Алекс Тарн - Летит, летит ракета...

— Йуу-йу-уу!!! — подпел Упыр, лишив себя последнего шанса услышать тревожный сигнал.

У профессора было превосходное настроение. В его сегодняшнем расписании значился прием двух зачетов: сначала у девушки, а потом и у юноши. Упыр не переносил дискриминации по половому признаку.

Он вышел из машины, потянулся, расправляя спину и задрал гладко подтянутое лицо к пластиковому тенту стоянки. Ракета попала ему прямо в темечко, моментально превратив профессора в смердящую кучу падали. Человеческая суть многих проявляется, увы, лишь после смерти.

Нет. Стоп. Так не годится. Это просто неправдоподобно. Поймите меня правильно: подонок Упыр отвратителен мне не меньше, чем любому из вас. Даже больше, существенно больше — ведь я знаю о нем еще много гадостей, которые останутся вам неизвестными. Я бы с удовольствием продолжил пинать его мертвую тушку и, возможно, даже нашел бы способ перекинуть ее через пограничный забор для заслуженного полосования. Бывают ситуации, когда самые дикие обычаи вдруг кажутся достойными применения в данном конкретном случае. Или не слишком достойными, но, по крайней мере, оправданными.

Все так… и тем не менее. Смерть Упыра выглядела бы абсолютно приемлемой и даже желанной, когда бы не одно обстоятельство: предшествовавшее ей пожелание Галит Маарави. Смотрите, что получается: стоило Галит пожелать, чтобы “усама” угодила мерзавцу по темечку и — бац! — готово. Угодила. А так просто не бывает, так не бывает никогда. Потому что мир отнюдь не угодлив. Да вы и по себе знаете: сколько раз вы в сердцах, мысленно и вслух, высказывали похожие запросы? Чтоб он сдох! Чтоб она провалилась! Чтоб тебя разорвало! И что? Кто-либо когда-либо проваливался? Нет ведь, правда?

Честно говоря, я и сам шокирован появлением столь невероятной причинно-следственной цепочки в моем исключительно правдивом повествовании. И все из-за чего? Из-за какой-то драной бездомной кошки, не вовремя высунувшейся из мусорной кучи… Может, передвинуть кучу?.. Ага, не хватало мне только возни с полосячьими мусором. Надо бы как-нибудь попроще. Да вот хоть так… Давайте-ка вернемся на Развилку 5 и попробуем заново. Ну что нам стоит?

Тринадцать минут. Перед тем, как открыть дверь, ведущую в здание хирургического отделения, полосенок оглянулся. Ах ты, зараза! Перед треногой, которую он только что с таким трудом сбалансировал, стояла драная помойная кошка и принюхивалась. Сейчас, чего доброго, начнет ворошить все шаткое сооружение, завалит ракету… Полосенок поднял с земли камень. Расстояние было приличным, но он не сомневался в своей меткости: камнеметание представляло собой базовую дисциплину в полостинской системе образования.

Камень попал кошке точно в бок; она взвизгнула и стремглав пустилась наутек. Удовлетворенно кивнув, полосенок продолжил свой путь на крышу. Крыса в мусорной куче надрывалась от смеха. Переделанный в таймер программный механизм стиральной машины хищно тикал, подбираясь к отметке “Отжим”. До старта ракеты оставалось совсем немного.

Ами Бергер посмотрел на часы. Пять минут первого. Их занятия по статистике начинались в полдень. Примерно в полдень, плюс-минус четверть часа. Так что пять минут — еще не опоздание. Он горько усмехнулся: зачем обманывать себя? Это в обычный день — не опоздание. Но сегодня… сегодня, похоже, дело не в опоздании. Сегодня она просто не придет. И завтра, и послезавтра… никогда. Кончилась ваша лафа, господин инвалид. И поделом — нечего было руки распускать. Навоображал себе невесть что… дурак мечтательный…

За окном, из гущи домов Хнун-Батума взвился ракетный шлейф, а сразу за ним, вдогонку, стартовала матаротская сирена. Как же, догонишь ее, “усаму”… Раз, два, три… Ами прикинул траекторию: нет, не к нам. Это, скорее всего, в N., по оси главной улицы. Семь, восемь… Ракета весело просвистела метрах в трехстах над крышей. Если оставить то же направление, но чуть-чуть изменить угол — совсем ненамного, градусов на десять, влетела бы прямиком в твое окошко. Ба-бах! Может, оно и лучше было бы…

— Почему ты не спускаешься в подвал?

Ами обернулся: Эстер стояла в дверях, прислонившись плечом к косяку. “За такую красоту в старые времена заточали в башню, — подумал он. — Чтоб не слепила глаза человеческие. Теперь ты понимаешь, что сказки не врут?”

Донесся звук отдаленного взрыва.

— По-моему, где-то в районе проспекта Герц-Жабиона, — предположил Ами, что в переводе с непроизносимого, но гораздо более значимого языка означало: “Как я рад, что ты все-таки пришла”.

