Николя Фарг - Я была рядом

Почему я все время позволяю так с собой поступать? Почему я все ей спускаю с рук? Хороший вопрос, да? Я не знаю на него ответа. Я был измотан и подавлен, но, как всегда, не знал, что делать. Я всегда считал, что, не сопротивляясь, идя на уступки, угождая, я избегу конфликтов и Алекс отплатит мне любовью и лаской. Честное слово, я думал именно так. Я не отрицаю, что, возможно, корни проблемы моего хронического бессилия надо искать в детстве, в каком-то моем поступке, за который я до сих пор чувствую себя обязанным расплачиваться. Однако же ты не мой психоаналитик, и мы тут не собираемся изучать историю моей жизни. В каком-то смысле я в своем амплуа подкаблучника выступаю в защиту всех несчастных женщин, избиваемых парнями и не имеющих сил с ними расстаться. Обычно, глядя на таких женщин, принято говорить: «Они сумасшедшие! Как они могут терпеть это, почему не уходят?» Сегодня я готов ответить на этот вопрос: можно быть самым несчастным человеком на земле, можно чудовищно страдать, но не признаваться себе в этом. Ибо человек способен всю жизнь прожить с надеждой на избавление от боли и обретение любви. Можно годами перед самим собой симулировать слепоту, наотрез отказываясь замечать очевидное, и вместо любви довольствоваться ее иллюзией. Как говорится, можно любить своего палача. Хотя, разумеется, в нашей с Алекс совместной жизни было и много хорошего, даже очень много, мы испытали много счастливых моментов, это правда, я не хочу показаться несправедливым. Просто мне чаще вспоминается плохое, но это от боли, сейчас я не вполне в состоянии понять, что к чему. И все-таки я постараюсь внести ясность: нет, я не люблю страдать, я не люблю, когда на меня бросаются с электрическим проводом от лампы, — да, я люблю ласку и спокойствие, короче, я не мазохист!

Ну вот, значит, Алекс решила ничего не писать Алисе. Но я не осел, я довольно подозрителен, и у меня есть на то основание. На следующий день, после обеда, Алекс без предупреждения врывается в офис, отрывает меня от работы и приказывает мне освободить место у компьютера, она сейчас у меня на глазах напишет Алисе письмо, которым поставит девушку на место, я смогу прочитать это письмо, а потом мы вместе его отправим. В течение следующих полутора часов Алекс составляет текст, вылизывая каждую фразу и подбирая наиболее удачные английские обороты. Я наблюдаю ее эйфорию в бессилии ничтожного мужа и подлого любовника. В результате получается лицемерно-искреннее и лицемерно-великодушное послание глумливой желчной самки. Роли в этом письме распределены так: я маленький ветреный мальчик, капризный и безответственный, заслуживающий хорошей порки, но по-прежнему любимый доброй мамочкой. Алиса изображена в роли юной неопытной девицы, на свой страх и риск зашедшей во взрослую песочницу. «Дорогуша, не западай на женатых мужчин — это абсолютно дохлый номер. Лучше поищи себе парня своего возраста». Алекс же предстает в роли оскорбленной, но достойной женщины. Она так довольна своим письмом, что на целых полтора часа забывает о своей ненависти ко мне. Прежде чем отсылать, она спрашивает моего мнения. И я, как последний трус, как наивный идиот, в тысячный раз думающий, что теперь-то он точно освободит себя и жену от тяжелого груза измены, очертя голову бросаюсь в бездну: «Хорошо, хорошо, отправляй, она поймет». Еще ни разу в жизни мне не было так погано: я чувствовал себя жалким и униженным, маленьким, которым жена попользовалась как игрушкой, словно play-mobil, посмешищем, ставкой на карточном столе, предметом борьбы двух женщин, которые одинаково презирают меня, недостойным даже сильной ненависти, — в