Мэри Стюарт - Дерево, увитое плющом
«По описанию очень полезное животное», — сухо сказала я.
Она засмеялась. «Как так можно говорить о Пегасе! Ты не можешь отрицать, что он красавец».
«Нет, с ним все в порядке. Какого он днем цвета?»
«Гнедой, почти красный, со светлыми гривой и хвостом. Его зовут Рябиновый. Ты не собираешься с ним поговорить?»
«Нет. В эту ночь я не готова очаровывать диких скакунов».
«Ужасно жаль, что пришлось расстаться со всеми лошадьми. Должно быть, это жуткий удар для мистера Форреста, хотя полагаю, это просто последний штрих, учитывая все, что случилось раньше».
«Да».
Наступила тишина. Потом Юлия сказала со странной мягкой грубостью, так и не отводя глаз от коня: «Знаешь, не обязательно передо мной притворяться. Я все знаю. — Деревья, боярышник, призрачный конь закружились вокруг. Я молчала. — Я… Я просто хотела дать тебе понять, что я знаю. Я все время знала. А ты… Ты с ним еще не говорила?»
Путаница в моей голове не прекратилась, а начала принимать новые формы. Я спросила: «Я еще… Что ты имеешь в виду? С кем?»
«С мистером Форрестом, конечно».
Опять тишина. Я не смогла бы заговорить, если бы и попыталась. Прежде, чем я нашла слова, она взглянула на меня снова искоса, и сказала, как милый ребенок, который признается в достойном наказания поступке: «Извини. Но я хотела сказать, что знала это все время. Я знала, что вы с мистером Форрестом — любовники».
«О Господи, Боже ной дорогой…»
«Извини. — Она повторяла это слово уже с оттенком отчаяния. — Может, я не должна этого говорить. Но я хотела, чтобы ты звала. Если были трудности и… и что угодно. Понимаешь. Я на твоей стороне. И всегда была».
«Юлия…»
«Я не шпионила, не думай. Но я видела вас иногда вместе, а люди не всегда замечают, как вокруг болтается одиннадцатилетний ребенок. Я всегда находилась поблизости, весной и летом, во время каникул, и я знала, что вы оставляете письма в заросшем девичьим виноградом дубе у ворот Холла. Я думала, что это ужасно романтично. Но теперь я понимаю, что это кошмарно. Я имею в виду, для тебя. Ты была моложе, чем я сейчас».
Мои руки с силой прижимались с двух сторон к перекладине лестницы. «Юлия… ты… мы… Я не…»
«Ой, ну знаю, вы не могли делать ничего неправильного. В смысле, действительно неправильного…»
Пусть говорит, думала я, пусть расскажет, что видела, что знает. В худшем случае, она помнит собственный дрейф вокруг и по обочине любовной истории. Любовной истории? Адам Форрест? Кон? Два имени горели передо мной, будто сделанные из раскаленных стальных прутьев. «Ты не могла ничего поделать. Никто не может выбирать, кого полюбит. — Юлия предлагала это обветшалое клише будто панацею, все еще девственно упакованную в полиэтилен. — Важно то, что человек делает по этому поводу. Вот что я имела в виду, когда сказала, что у тебя было плохое время. Ведь если любишь женатого мужчину, то ничего нельзя сделать, да?» Казалось, что для Юлии любовь — нечто предопределенное и контролируемое волей ничуть не в большей мере, чем эпидемическое заболевание. Что наступает момент, когда воля отступает перед желанием, настолько несвойственным и чужеродным, что, если бы она не отступила, желание повернуло бы куда-то еще, и жизнь постепенно вернулась бы в свою колею.
«Остается только уйти, — сказала Юлия. — Больше ничего не поделаешь. Я знала, почему ты исчезла, и думала, что это просто великолепно с твоей стороны. Знаешь, я часто плакала по этому поводу…»
Я произнесла сухо и мрачно: «Не стоило этого делать». Она коротко засмеялась. «Но мне это совсем не казалось трагедией. Это было печально, да, но и красиво, как волшебная сказка. Я обычно пыталась придумать сама для себя счастливые окончания, когда ложилась спать, во как-то не получалось, потому что приходилось думать, что ей, его жене, придется умереть. И даже если она этого заслуживала, в сказке как-то это дешево — убивать героя, который препятствует счастливому концу. Полагаю, я это рассматривала именно как историю, а не как что-то реально происходящее со знакомыми мне людьми. Это правда было так жутко тогда?» «Да».
«Я иногда с того времени размышляю, а может жизнь для нас для всех немножко чересчур? Иногда думаешь… Впрочем, неважно. Не сердишься, что я тебе сказала? Мне очень хотелось, чтобы ты знала, что я знала. Вот и все. Больше не будем про это говорить, если не хочешь». «Это неважно. Все закончилось».