— Почему ты так думаешь? — отозвалась она, а Ами услышал: “Пришла, потому что сегодня у нас урок, не так ли?”

— По траектории сужу: прямо над крышей пролетело, — пояснил он, а Эстер услышала: “Я боялся, что обидел тебя позавчера”.

— Похвальная чувствительность, господин Бергер, — насмешливо сказала девушка, соединяя одной фразой оба диалога. — Жаль, что в статистике вы не проявляете столь же выдающихся способностей.

Ами покаянно понурился, пряча улыбку. Сердце его пело. На самом деле статистику он знал едва ли не лучше всех на курсе и именно поэтому выбрал ее для занятий с Эстер. Ведь чем глубже понимаешь предмет, тем легче управлять процессом псевдообучения. Демонстрация излишней тупости, как и чрезмерно быстрое продвижение вперед были одинаково чреваты опасностью преждевременного прекращения занятий.

А так вот уже два месяца Ами ухитрялся успешно лавировать между проявлениями прискорбной необучаемости и скромными, но устойчивыми успехами. Эта редкая комбинация, несомненно, льстила преподавательским амбициям Эстер, а заодно и убеждала ее в том, что для закрепления положительной тенденции уроки необходимо продолжать и дальше: как минимум, весь текущий семестр, а возможно, и следующий.

Для Ами в этой ситуации главная сложность заключалась в том, чтобы не сорваться и не выдать себя. Объясняя материал, Эстер увлекалась и можно было, ничем не рискуя, пялиться на нее во все глаза, дивясь прихотливой милости природы, создавшей этот подбородок, эту шею, эти губы, волосы и глаза. Ах, статистика, самая увлекательная из всех придуманных человечеством наук!

— Ну, Ами! — требовательно повторяла Эстер, выводя его из созерцательного ступора. — Я ведь уже дважды объясняла! Как рассчитать вероятность этого события? Ну что ты на меня уставился? Смотри в тетрадь!

Ами, который до этого благоговейно вслушивался разве что в чудесную музыку речи, но ни в коем случае не в ее содержание, впивался взглядом в пример и судорожно соображал, какое из возможных решений будет выглядеть наиболее стандартным. Как-то, забывшись, он выбрал настолько неочевидный и элегантный ответ, что Эстер, имевшая в виду совсем другое, закусила губу, нагнулась над тетрадкой, а когда выпрямилась, в ее устремленных на ученика глазах явственно читалось восхищение, смешанное с внезапно проснувшимися подозрениями.

Прикрывшись густой завесой идиотизма, Ами избежал немедленного разоблачения. В конце концов, по той же теории вероятностей, упомянутое блестящее решение могло прийти ему в голову и абсолютно случайно. После некоторых колебаний Эстер согласилась с такой трактовкой, но Ами знал, что теперь нужно держать ухо востро: вторая подобная ошибка имела почти стопроцентную вероятность закончиться катастрофой.

— Так. На чем мы остановились? — строго спросила Эстер, подходя к столу. — Ты построил график?

— Конечно, госпожа учительница. Полдня потел…

Ами с гордостью раскрыл тетрадку, где красовалось его домашнее задание с умело вставленной ошибкой — не слишком грубой, но в то же время требующей подробного разбора. Эстер посмотрела и кивнула, ничего не заметив.

— Что ж, прекрасно. Ты делаешь успехи.

Обескураженный Ами пожал плечами: похоже, сегодня его учительница еще более рассеяна, чем он сам. Но не мог же он еще и поправлять ее проверку!

— Еще бы, с твоей-то помощью…

— Не подлизывайся. Давай, пройдем следующую главу.

Они сидели рядом, положив на стол локти, но в то же время старательно избегая соприкосновений, так, словно между ними находилась стена. Но в том-то и дело, что никакой стены не было, а потому и упереться в нее не представлялось возможным. Таким образом, проклятый локоть будто висел в воздухе, хотя и лежал на столе, и вся эта чушь вместе порождала неожиданное и неприятное напряжение в плече, вплоть до онемения. В результате время от времени то Эстер, то Ами, сморщившись, принимались крутить рукой — она правой, а он левой, но неловкость не исчезала. Не помогало решительно ничего. Да и что могло помочь?.. Ведь существо проблемы заключалось отнюдь не в несчастных локтях, остро выставленных навстречу друг другу, как принюхивающиеся собачьи носы.

Вечером накануне плюс все сегодняшнее утро Эстер размышляла о том, что надеть, примеряла и то, и это, раз двадцать приходила к окончательному решению и столько же раз меняла его. Затем поняла, что дело даже не в удручающем отсутствии правильной одежды, а в никудышной прическе и два часа простояла с феном перед зеркалом, прилаживая волосы то так, то эдак. Наконец Шош, доселе насмешливо молчавшая, не выдержала и высказалась в том духе, что тот, ради кого она так старается, примет ее с одинаковым восторгом в любой одежде и прическе, а если без того и другого, так и вовсе на ура.