Клэр Морралл - Изумительное буйство цвета
Он не садится рядом. Он стоит и смотрит в окно на деревья, очень похожие на те, что видны из окна отцовской мастерской.
— Потому что…
«Потому что все эти годы, до того, как встретил меня, ты ни с кем не разговаривал, не искал способа выразить себя, прикрываясь собственной агрессивностью и своим компьютером. Потому что ты трус. Ты застыл в этой своей вечной гримасе с поджатыми губами, и тебе не удастся убедить меня в противном, как бы ты ни старался».
— Откуда смогут у меня появиться какие-то доводы, если ты не заговоришь? — спрашиваю я.
Он вздыхает и продолжает молчать. Потом направляется обратно в кухню.
— Ты не думал о смене профессии? — кричу я в пустое пространство. — Тебе бы очень подошло работать с глухими. Ты мог бы изучать язык жестов. Очень пригодится!
Когда я подхожу, отец косит лужайку. Поднимаюсь на второй этаж и смотрю на участок из окна. Злобно размахивая газонокосилкой, таким образом он выплескивает свою обыденную ярость; мне видно, как двигаются его губы: он разговаривает сам с собой. Произносит вслух названия растений, целый список. Много раз я слышала, как он это делает: будлея, сабельник, рододендроны, лаванда, гортензия… Через какое-то время он будет перечислять их в алфавитном порядке.
Растения, сами по себе слишком большие и одичавшие, не умещающиеся в своих клумбах из-за влажной летней жары, не позволяют точно обозначить края лужайки. Захватывают весь сад. Отца это мало заботит: меньше травы косить.
Он не любит заниматься садом. Иногда он посылает Мартина привести что-нибудь в порядок, и Мартин все выполняет в своей обычной дружелюбной манере: собирает в кучу обрезанные ветки, разжигает вечером костер. Раньше, когда я была поменьше, помогать ему в саду было для меня истинным удовольствием. Мне нравилось его простое одобрение, нравилось, как пахнет темно-коричневая земля и остающийся запах костра. Но Мартин уехал в Германию, а Пола папа, как ни старается, не может убедить выйти на свежий воздух. Вот он и вынужден косить лужайку сам. И так уже трава выросла слишком высокая и теперь собирается за ним в неопрятные кучи.
Вот он, мой шанс пробраться на чердак. Я захватила с собой фонарик и имею наготове всякие объяснения на случай, если меня там кто-то обнаружит. Вроде сломанного стула, который мне захотелось отреставрировать, или моих старых учебников математики, которые должны быть, по всей видимости, там, коль скоро я не могу найти их где-либо еще, или старой одежды для благотворительной распродажи.
Залезть туда трудновато. Стремянка находится за комковатым матрацем в нежилой спальне, что хранит запах сырости и заброшенности. Я извлекаю ее не без труда и устанавливаю под входом на чердак. Оказывается, она еще и коротковата. Мне удается только отбросить прикрывающую вход крышку, зацепиться руками за края отверстия, но подтянуться я не могу. Вот так проблема! Когда-то, давным-давно я туда залезала, но вот каким образом — не помню.
— Для этого-то и нужны мускулы, Китти.
От голоса Пола я подпрыгиваю и едва не падаю с лестницы. Сверху вниз смотрю на него и чувствую, что от смущения вся так покрылась испариной, что по спине потекли струйки пота.
— Пол, — говорю я и между делом замечаю, как поредели у него волосы на макушке.
Спускаюсь вниз, коленки дрожат.
— Что это ты делаешь? — спрашивает он.
У него в руке кипа бумаг, и он, похоже, всю ночь не спал. Он часто берет домой свои научные разработки и так ими увлекается, что сидит ночь напролет. Кожа у него на лице в пятнышках и обвисла, под глазами темные круги. Выглядит он как человек средних лет, а всего на десять лет старше меня.
— Что ж, — говорю я. — Мне захотелось взглянуть, что там на чердаке.
— Зачем это? Там полно пауков и паутины.
— Я разберусь.
Газонокосилка в саду продолжает жужжать.
— Там полно всякого старья.
— Но это может быть интересное старье.
Он смотрит на меня, и я понимаю, что он способен читать мои мысли, поэтому я, сама себе удивляясь, выкладываю правду:
— Просто я подумала, что смогу там найти что-нибудь о маме. В какой-нибудь коробке…
Звучит это неубедительно.
Он кладет свои бумаги на ступеньку и смотрит на чердачный проем. Замечает фонарик, торчащий у меня из кармана.
— И что же тебе хочется узнать?
— Хоть что-нибудь.
— Но ты можешь просто у кого-нибудь спросить.
