Альберт Родионов - Серое небо асфальта
Витя морщился лицом и, согнувшись, держась за живот, почти плакал от хохота:
— Но ведь ниже, на целых полтора тона! Скажи ещё, что этот знакомый — ты!
Дима багровел и раздумывал… не взвизгнуть ли, как в былые годы, когда бас-гитарист с барабанщиком сотрясали школьный туалет грохотом, а он гилановскими руладами.
— Да пошёл ты!
— Вот — вот!..
Дима начинал внимательно осматривать половицы…
— Что потерял Демос? — Виктор куражился… (в бутылке ещё оставалось…)
— Бисер!.. Сыпанул вот, теперь жалко! — Дима падал на колени и ещё внимательнее всматривался в половые щели.
Рука Виктора молча тянулась к бутылке… также молча наполнялась посуда… потом все — в три хари, громко смеялись, и Амалия, смешно каркая, зажав в птичьей костлявой руке, торчащий из фольги плавленый сырок, одобрительно поглядывала на Димку и кивала головой…
ГЛАВА 15
Сегодня в её руке угрожающе торчал неочищенный банан, и Виктор, словно защищаясь, выставив вперёд руки, резко высказывал Амалии о наболевшем, несправедливом к себе отношении, неблагодарности, нежелании понять, и вообще… о материнской любви…
Он кончил говорить, шумно сел за стол, и банан упал на кровать, зажатый в старой многоцветной ладони, так и не раздевшись.
Воцарившаяся тишина разделила время…
Амалия посмотрела на Димку, вздохнула, помолчала чуток и, улыбнувшись, будто не было только что бурной сцены, начала с нового листа:
— А ваша маменька, Митя, кто по специальности?.. И тоже совсем вас не понимает? — она хитро, насмешливо глянула в сторону ссутулившегося над столом Виктора.
— Хм… — улыбнулся Дима, — смотря, в каком находится настроении. — А специальность её — озеленитель городов!
— Угу… — прищурилась старуха, навострив ухо и надеясь услышать более важную причину обыкновенных причин.
Заметив, что слушатели напряглись, Дима кивнул, пожал плечами и сказал:
— В двух словах не объяснить, там много намешано всего, да и не уверен я — на все сто, — что могу быть абсолютно объективен, но…
— Но?.. — Амалия привстала на локтях… Вопрос, видимо, очень её интересовал.
— Что? Рассказывать? — Дима покосился на Виктора, ковыряющего вилкой консервы…
— А как же? — голос с койки прозвенел давно истёртой струной.
— Она… — Дима на мгновение задумался, тряхнул чёлкой и посмотрел в сторону кровати, — как бы сказать… в общем, после смерти отца очень испугалась своего нового положения, и стала нервно оглядываться в поиске тёплого прибежища. Моя семья её вряд ли устраивала, так как мать, мягко говоря, недолюбливала родителей жены, отсюда проистекало подсознательное раздражение против жены же, далее — меня и даже нашего сына; все, в общем, оказались в зоне действия её раздражения. Поэтому в ракурс её чаяний попала моя сестра — мать одиночка, с трёх летним сыном и гарантией, что этот внук останется при ней всегда! Знаете… часто после развода, матери сыновей теряют внуков, особенно, если в то время, те были ещё слишком малы. А дети дочери это гарантия! Почти! Так бабушкам кажется, по крайней мере, пока внуки не вырастут! — Дима шмыгнул носом, потянулся за бутылкой и налил в две рюмки… но вдруг встал, не заметив послушно поднятой посуды в руках Виктора, нервно прошёлся вдоль… или поперёк квадратной комнаты, вяло провёл рукой по лицу, будто смахнул думы со лба… то ли наоборот — вернул нечто, и проговорил: — На поминках отца я заметил: мать вовсе не смутило, что её дочь явилась лишь на поминки, пропустив похороны; устала, видите ли, после работы!
— А она у нас… кем? — Амалия виновато улыбнулась за то, что перебила.
— Она у нас проводник… на поезде… и приехала ещё за сутки до… — Дима многозначительно поднял брови. — Мать также совсем не удивило, что похороны и поминки оплатил только я, словно так и должно было быть. — Его взгляд снова вопрошающе обежал пространство. — Конечно, это всё мелочи, даже стыдно о них вспоминать, говорить, думать, но из них складывается крупная обида… и когда в сумке сестры всегда крупнее яблоки, клубника тоже — с отдельного участка, а тебе и твоей семье — всё помельче, побросовее, — забытая, запнутая с трудом подальше, обида вновь просыпается и возможно мешает адекватно мыслить, явственнее видеть. — Димка посмотрел между своих ступней и пожал плечами.
— А может и наоборот!? Не будь таким интровертом и доверяй шестому чувству! — бабуся вздохнула и, сощурившись, спрятала губы за сжатыми губами. — Если конечно это не паранойя! — она взглянула на Димку и увидела, что высказано не всё. — Ну?..
