Барбара Пим - Осенний квартет
Марсия зашла в сарайчик и вынесла оттуда лопату, но лопата была очень тяжелая, и если раньше она могла орудовать ею, то теперь такая тяжесть стала уже не под силу. Это, конечно, после операции, подумала она, снова пытаясь копнуть землю и подрубить густые заросли сорняка: одуванчиков, вьюнка и чертополоха — растений с крепкими перепутавшимися корнями.
Вот тут Присцилла и увидела, как она стоит скрючившись в дальнем конце сада. Что ей там понадобилось, копает такой тяжелой лопатой! Вот морока! Одно расстройство с ней! Старые люди — особенно мисс Айвори — вечно у нее на совести. Мисс Айвори не только их соседка, она еще и «неблагополучная», по словам Дженис Бребнер, хотя что это значит, Присцилла едва ли себе представляла. Но тут есть, о чем тревожиться. Правда, Найджел предлагал мисс Айвори скосить заросли у нее на лужайке, но она предпочла оставить все как есть, а пожилым людям нельзя перечить. Независимость — это последнее их сокровище, и его надо уважать. А все-таки, может, немножко помочь ей по саду, ну, например, вскопать что-нибудь… но только не сейчас, когда Присцилла ждет гостей к обеду и надо еще сделать салат из авокадо и приготовить майонез. В такой хороший вечер неплохо бы подать коктейли в маленьком патио, который они сами у себя устроили, но вид запущенного садика соседки нарушит всю элегантность приема гостей, а если мисс Айвори, как на грех, будет рыть там землю, тогда надо что-то предпринять.
Но вот, к облегчению Присциллы, мисс Айвори пошла в дом, волоча за собой тяжелую лопату. Остается только надеяться, что она знает, что делает.
Очутившись у себя в кухне, Марсия не могла сообразить, зачем ей понадобилось выходить в сад, потом увидела кошачье блюдце, отмокающее в раковине, и все вспомнила. Никаких следов могилы она не нашла, а копать дальше у нее не хватит сил. Надо бы поесть, но готовить себе что-нибудь слишком хлопотно, открывать консервную банку и трогать свои запасы ей не хотелось. И она заварила чай и положила в чашку много сахару, как в больнице. «Чашечку чаю, мисс Айвори? А сахару, милая?» С теплым чувством Марсия вспомнила те дни и ту славную женщину — ее звали Нэнси, — и как она разносила всем чай.
В тот же летний вечер Летти, миссис Поуп и та маленькая пушистая миссис Массон разбирали вещи, присланные в ответ на воззвание о помощи престарелым беженцам.
— Что бы вы подумали, если б вам пожертвовали вот такую штучку? — спросила миссис Поуп, показывая им ярко-красную мини-юбку. — Люди просто понятия не имеют, что тут нужно.
— Среди восточных женщин есть совсем маленькие, — неуверенно проговорила Летти. — Может, кому-нибудь и подойдет. Правда, трудно сказать, что им нужно… Как-то не видишь, какие они… — Те ужасы, которые показывали по телевизору у миссис Поуп, трудно было увязать с явно неподходящей одеждой, ворохом лежавшей на полу в столовой миссис Массон. Миссис Поуп отказалась держать у себя эти вещи. «Кому придет в голову, что женщина, которой за восемьдесят…» — заявила она, и, конечно, в этом был какой-то резон, только не совсем ясно, какой именно. Летти подозревала, что глубоко укоренившийся страх перед «лихорадкой и всякой заразой» не позволял миссис Поуп слишком близко соприкасаться с чужой, ношеной одеждой. Что же до того, почему женщина, которой за восемьдесят, хранит у себя столько старья, это никого не касалось — миссис Поуп всегда поступала так, как ей вздумается, и Летти решила, что старость дает какие-то преимущества, хоть и немногочисленные.
Все месяцы после ухода на пенсию Летти всячески старалась войти в жизнь северо-западного лондонского пригорода, где она жила теперь. Это значило, как рисовал себе Эдвин, что ей надо посещать церковные службы и, сидя подальше, где-нибудь на задней скамье, стараться понять, что церковь дает людям, помимо привычки и соблюдения обрядов, и даст ли она что-нибудь ей самой, и если даст, то какие формы это примет. Однажды холодным мартовским вечером она присоединилась к небольшой группе — их собралось не больше двух-трех человек — и обошла все четырнадцать изображений Христа, молясь около каждого. Это было в среду на третьей неделе Великого поста; накануне выпал снег и, не тая, плотно лежал на земле. В церкви было очень холодно. Старухи опускались у каждого креста, колени у них похрустывали при этом, вставая, они цеплялись за край скамьи. «Страдания, страдания, о горе, горе нам…» — повторяли они, но все мысли Летти сосредоточивались только на ней самой и на том, как ей прожить остаток своих дней. На Пасху в церкви было, конечно, лучше, всюду нарциссы, молящиеся принаряжены, но в Духов день стоял холод, небо свинцово-серое, отопление выключено. Но разве же люди ходят в церковь только потому, что тут светло, тепло, можно выпить кофе после воскресной службы и услышать дружеские слова священника?