— А никто ничего не помнит.
Он садится на верхнюю ступеньку и хмурит брови.
— Откуда ты это знаешь?
— Я раньше всех спрашивала, ты и сам знаешь.
Он выглядит озадаченным.
— Когда?
— Много раз, — говорю я.
Он трет глаза.
— Что-то я не помню, чтобы ты спрашивала. Спроси хоть сейчас. Все, что хочешь, — я постараюсь ответить.
Я в нерешительности. Разрываюсь между возможностью залезть на чердак, пока отец об этом не знает, и шансом поговорить с Полом, у которого обычно при разговоре с тобой бывает задействована лишь половина мозга и который в любой момент может исчезнуть на месяцы. Но я уже нацелилась на чердак и коробку с реликвиями.
— Нет, — говорю я. — Я действительно не откажусь от твоей помощи. Но нельзя ли мне обратиться к тебе попозже, после того, как посмотрю на чердаке?
— Я подумаю, — говорит он, поднимается со ступеньки и направляется к двери. — Может, потом мне будет некогда.
— А сейчас мне нужна твоя реальная помощь.
Он останавливается.
— Поможешь мне забраться на чердак? Здесь для меня слишком высоко.
Он вздыхает, откладывает свои бумаги и возвращается. Не говоря ни слова, жестом просит меня убраться с лестницы и отодвигает ее. Затем складывает, а потом раскладывает таким образом, что она превращается в длинную с продолжением лестницу, которая достает как раз до чердачного отверстия.
Я чувствую себя одураченной.
— Я не знала, что это так делается.
— Естественно, — говорит он. — Именно поэтому мир, населенный исключительно женщинами, не смог бы выжить.
— А у тебя, между прочим, лысина намечается…
Он снова замолкает. А я жду следующего выпада.
— У Адриана новая книга выходит уже на следующей неделе.
— Да. И что же?
— А он тебе ничего не сказал?
— Что не сказал?
— Она отчасти автобиографическая. В ней отведены роли каждому из нас; конечно, он изменил имена, но Лесли говорит, что легко догадаться, кто есть кто. Он пишет, что каждый из нас послужил лишь отправной точкой, и герои сами выросли в новых людей. Но так ли уж много мы знаем семей, живущих в огромном доме, где отец художник и у него четверо сыновей: писатель, музыкант, ученый и водитель грузовика?
Я смотрю на него во все глаза.
— Просто я подумал, может, он вставит туда что-то о маме, раз уж это литературное описание ранних лет его жизни.
Никогда раньше не слышала, чтобы он говорил «мама». Трудно поверить, что он все еще воспринимает ее именно так, но ведь их отношения прекратились, когда ему было двенадцать, поэтому-то он и не может называть ее по-взрослому.
— Между прочим, — бросает он через плечо, уже спускаясь по лестнице, — ученый — это я; на случай, если ты сомневаешься.
Я стою у лестницы, собираюсь с духом.
— Если это правда, то почему же Адриан ничего мне не сказал?
Потому что последнее время при встречах он только и делает, что отчитывает меня за мою безответственность. На это уходит все время.
Но все-таки он мог бы мне сказать. Это важно.
Мне хочется последовать за Полом, но я решаю не делать этого, так как все еще слышу жужжание газонокосилки отца. Лужайка большая, но не бесконечная же.
Я поднимаюсь по лестнице, шаг за шагом, не очень-то уверенная в своей безопасности. Добираюсь до верха и останавливаюсь в нервозной нерешительности у входа, стараясь успокоить дыхание. Затем влезаю внутрь и затаскиваю за собой лестницу. Меня не очень-то привлекает идея, что кто-то отправится следом за мной.
Я включаю фонарь и освещаю все вокруг. Чердак огромен, хотя одна часть его и была отгорожена, чтобы сделать студию отца. Куда ни посвети, всюду виднеется старая мебель, коробки, картины, сумки с одеждой. Меня ужасает такое количество вещей вокруг, и я начинаю понимать, что мне нужно просидеть здесь более часа. Эта мысль угнетает, и у меня пропадает желание начинать что-либо вообще. Лучше бы я приняла предложение Пола.
Я делаю над собой усилие и заставляю себя действовать методично. Все коробки по очереди. То, что относится к моей матери, должно быть в самом дальнем углу. Поэтому, освещая фонариком путь и осматривая каждый предмет с исключительной тщательностью, я прохожу среди балочных перекрытий. Здесь все складывалось стихийно. Стоило кому-то решиться пополнить содержимое чердака, и он просто затаскивал все сюда и пихал, проталкивая старые вещи подальше.
