Алекс Тарн - Летит, летит ракета...
РАЗВИЛКА 6
В баре “Гоа” было пусто, даже за стойкой никого. Сначала Ами хотел позвать хозяев, но потом передумал: ничего не случится, если свой бокал пива он получит на четверть часа позже. Зачем мешать? Может, люди заняты чем-то важным. Например, любовью. Он прикрыл глаза, возвращаясь к событиям сегодняшнего дня. Как это она сказала: “Мне еще надо это переварить”… Хотел бы Ами сказать то же самое о себе. Ведь для того, чтобы переварить, нужно по крайней мере разжевать и проглотить. А он? По зубам ли ему такой огромный кусок счастья? Есть ли у него право затягивать в свою безногую, ущербную жизнь других, полноценных, сильных, всем своим существом принадлежащих норме, стандарту, порядку, установленному здоровым большинством для здорового большинства?
Нет, нету. Что говорил тебе братишка Моти Наве, больничный социальный работник, безногий огрызок-инвалид? “Мы нужны только таким же, как мы”, — вот что. Кто еще о нашем брате позаботится, как не такие же безногие-безрукие-слепо-глухо-кривые? Ты ведь за этим в Упыр учиться поступил, разве не так? У тебя теперь свой мир, свои дороги, где катаются на инвалидных колясках, а не на скейтах и мотоциклах, где каждая ступенька выглядит препятствием, где может обернуться невозможной любая простейшая вещь: автобус, лифт, кино, кафе на углу. Здесь твое место, а не рядом с ее гладким и нежным телом, понял?
Понял, понял. Пожалуй, пивом нам сегодня не обойтись…
Протестующе звякнули стекляшки входной занавески. Анархисты, — не открывая глаз, определил Ами. Неужели раздобыли на выпивку?
— Эй, недостреленный! Окки-токки, окку-панти!
Точно, Карподкин. А где Карподкин, там и Лео. Настроения ссориться не было никакого. Да и не ухватить их, быстроногих. Еще одно ограничение инвалида: не подраться как следует.
— Пошел вон, Карподкин. Нет у меня для тебя денег.
— Ну и не надо! — презрительно фыркнул анархист, подходя к аминому столику, но оставаясь при этом на безопасном расстоянии. — Сегодня я и тебя угостить могу.
Он помахал банкнотой. За спиной Карподкина гордо лыбился малахольный Лео.
— Ничего себе… — удивился Ами. — Откуда это? Неужели старушку ограбили?
— А вот и нет! — высунулся Лео. — На демонстрации заработали! Угадай, кто оккупанту по кумполу булыжником попал?
Главным занятием анархистов было участие в антивоенных и антиглобалистских демонстрациях. Иногда это даже оплачивалось организаторами, особенно, если речь шла о каком-нибудь действительно героическом подвиге, типа поджога автомобиля или забрасывания камнями полицейских.
— Ты? Кончай врать, Лео, — вкрадчиво произнес Ами, передвигаясь поближе. — Тебе ведь камня на двадцать метров не добросить, а подходить на меньшее расстояние вы не рискуете. Вы же трусы. Сволочь ничтожная.
Он снова тронул колеса кресла, но Карподкин оказался начеку. Сегодня деньги жгли анархисту карман, и изгнание из бара в его планы никак не входило.
— Кончай, Бергер, — сказал он почти миролюбиво. — Предлагаю кратковременное прекращение огня. Хоть на один вечер. Ну что тебе стоит? Мы ж клиенты, да еще при деньгах. Нас выгонишь — Мали спасибо не скажет. Кстати, где она?
— Внутри…
Разочарованный Ами задвинул коляску обратно за стол. Нет, не подраться. Казалось бы, элементарное удовольствие, а вот нет, черта лысого…
Вышел Давид, принес бутылку. Сели вместе — потому лишь, что порознь и в одиночку еще хуже. Выбирать компанию в матаротском баре не приходилось.
— Что-то я Меира давно не видел, — сказал Давид. — Третий день не заходит. Не похоже на него.
— Жив-здоров твой воздыхатель, — осклабился Карподкин. — Он теперь у Хилика поселился. Наверное, платит Чуку и Геку, чтобы жарили его по-таиландски.
Лео смущенно хихикнул. Давид покачал головой.
— Откуда ты такой взялся, Карподкин?
Сощурившись, Карподкин глотнул виски. Откуда, откуда… отсюда! Эти идиоты и понятия не имели, насколько он связан с этим местом. Тут родился карподкинский дед, тут он получил свою фамилию методом газетного тыка, отсюда он сбежал, как только представилась такая возможность. Деда держали здесь в рабстве, в скотстве, в кандалах непосильного труда. Но он хотел стать свободным и стал им.