Она выглядела почти шокированной. «Закончилось?» «Боже мой, Юлия, а чего ты ожидала? Нельзя проделать огромную дыру в полотне своей жизни и думать, что ничего не изменится, пока кто-то не придет и все не закончит. Нельзя вернуться четко на то же место, с которого ушел. Никто и не хочет. Конечно, все закончилось!» «Но я думала…»
Я заговорила и почувствовала, как нервное напряжение изменило мой голос. «Ты серьезно думаешь, что я бы мечтала сюда вернуться, если бы знала, что он все еще здесь?»
«Ты не знала?»
«Конечно, нет! Я уверилась в том, что его нет, иначе никогда бы не появилась. Ну, может, на минуточку залетела бы повидать дедушку, утрясти кое-какие дела. Но приехать насовсем… Нет».
«Но… — Ее голос звучал искренним детским разочарованием, — но сейчас же все совсем по-другому, правда? В смысле, раз ты вернулась, и он здесь, и…» Фраза оборвалась.
“Ты хочешь сказать про то, что Кристал Форрест умерла?»
Она испуганно вдохнула. «Ну… да».
Я засмеялась. «Бедная Юлия. Наконец-то твой счастливый конец наступил. Извини…»
«Аннабел…»
«Забудь, дорогая. Сделай такую милость. И напомни когда-нибудь, чтобы я поблагодарила тебя за то, что ты все забыла для Кона и других. Не нужно им это знать. У Кона есть… собственные теории по поводу моего ухода».
Ее голос неожиданно стал взрослым и любопытным. «Тебе не нравится Кон. Почему?»
«Бог его знает. И «не нравится» — не то слово. Скажем, я ему не доверяю. Юлия…»
«М-м-м?»
«А что в точности ты знала про меня и… про нас с Адамом?»
“Только то, что сказала. Что вы встречались, писали друг другу регулярно и засовывали письма в дупло под девичий виноград. И думаю, я знала, что это… безнадежная страсть. Ты над чем смеешься?»
«Извини. Над подбором выражений. Продолжай, это была безнадежная страсть…»
«Хорошо, — сказала она без малейшей обиды. — Полагаю, я читаю совершенно нелепые книги. Но ты говоришь об этом неправильно. Я верю, что тебе правда теперь наплевать. Ну, хорошо. — Почти разочарованный вздох. — Надеялась, что в конце концов все сложится как надо. Понимаешь, все знали, что он и его жена несчастны. Невозможно было сказать, о чем думает он, но она не слишком старалась притворяться, правда? В смысле, ужасно было на них смотреть, когда они ходили куда-то вместе. Даже я заметила, хотя была всего лишь ребенком. Это правда, да?»
«Да».
«Но не было даже разговора о том, чтобы они расстались. Все. говорили, что им нужно развестись, но он не сделает этого из-за денег».
«Ясно, говорили».
«Да. И, конечно, я думала, что он должен был влюбиться в тебя. Кто угодно влюбился бы».
«Юлия, моя любовь, мы с тобой очень осторожно должны делать комплименты друг другу».
Она улыбнулась. «Да, ты права. Между нами говоря, все равно ты была просто потрясающая в девятнадцать. Ну, согласись».
Она смеялась надо мной при свете поднимающейся луны. Я оценивающе посмотрела на нее. «Начинаю верить, что должна была быть».
«Ты хорошая, правда? — сказала она наивно. — Ну… Я не могу избавиться от ощущения, что не должна говорить об этом, чтобы не сделать тебя несчастной, но все равно… С тех пор я все время думала, деньги или нет, почему же он все-таки не развелся? Она не католичка, так что дело не в этом. Неужели правда дело в деньгах, Аннабел? Я не гадости говорю, в конце концов, он даже не мог содержать Форрест…»
«Сомневаюсь, чтобы для него был так важен Форрест». Только заговорив, я поняла, как странно выражаюсь, но она не заметила.
«Тогда почему? Почему они оставались вместе? Почему она так безобразно с ним обращалась, будто он сделал что-то ужасное? Это не из-за тебя, потому что началось за много лет до этого. Почему?»
«Как я могу знать? Он… никогда об этом не говорил. — И вдруг из ниоткуда пришла уверенная догадка: — У нее не было ребенка».
«Я… понимаю, — сказала Юлия медленно. — И он?..»
«Некоторые мужчины воспринимают жизнь как ответственность. Может, в этом дело. Может, он воспринимал ее несчастье, как свое. Как он мог ее оставить? Нельзя оставить человека, у которого больше Ничего нет».
«Знаешь, ты говоришь об этом, как о чем-то далеком. Будто это история про кого-то другого».
«Так я это и ощущаю. Послушай, почему бы нам не отправиться в дом? Пойдем, ты зеваешь, как маленькая. У тебя сегодня было длинное путешествие, ты, должно быть, устала. Еще масса времени для разговоров. Дональд завтра приедет?»