— Ну… — тот встрепенулся. — Да собственно всё! Что ещё добавить? Разве… в дальнейшем, весь негатив, на мой взгляд, происходящий с участием сестры, считался нормой, совершенно не коробящей мою, обычно щепетильную в таких случаях, маму! Когда же я пытался обратить её внимание на это, то сталкивался со злобным упорством и нежеланием рассматривать ситуацию в деталях, тем более с попыткой его осуждения. Сестра, по мнению матери, "очень тяжело работала", и эти слова так часто слетали с её языка, что я почти поверил: будто проводник пассажирского вагона — чуть не шахтёр, сталевар, водитель дальнобойщик, буровик, рыбак, грузчик, китайский кули, негр с сахарной плантации!.. — Дима задохнулся в поисках дальнейшего примера и пока водил глазами по стенам, прозвучало почти резюме:
— Я потому и спросила тебя сразу, кто твоя мать по специальности, — проскрипела то ли кровать, то ли старуха.
— Да, да! — кивнул Димка. — Несмотря на своё высшее образование, работу мозга — за труд она не считала, при первой же ссоре обзывая меня лентяем и пришёптывая, что никогда в жизни я не работал. Хотя… — Дима поднял руку, словно клянясь, — я работал и сталеваром, и водителем, и грузчиком — в юности, чтобы подзаработать немного, и уличным музыкантом в дальнем зарубежье… из всего — это было самым страшным! — он хотел продолжить, но от стола ехидно прозвучало:
— Я знавал неких твоих коллег по уличной работе и не сказал бы, что им не нравилось это делать! Кое-кто из них даже разбогател, в дальнейшем, удачно разместив, отложенный заработок!
— Подожди, Витя! — с досадой, что его перебили, махнул рукой Димка. — Что это было? я о матери и её избирательности к правде, фактам, видимому, осязаемому, ощущаемому…
— Вот! Осязаемому, ощущаемому! — это единственное, что для неё имело смысл в выборе приоритетов, а правдей, простите за лингвистическую вольность, у большинства — несколько, на всякий случай жизни, — как галстуков, рубашек, ботинок; факты тоже можно подтасовать, как удобно! Но может это любовь? — длинная морщинистая шея, напомнившая Димке курицу из морозильника, напряжённо вытянулась испод покрывала, взволновавшись большим кадыком. — А сестра?.. как у неё… с интеллектом, например? Читала что-нибудь?
— В основном жёлтую прессу, модную мелодраму, чтиво толпы, короче! — Димка пожал плечом. — Но вообще, далеко не глупа, неимоверно изобретательна и хитра!
— Ясно! Ярко выраженный доменирующий скарабей! — хмыкнула Амалия. — Небось, всё в дом?!
— М… да, пожалуй… и в холодильник, в основном!
— Ну… я же сказала! — кровать заскрипела, это удовлетворённая поиском смысла чьей-то жизни Амалия, устало откинулась на подушку. — Ты, небось, спорил с матерью, а… спорил, ссорился, всё доказывал с пеной у рта?! — кинув быстрый взгляд в сторону стола, она снисходительно покривилась губами. — Зря! Тебя всё равно бы не поняли, или нет, не то… тебе не поверили! понимаешь? слишком вы разные, видимо! Нет, нет, помолчи… во всём — одинаковые, но в главном — разные! Сечёшь?
— С сестрой? — Димка кивнул.
— С ней родимый тоже! но с матерью! — Амалия опустила покрывала век и вздохнула. — Глупо жаловаться Вышинскому на Берию!
— Ну, вы тоже сравнили! — Димка зло усмехнулся. — Да я, собственно…
— Сам же говорил, что пытался обратить внимание… то, да сё… жаловался ведь? А теперь удивляешься, почти обижаешься! Вот в этом вы семья, друг за друга! Но это не главное! — Веки открылись, и под ними блеснуло.
— А что главное? — Димка сел на стул и встретился с глазами Виктора… потом его пальцами… потом… — тот подвигал к нему по столу наполненную рюмку…
— Главное?! — не поворачивая головы, старуха ощерилась чёрной влажной редкозубостью. — Совесть!
— Совесть? — Димка взял рюмку. — Она что у всех в наличии? — Рюмка воспарила и застыла у его рта…
— У кого Бог в наличии, с тем и совесть! — Виктор кивнул вслед исчезнувшей за губами Дмитрия жидкости.
— Скорее наоборот… но это не принципиально! — Амалия уже развернулась анфас, и недовольно убеждалась, что водке, до утра, то есть до следующей возможности быть ею съеденной, не дотянуть. Тяжело вздохнув, она быстро и мудро успокоила себя воспоминанием, что под матрацем, у стены, под охраной рыжего огромного тигра — изображённого на тонком дешёвом коврике, лежит припрятанная денежка, и… если… то в нужный момент она её достанет, а Витька сбегает…
