Михал Вивег - Летописцы отцовской любви
— Но когда вы такого якобы страдающего ребенка попросите поскорее позвонить вам, то он об этом — очевидно, по причине своего страдания — всякий раз забывает. Вы ждете, ждете, но телефон молчит. В конце концов вы не выдерживаете и звоните сами, ибо после двух-трех дней напрасного ожидания это именно вы, кто умирает от тоски и печали, а измученный родительским разводом ребенок как ни в чем не бывало говорит вам: «Привет, папуля, послушай, я могу тебе звякнуть примерно через час? Sorry, но по телику как раз начинается „Беверли-хиллс“…»
Фатер заразительно смеется.
— Это мне явно кое-что напоминает…
Готов поклясться своими башмаками, что при этом он кидает выразительный взгляд на сестрицу.
— Запомните правило номер один: прежде чем позвонить ей, посмотрите телевизионную программу, — поучает папахен.
Он, факт, лыбится — по голосу слышу.
— А теперь скажите: как эту разлуку переносите вы?
— Сейчас уже лучше. Временами бывает довольно трудно, но иной раз, напротив, очень хорошо. Даже опасно хорошо. Надеюсь, вы понимаете меня.
— Да, понимаю, что вы имеете в виду.
Минутная тишина.
— Но с чем действительно я не могу смириться, так это с тем, что вижу ее так мало. Так отчаянно мало.
— Раз в неделю во второй половине дня и каждый второй уик-энд, — говорит фатер со знанием дела.
— Именно так.
— С Ренатой у меня было точно так же — правда, Рената?
— Да, папенька, — говорит сестрица голосом Адины Мандловой. — Вы совершенно правы, папенька.
— Кое-чем поделюсь с вами, — говорит этот отвергнутый отец с пылом. — Да, я вижу свою дочь крайне мало, но верю, что, невзирая на это или, скорее, даже поэтому, я парадоксально в большей мере отец, чем неразведенные отцы, которые могут видеть своих дочерей когда им заблагорассудится.
Похоже на то, что наш фатер серьезно призадумывается над такой премудростью.
— Вы так считаете?
— Да. И по двум причинам. Первая: ты ценишь эти неожиданно подаренные редкие часы, которые можешь провести с ней, и проживаешь их, стало быть, гораздо интенсивнее и как бы осознаннее. И вторая: в течение тех дней, которые вынужден прожить без нее, тоска активизирует поразительное множество воспоминаний о том времени, когда вы жили вместе. Ты можешь вдруг вспомнить, как впервые купал свою дочь в белой пластиковой ванночке в ромашковом отваре и едва дышал, боясь, как бы это мокрое маленькое тельце не выскользнуло из рук. Или как несколькими годами позже в песочнице она с этаким шаловливым прерывистым смехом сыпала песок тебе в волосы…
Он вдруг замолкает.
Эта тишина наверху за столом длится вроде так же долго, как и в тот раз, когда сестрицын фотограф начал сервировать к кофейку ее кошечку.
Я зашкаливаю и высовываюсь из-под стола: этот разведенный крендель многократно прокашливается, а наш папахен без передыху кивает головой, точно какой придурок.
— Похоже, вы двое долго искали друг друга, покуда нашли, — обалдело говорит сестрица.
Ее меланхоличный любарь раз-другой пробует улыбнуться, но хрен у него получается.
— Погляди на них, — говорит сестрица матери.
Вид у нее такой, будто ее обсморкали, но мы-то знаем, что реально она счастлива.
— Я хотел только сказать, что и разлука с ребенком неожиданно может обернуться своей хорошей стороной, потому что в тебе оживают воспоминания, которые, возможно, не будь этой разлуки, были бы навсегда похоронены, — объясняет этот ее boyfriend.
Фатер наклоняется к нему так резко, что под столом въезжает в меня коленями.
— Видеокамера! — гудит он победоносно. — Только она сохраняет для вас все воспоминания! Если вам интересно, я могу вам показать несколько довольно забавных…
— Нет!!! — вопим мы с сестрицей и матерью почти в один голос.
В конце концов дело ограничивается коробками с фото, что в отличие от нас фатер считает вполне приемлемым компромиссом. Они смотрят их едва ли не час. В конце концов хахаль вытаскивает портмоне и демонстрирует матери и отцу несколько фоток своей дочери.
— Красивая, — мгновенно реагирует мать. — Даже слишком красивая.
И тут же с ходу устанавливает сходство — дело известное!
Я заглядываю ей через плечо. Ну факт, я и не ждал другого: хоть и не уродка, но абсолютно нормальная тинейджерша, каких тринадцать на дюжину встретите с утречка перед любой девятилеткой.