Как-то раз Эдвин пришел в эту церковь, и Летти так тепло встретила его, что он, наверно, испугался, потому что больше сюда не приходил. «Да он по всем церквам ходит, куда захочет, туда и идет», — сказал кто-то, но Летти и сама знала, что так оно и есть. Даже отец Г. не мог похвалиться его безраздельной преданностью. «Он вдовец, — сказала миссис Поуп. — Вы, конечно, знаете это, ведь работали вместе. Он так старался подыскать вам комнату, когда тот, черный, купил дом, где вы жили. Очень хорошего мнения о вас, так тепло отзывался». В устах миссис Поуп этим многое было сказано, но весьма сомнительная перспектива прикоснуться к «теплу» Эдвина не согрела холодного сердца Летти.
Теперь по крайней мере она чувствовала, что занята делом, помогает разбирать и упаковывать одежду для престарелых беженцев. Конечно, лучше бы помочь кому-нибудь поближе к дому, представить себе людей, которые будут носить эти вещи, даже ту ярко-красную мини-юбку, но так не получалось. Все мало-мальски пригодное заталкивали в черные пластиковые мешки, а непригодное откладывали в сторону на распродажу.
— Вам, конечно, придется сделать у себя генеральную уборку после всего этого, — сказала миссис Поуп, и миссис Массон согласилась с ней, но все же нашла нужным добавить, что комнату она и так убирает каждый день.
— А нельзя ли, чтобы эта одежда поступала прямо в церковь? — предложила Летти.
— Да нет, что вы такое говорите! — сказала миссис Поуп, но Летти, только-только приобщившаяся к церковным делам, не постигла еще всех их сложностей и не могла разрешить эту задачу. Все, что тебе кажется возможным, на деле выходит совсем по-другому.
— Какой чудесный вечер! — сказала Летти, глядя в окно. — А ракитник-то как расцвел!
Возвращаясь с работы домой, Норман не обратил внимания на цветущий в сквере ракитник, но возрадовался сердцем, увидев, что старую машину, брошенную здесь с неделю назад, наконец-то убрали. Норман обращался по этому поводу и в полицию, и в муниципалитет, и в такой погожий летний вечер ему было особенно приятно убедиться, что он чего-то достиг, а это чувство навещало его не так часто. За этим последовала какая-то неуспокоенность, и, поджарив бекон с помидорами, открыв небольшую баночку своей любимой фасоли, он почувствовал, что не усидит у себя в спальне-гостиной, читая «Ивнинг стандард» и слушая радио. Ему захотелось выйти из дому, поехать автобусом в другую часть Лондона — любым автобусом, первым, который подойдет, если автобус вообще соизволит подойти, добавил он иронически.
Автобус все-таки подошел, Норман сел и взял билет до Клэпем-Коммон, вспомнив тут же, что в тех местах живет Эдвин, хотя они вряд ли сейчас столкнутся. Эдвин, наверно, на какой-нибудь особенной службе в одной из своих многих церквей.
Поднявшись на второй этаж автобуса, Норман приготовился ехать долго, во всяком случае за долгую поездку и было заплачено, подумалось ему. Сел он на переднее сиденье, точно турист, обозревающий Лондон, и стал смотреть на то, что проходило перед ним, что открывалось его глазам — на хорошо знакомые места, здания, реку. Потом пошли сады и люди, приводящие в порядок лужайки и садовые изгороди, а на обочинах дорог — мужчины, занятые ритуальным обрядом возни со своими машинами. Доехав до более или менее подходящей остановки, он вышел из автобуса и отправился напрямик, куда глаза глядят. Теперь ему было не совсем ясно, что его привело сюда, что ему здесь — именно «здесь» — понадобилось, Свернув с лужайки, он вошел в переулок и так же, как Эдвин с месяц назад, увидел дощечку с названием улицы, где жила Марсия. Но в противоположность Эдвину Норман не удалился прочь, а пошел по этой улице, сам не зная, с какой целью. Он, конечно, не собирался заходить к Марсии, не помнил даже номера ее дома. Но неужели дом Марсии нельзя будет отличить от соседних? — спросил Норман самого себя. Он, наверно, выделяется среди изощренно безвкусных пригородных «полуотдельных» викторианских строений? У каждого такого дверь, окрашенная в пастельные тона, старинные фонари у входа, асфальтированный патио, гараж.