И не просто стал: дед был одержим свободой. Настолько, что не считал возможным принимать указания от кого бы то ни было, будь то офицер в армии, начальник на работе или дура-подруга жизни. Оттого-то и не задерживался на одном месте дольше первого скандала, который обычно происходил достаточно быстро. Дура-подруга выдержала дольше всех, но и она в итоге спилась насмерть, оставив деду двухгодовалую дочь, будущую карподкинскую маму.
Маме дед позволял все, компенсируя тем самым свое собственное, полное ограничений детство. Кончилось это тем, что она родила Карподкина в неполные шестнадцать лет от неизвестного даже ей самой отца и тут же слиняла слушать настоящую музыку, которая звучала в те времена только на поляне Вудстока. Там, в свободном американском далеке мама и потерялась, растаяла в сладком облаке марихуанного дыма.
Дед обиделся. Почему-то он ожидал от дочери совсем другого. Вообще говоря, она свободна была трахаться с кем угодно, рожать когда угодно и ехать куда угодно. Что же тогда не устроило деда? — Бегство! Вот что выглядело в его глазах позорным. Да, в свое время он сам бежал из Матарота, но у него тогда имелись смягчающие обстоятельства: полное одиночество, отчаяние, страх. Дочке же были обеспечены помощь и поддержка в его лице. И вот — на тебе…
По-настоящему свободный человек не бежит, а сражается. Учтя свои ошибки, дед произвел необходимую коррекцию в процессе воспитания внука. Недостаточно просто любить свободу, повторял он. Чтобы сражаться, человеку нужна ненависть, много ненависти, чем больше, тем лучше. Долго искать ее не пришлось: залежи ненависти в дедовой душе могли поспорить по своему богатству с нефтяными полями аравийских шейхов.
По сути дела, он ненавидел всех: коммунаров, исковеркавших его детство, армию, три года продержавшую его под ружьем, начальников, брызгавших слюной на любое его возражение, клерка, ежемесячно выдающего ему ничтожное пособие на жизнь, водителя автобуса, требующего купить билет, дворника, подметающего улицу, собаку дворника, блох на собаке дворника… — всех! Дед обозначал их одним словом: “они”.
— Они будут заставлять тебя целовать сапог, — говорил он, доставая булку и молоко из подобранного на свалке дребезжащего холодильника. — Ты можешь испугаться и поцеловать. Это исковеркает тебе жизнь, как исковеркало мне. Ты можешь отказаться, помотать головой, и от тебя временно отстанут, чтобы не привлекать внимания. Но не думай, что они не придут за тобой позже, когда никто не смотрит. И наконец, третий, самый правильный вариант: ты можешь заорать во всю мочь и плюнуть. Плюнуть на их сраный сапог и в их сраные рожи. Тогда, возможно, они надают тебе по щекам, но зато твой пример поможет другим понять кое-что. Другие, такие же, как ты, тут же сообразят, что плевать можно, что вас много, что вы не одни. Понимаешь? Ты не один, мой мальчик!
Карподкин-младший кивал, жуя опостылевшую позавчерашнюю булку, принесенную дедом с заднего двора ближайшего ресторана. О, да, внук прекрасно понимал Карподкина-старшего. Когда он впервые плюнул в лицо школьной училке, весь класс смотрел на него с ужасом, но за этим ужасом чувствовалось восхищение. Дед оказался прав: другие хотели бы сделать то же самое, но просто не осмеливались. Он, Карподкин, поможет другим освободиться от проклятого ярма!
С тех пор ненавистные “они” получали свой законный плевок каждый раз, когда осмеливались приблизить свое хамское мурло к карподкинской свободе. Поначалу Карподкин еще помнил дедовское предупреждение об опасности получить взамен оплеуху. Но затем он убедился, что, чем наглее плевок, тем неуверенней ведут себя “они”. Временами доходило до того, что оплеванные стеснялись не то чтобы дать сдачи, но и просто утереться. Вскоре Карподкин познакомился с другими такими же как он. Другие называли себя анархистами и собирались в одном из столичных баров, где много пили и соревновались в дальности плевков. Бар именовался “Бэк Юньон”.
Услышав об этом, дед пришел в восторг. Тогда он уже сильно болел, лежал, весь желтый, на своем красном матрасе и кашлял в потолок. Вместе дед и матрас походили цветами на испанский флаг.
— Анархисты! — воскликнул он. — Все один к одному! Ты знаешь, в честь кого ты получил свою фамилию?
— В честь тебя? — предположил внук.
— В честь великого анархиста Карподкина! Вообще-то его звали Кропоткин, но сволочь-секретарь ошибся при переписке.
— При переписке откуда?
— Из газеты. Но это неважно, — отмахнулся дед и сделал внуку знак приблизиться, словно собирался поведать что-то очень существенное. — Важно другое. Ты на правильном пути, мой мальчик. Ты отомстишь им за меня. Ведь отомстишь?