Мать передает фотки сестрице, которая тотчас не глядя сует их фатеру.
— Я их уже видела, — говорит она. — Он показывает их каждому встречному: почтальонше, таксисту… и даже совсем незнакомым людям, которые подсядут к нему в кабаке…
— Одному таксисту, — оправдывается гордый отец. — Он вез меня в аэропорт. Я в тот день улетал на два месяца в Америку и был в несколько сентиментальном настроении…
— Ой, накажи меня бог, — говорит наш фатер, глядя на фото, — думаю, вас ждут нелегкие времена.
— И билетершам в кино! — добавляет сестрица.
— Одной билетерше!
Хахаль прячет фотки назад в портмоне.
— Так что же? — неутомимо поддерживает разговор фатер. — Вы собираетесь с ней куда-нибудь в отпуск?
— Да. То ли на Крит, то ли в Истрию. Выбор за ней.
— Нормально, — говорит фатер, усмешливо взглядывая на сестрицу. — По крайней мере, не будете отвечать за то, что там нет мороженого «стракателла», а на пляже — тобоггана.
— И что на дискотеке нет лазеров, — добавляет мать.
— Ну, это вы сочиняете! — протестует сестрица. — Такой избалованной я не была.
Мать улыбается фатеру, как в былые времена.
Но фатер тут же типа серьезнеет.
— Вы едете втроем? — спрашивает он.
— Ни в коем случае, папочка, — говорит сестрица. — Время, когда я буду представлена его дочери, еще не наступило.
— Правильно, — говорит фатер. — Такие вещи с бухты-барахты не делаются. Рената все может понять, а ребенок — нет.
— Мне тоже вроде так кажется, — говорит сестрица матери, а сама зубы скалит.
— Но позвольте дать вам совет: только не в Болгарию, — продолжает фатер. — Естественно, если не хотите, чтобы пьяные немцы бросали в вашу дочь пивные бутылки.
— Пустые банки, — уточняю я.
— Потрогай, — говорит сестрица и подносит руку хахаля к соответствующему месту на голове.
— В Истрии, натурально, тоже красиво, — продолжает фатер. — Взять хотя бы эти старинные узкие улочки в Поречье, эти мелкие лавчонки…
— И галерея! — восклицает мутер.
— И галерея. Несомненно ей бы понравилось. Но есть одна существенная проблема.
Он делает обычную драматическую паузу, и мы все как идиоты послушно ждем, когда же его благородие фатер соизволит осветить нам эту проблему.
— Тобогган. Там должен быть тобогган. Если не будет тобоггана, тринадцатилетняя девочка там заскучает. Взвесьте все.
— В этом что-то есть, — послушно все взвешивает этот меланхолик.
12
Два дня стоит такая жара, что послеполуденную сиесту мы предпочитаем проводить в наших комнатах с кондиционерами. Естественно, Кроха, Синди и я — в одной, отец, братец и М. — в другой. Посещения, конечно, не возбраняются. Наш отдых явно напоминает школьный лагерь: мальчики навещают нас в нашей комнате, и мы, девчонки, играем с ними в разные настольные игры. Вчера, например, мы играли в «монополию»: текст был на чешском, и для Синди это оказалось несколько затруднительным (попробуйте-ка перевести словосочетание поле с заселенной недвижимостью и вы поймете почему).
Сегодня мы все читаем: я — роман «Обряд» индейской писательницы Лесли Мармон Силк; не сказала бы, что он потрясает меня, но иногда натыкаешься там на занятные вещи: «Я сочинил историю, которая должна была придать всем силы».
В последние две-три недели перед нашим отпуском мама стала приглашать на воскресные обеды не только отца и братца, но и М.
— Ну как дела с дочкой? — всякий раз таким вопросом встречает его мой отец.
— И не спрашивай, Карел. Мы вдребезги рассорились.
— Она что, не пришла на свидание?
— Нет, пришла, — говорит М. насупившись. — Пришла… Но, знаешь, что у нее было на губах? Синяя помада.
Я прыскаю со смеху. Отец серьезно качает головой.
— Синяя, Карел! Ты только представь себе! Она была похожа на труп. В буквальном смысле. Люди оглядывались на нас. Нет, знаешь, на кого она была похожа? Скажу тебе: на потаскушку.
Отец с пониманием качает головой.
— К сожалению, я так ей и сказал, — признается М.
Отец горестно цокает.
— Ошибка, — замечает он. — Колоссальная ошибка.
— Знаю, но пойми: не удержался.
— А она что? В слезы? Рассердилась?
