзя сказать, чтобы вы так уж старались этого избежать.
— Поспорить могу, немногие готовы об этом заявить, — сказал я. — В смысле, сказать, что не хотят быть знаменитыми. Обычно их просто проносит мимо того момента, когда они еще способны это произнести, с такой скоростью, что они и рта не успевают раскрыть. Даже понять не успевают, надо им это вообще или нет.
— Как это верно! — сказала Шерон Стоун.
Несказанно обрадовавшись возможности перенести внимание с меня на кого-то еще, Ларри спросил:
— И с вами такое тоже произошло, Шерон?
— Абсолютно то же самое. Ну, может, не было такого момента, который сейчас, похоже, переживает Вардлин. Но смятение было. Наступило время, когда все стало происходить сразу, и я перестала понимать, чего хочу. Потом будет легче, Вардлин, честное слово.
— Сколько сейчас людей локти кусают от зависти, что у них нет такой проблемы, как у вас, — сказал Ларри.
— Но это не значит, что ее не существует, Ларри. Или что с ней просто справиться.
— Она ошеломляет, — сказал я.
Ларри еще сильнее смутился.
— Может быть… ваше решение… каким-то образом связано с нападками преподобного Монро Трита?
— Шутишь? — спросил я. — Да как его можно всерьез принимать, он же комик! Преподобный Джерри Ли Пустозвон.[35] Нет, я хочу сказать, все, что ты говоришь… Нет, все, что я говорю…
— Вардлин! — Голос Шерон Стоун переполнился искренним сочувствием. — Я так тебя понимаю!
— Я как раз собирался сказать, что хочу вернуться домой и быть со своей женой, но стоило мне это произнести, и мысль перестала казаться такой же верной, какой была, когда только пришла в голову.
— Вардлин? — сказала Шерон, но меня было уже не остановить.
— Может, кто-то решит, что у меня крышу снесло или еще что… а может, так оно и есть. Но дело-то с ней, со славой, вот в чем. Стоит только хоть чуть-чуть прославиться, как тут же каждое твое слово начинает вызывать уродливое эхо. Люди сходят по тебе с ума. Они повторяют твои слова, ищут в них скрытый смысл. А потом судят о тебе по тому, что сами же и придумали. И так до тех пор, пока ты сам не перестанешь понимать, что имел в виду. Скажешь слово, и тут же засомневаешься, то ли сказал. А больше всего начинаешь сомневаться в том, что ты делаешь, в том, что превратило тебя в знаменитость.
— Вардлин, — сказала Шерон Стоун, — я знаю кое-кого в Лос-Анджелесе…
— Мне нравится писать молитвы, мне нравится ездить в пустыню с женой. С меня этого довольно.
— Я знаю одного человека, который поможет тебе с этим справиться, — сказала Шерон Стоун.
— Психотерапия? Ты это имеешь в виду? — Я засмеялся. — Что ж, тоже неплохой выход.
— Мне кажется, Шерон, вы очень сочувствуете Вардлину, — сказал Ларри. — Его переживаниям.
— Да. Я правда сочувствую.
— Почему?
— Отчасти потому, что сама прошла через это, но в основном из-за книги… прекрасной, серьезной книги, которую он написал, — сказала Шерон Стоун. — А еще из-за его честности. Изумительная честность — вот что делает его таким уязвимым.
Глава 12
Первым вечером в Першинге я сначала провел несколько часов с Терезой в пустыне, а потом написал следующее:
Молитва о достаточности вещей
Не до молитв Раскрашенной пустыне,для святости достаточно ее молчанья,гудения ее ветров, ее негромких криковдостаточно для выраженья жалоб.
Не до молитв Раскрашенной пустыне,нет в них нужды у ящериц, купающихся в солнце,ни у того отрога оранжевого, розового,цвета жженой умбры, в полосах агата и теней,где ангелами служат скорпионы —и ночь не осветит молитва,лишь брошенного мотоцикла хромзабытого, подобно часовому, на посту ненужном,пылающий в огне зари вечерней может сделать это,послав луч света священного из фасетки фары,где крысы бродят по скрижалям песка,покуда кровь их в желудке какой-нибудь змеине разожжет пожара.
Тереза. В ней я лежбище себе устроил,построил меж ее костями дом и, натянув гамакмеж выступами таза, в нем улегся, и тогда,подобно дымным двум столбам над крышкою горы столовой,слились забвенья вместе и сроднились.Мне ведомо в ней все: заботы, нужды, тайные грешки,и где она хранит свой страх в эмалевой шкатулке,которую в год раз откроет, дабы посмотреть на страхи,в ней таящиеся, пред миром тем и этим равно:там есть львиный клык, и сердце призрака,и старика лицо, которое сам Бог на семениот авокадо высеки дал от времени до времени вещать на непонятном языке.К ее первопричине я проделал путь, и земли всех народов, мной встреченных в пути,нанес на карту, что похожа на Египет, будь он королевством воздуха,испил от принципа, что лик ее очистил,превратив в камею лунной белизны, из тех, что, умирая, солдатна поле брани держит пред собою и на нее глядит, как на ворота рая,покуда жизнь в нем угасает и сердце перестает чеканить марш.
Одну и ту же ложь нашептывает ветер всюду, сказку, старую как мир.Хранят молчанье звезды, бушует вирус, ждут пески.Преследуемый взглядом глаз с вертикальными зрачками, скачет кролик,а мы, американской гнусной роскошью объяты,насмешливо звеня монетами, гудя в автомобильные клаксоны,музыкой пьяной маммону заклиная,молим о спасеньи от того, чего не можем видеть,и о том, чтобы найти любовь, хотя и знаем,что всякий путь ведет лишь к чужакам… Ну, довольно.Пусть эта ночь со звездами тринадцатью во лбу,приклеенными, точно блестки, к черному гипроку,под шепот аккордеонов и гитар «Техано»,станет и отчуждением, и знаменем всей жизни.Пусть каждый вздох нарушенным обетом будет,и каждое мгновенье грех пусть станет частью процесса отпущения,пусть слово каждое ритмичным эхом отзовется.Пусть этого довольно будет.
Не до молитв Раскрашенной пустыне, совершеннаее ночная женственная тьма, а молчанье, присущее мужчине, созерцаетпейзаж доступный, широкий и прекрасный, как могила,снабженная иллюзией стола, двух стульев,бутылки текилы и вазы с цветами из другого мира, —таков эффект, достигнутый слияньем кактусов, столовых гор и душ людских,добытых из ниоткуда, созданных из пустоты и поцелуяБогом Одиночества, Тем, Кто почти не умираетздесь, в этом месте, где духи тают, стоитлишь отвести глаза, но приходят, приходят вновьсюда, где духи тают, стоит лишь отвести глаза…
Молитва вобрала в себя весь негатив, всю тревогу, которых я не ощущал, занимаясь любовью с Терезой, но стоило мне оторваться от нее и взглянуть в необычайно темное из-за тумана небо, как на меня накатил приступ бесстыдной стыдливости, и все произошедшее увиделось мне в контексте чисто технически сохраненной верности; а потому, когда Тереза положила руку мне на грудь и поцеловала меня в плечо, я сказал:
