Михал Вивег - Летописцы отцовской любви
6
Эге, не забыть бы мне про мертвяка-критика: не поверите, но через пару-тройку недель этот смрад из подвала начал помаленьку улетучиваться, а месяца через два исчез напрочь. Офигеть можно! Думаю, скорей всего, его сожрали крысы (любопытно было бы знать, не проснулся ли в них от этого так называемый критический дух и не взялись ли они остальным крысам вдалбливать, какой пражский водосток загажен художественно правильно, до глубины, а какой — всего лишь поверхностно, вот это и вовсе был бы прикол!).
Стало быть, единственная вещь, что в нашем доме воняет, это фатеровы майки, которые он всегда после своей домашней культуристки вешает в ванной комнате на сушилку. Они висят там постоянно, ибо наш фатер тренируется ежедневно. А тренируется он ежедневно с ранней юности, чтобы не быть слюнтяем и не бояться чертей (посему дед с бабушкой и отдали его в высшую военную школу — думали, армия сделает из него мужика, который уже не станет залезать под стол при виде черта с Микулашем. Эта цель была достигнута, в натуре, только отчасти: хотя черта с Микулашем папахен теперь проглатывает спокойно, зато всякий раз залезает под стол, когда сестрица приводит в дом какого-нибудь нового трахаля).
Папахен укрепляет мышцы и нынче, невзирая на то, что у нас в гостях Синди.
— Ты когда-нибудь слышал слово «гостеприимство»? — говорю я этому чудику, когда он, раздевшись перед нами, остался в одних трусах.
— Через двадцать минут я в вашем распоряжении! — Он не дал сбить себя с толку и нормально пошел упражняться.
Словом, у старого холостяка свои твердые установки, и нам с Синди ничего не остается, как сидеть ожидаючи в гостиной и слушать, как в соседней комнате он пыхтит перед открытым окном. Временами слышно, как звякают гантели.
— Идиот, правда? — говорю я, чтобы оживить разговор.
— Нет, — защищает его Синди, в натуре, — мне нравится, когда у мужчины муксулы.
— Мускулы.
— Мус-ку-лы, — старательно повторяет Синди.
Папахен возвращается примерно через пол часа. К счастью, он принял душ, но, к сожалению, и побрился и навонял этим мерзопакостным питралоном, который считает, в силу своей ограниченности, непревзойденным по благоуханию косметическим изделием для мужчин. В руке у него Синдины «Нью-Йорк таймс» — прям-таки истинный комильфо.
— Синди, — говорит он, — ты знаешь, что на следующей неделе День отцов?
— Знаю. Будет тусовка?
— Нет, у нас это не празднуют. Но тебе надо было бы купить что-нибудь и послать отцу, как по-твоему?
Синди с минуту глядит на него:
— Do you know I really love you? Give me a kiss.[39]
Но фатер целоваться не настроен, потому что меня он обычно стесняется (скорей всего, боится навредить моей нравственности).
Однако Синди наклоняется к нему, и ему ничего не остается, как чмокнуть ее в щеку.
— У вас на День отцов не дарят отцам подарки? — говорит он чуть погодя и показывает ей несколько реклам часов, галстуков, запонок и подобных хреновин.
— Дарят, — допускает Синди.
— А не стоит ли и тебе…
— Ты же знаешь, что мы с отцом не особенно любим друг друга.
Фатер обалдело отстраняется от нее.
— Но ведь это твой отец…
Синди весело вздыхает.
— Пошли ему хоть какой-нибудь пустячок, — советует ей папахен. — Да хотя бы прибор для бритья.
— Для битья! — смеется Синди. — Oh my God![40]
— Или галстук…
Синди подмигивает мне и забавно качает своей американской башкой.
И снова внимательно разглядывает фатера.
— Sometimes you are really funny,[41] — говорит она.
Я тоже так думаю.
7
Однако в пятницу после обеда М. неожиданно звонит мне. У меня мама, но, к счастью, она уже уходит.
— Одну минуту, я только провожу маму, — говорю ему радостно и весело подмигиваю маме. — Я не хочу, чтобы она слышала наш разговор, — я же ей еще не сказала, что на следующей неделе у нас свадьба.
Я кладу трубку и буквально выталкиваю маму из квартиры.
— Пока, мама, пока. Позвоню тебе. Потом все расскажу.
Как только она, несколько обиженно, закрывает за собой дверь, я бегу к телефону.
В передней мельком почему-то оглядываю себя в зеркале.
— Я уже одна, — говорю ему, едва переводя дух. — Теперь можем говорить о чем угодно — хоть об оральном сексе или там…
«Не перехватила ли я?» — в ту же секунду ужасаюсь я самой себе.
— Как это вы угадали, ради чего я позвонил? — говорит он с деланным изумлением.
Я с удовольствием слушаю его.
— Тем не менее я продолжаю думать, что еще до того нам стоит пойти куда-нибудь поужинать… — улыбаюсь я в трубку.
— Не будьте такой невыносимо консервативной…
— Прошу прощения, но за многие годы я как бы привыкла именно к такой очередности.
— Очередность! — говорит он презрительно. — Настоящая страсть не знает очередности. Впрочем, очередность не что иное, как национальный или связанный с эпохой обычай — например, китайцы ели суп только после главного блюда. Плюньте на очередность. Знаете поговорку: если дали вам бумагу в линейку, пишите поперек Я не слишком разболтался, как по-вашему?
— Нет. Я с удовольствием слушаю вас.
— Теперь касательно ужина, — говорит он. — Полагаю, на сегодня у вас уже что-то намечено?
Черт возьми, кое-что намечено. Отменить? Не годится. И вправду не годится.
— Откровенно говоря… ничего.
Большей дряни, чем я, нет во всей Центральной Европе!
— Ничего?
Похоже, он обрадовался.
— В таком случае приглашаю вас на ужин.
— Как так? А что же уик-энд с дочерью?
— Не получилось, — объясняет он. — Они поехали с моей экс-супругой куда-то в Северную Чехию выбирать щенка.
— Щенка кого?
— Мне кажется, она говорила о собачьем щенке, но я не совсем уверен. Может, речь идет о щенке лошади? Нет, она определенно не говорила о лошадином щенке, это я бы запомнил.
— Щенка какой породы? — смеюсь я.
— Это она мне тоже говорила. Фокстрот-терьера? Или слоуфокс-терьера? Не разбираюсь в этом.
— Или вальс-терьера? — включаюсь я в его игру.
— Да, да, думаю, именно его! Хотя, постойте, вспомнил: таксы.
— Ах вот оно что…
— Заказал я на сегодня столик на двоих — разумеется, для себя и для дочери. И если вы не сочтете уничижительным исполнять роль заместительницы…
Радость пропитывает меня, как вода губку, но стараюсь не показывать виду.
— Ну что вы, наоборот… — говорю я и уже обдумываю свой туалет. — Где это?
— В «Макдональдсе», — говорит он на полном серьезе. — В детском уголке.
Столик, однако, зарезервирован в шикарном ресторане «Ambiente», что на Виноградской улице. Народу — битком, куча иностранцев. У официанта, провожающего нас к столику, вид несколько смущенный, а возможно, это мне только кажется.
М. элегантен, пиджак ему к лицу. На аперитив мы заказываем сухое мартини, затем стейк из молодого барашка для меня и говяжий — для него, греческий салат и бутылку выдержанного красного (первые ужины я обычно запоминаю, а этот — в особенности).
М. милый, внимательный, веселый. В конце ужина спрашивает, не выпью ли я с ним рюмочку коньяка.
— Хоть пять, — говорю я бездумно.
Мне хорошо, как давно не было. Официант что-то шепчет М. У М. вид весьма удивленный.
— Я совершенно забыл об этом, — говорит он. — Нет, нет, обязательно принесите.
Официант снова доверительно наклоняется к М. М. несколько смущенно слушает его.
— Нет, не зажигайте, — говорит он, чуть помедлив.
Официант уходит.
— А впрочем, зажгите! — кричит ему вслед М. Официант на ходу оглядывается и кивает.
— Это будет выглядеть довольно странно, — говорит М. Впрочем, он и сам выглядит довольно странно. Я вопросительно улыбаюсь.
— В чем дело?
— Сегодня мы должны были праздновать ее день рождения. У нее сегодня действительно день рождения, — уточняет он.
— Я не предполагала… — говорю нейтрально.
А официант уже тащит торт с зажженными свечами. Это, естественно, возбуждает интерес итальянцев, сидящих за соседним столом. Они затягивают Happy birthday to you!
— Нет, нет, — быстро качаю головой. — It’s misunderstanding. It’s not my birthday![42]
Пение смущенно затихает.
М. задувает свечи, прячет лицо в ладони и начинает смеяться. Я рада, что он относится к этому с юмором. На торте надпись: Мне сегодня 13!!!
Я смеюсь вместе с М., но свечной дым вызывает у меня кашель. Вдруг с изумлением обнаруживаю, что М. не смеется, а плачет. Он краснеет, у него трясется подбородок Это портит его… Мне неловко. Я озираюсь — не слышит ли кто его приглушенные всхлипы. Похоже, никто ничего не замечает.