общем, куском дерьма, поверь. Я словно не существую. Вся эта ситуация обратилась в столкновение двух женщин, в схватку — единственный вид соперничества, который внушает им чувство страха и уважения, прости меня за такой женоненавистнический выпад, но ведь я говорю правду, правда? Впрочем, Алиса не стала тянуть с ответом. От нее пришло письмо, полное боли, гнева и жестокости. На следующий же день, зайдя по дороге в интернет-кафе, Алекс приносит мне распечатанное письмо: «Во-первых, я тебе не „дорогуша“. Во-вторых, мне не нужен твой рехнувшийся муженек, спасибо, но оставь его себе. Разбирайся сама с его проблемами». Операция Алекс удалась: она вызвала у Алисы отвращение ко мне. Мне хочется сдохнуть. Думаю, в этот момент я разом постарел на десять лет. Ничего не поделаешь, видимо, судьба обозлилась на меня, видимо, я не создан для счастья. И если я не умру от горя до конца этого года, то, скорее всего, закончу свою жизнь депрессивным, несчастным, сухим, уродливым и злым. В письме Алисы я наткнулся на одну очень хитрую и коварную фразу, от которой на меня повеяло могильным холодом, но ее подтекст не до конца уловила Александрина: «Ты производишь впечатление очень уверенной в себе женщины. Именно поэтому когда-нибудь я перешлю тебе письма, которые он мне писал». Когда во время нашей перепалки в субботу вечером я рассказал Александрине о своих письмах к Алисе, то значительно сократил их содержание. Я прекрасно понял, на что Алиса намекает этой фразой. Я чувствовал потребность кому-то довериться и поведал Алисе о вещах, никому не известных. Не хочу углубляться в эту тему, но речь идет об очень личном — об анализе супружеских отношений. Я говорил Алисе, что задыхаюсь в этом браке, что чувствую себя тюремным заключенным, но осознаю свою ответственность во всех смыслах слова. Я говорил, что отношения с женой изматывают меня и что мне не хватает смелости объяснить это Алекс, потому что это убьет ее, а она и так понимает, что у нас не все гладко, но я ни в коем случае не должен усугублять ее ситуацию. Алекс отвечает на письмо короткой самодовольной репликой: «Давай пришли мне его письма. Хотя я вряд ли узнаю из них что-то такое, чего еще не знаю, но ты пришли, если тебе это доставит удовольствие». Похоже, Алекс совершенно не заинтригована существованием каких-то писем, но, ежели Алиса их пришлет, мне крышка. Следующие два дня я провожу в страхе, что Алиса реализует свою угрозу. Я начинаю думать, что все женщины отвратительны, рядом с ними я ощущаю себя маленьким и беззащитным, мне вспоминается чья-то гениальная цитата: «Мне не выпало удачи быть педиком». Однако ничего не происходит, кажется, шторм затих. Звонить Алисе и умолять ее в память о нашей сказочной истории не посылать жене письма было бы верхом моего ничтожества, так что это исключено. На третий вечер после ссоры мы с Алекс сидим на диване и смотрим «Солярис», на экране тот эпизод, когда Джордж Клуни и Наташа Мак-Элхоун собираются заняться любовью (любовные парочки в фильмах сводят с ума нас обоих), Алекс хватает пульт, нажимает на паузу, поворачивается ко мне и, глядя прямо в глаза, спрашивает: «Что конкретно ты писал Алисе в этих письмах? Я уверена, что ты писал про меня гадости. Ты писал ей обо мне? Да? Ты ответишь? Что ты ей писал? Ты немедленно расскажешь мне, о чем писал!» Я трепещу, я вздыхаю, я покрываюсь потом, я поворачиваюсь так, чтобы сидеть прямо напротив Алекс, моя жизнь стала беспробудным кошмаром. Далее следует еще одна бессонная ночь. Проев мне плешь, добившись своего угрозами и шантажом, Алекс узнает правду о содержании писем. Она орет, мечет гром и молнии, сыплет оскорблениями, крушит все в доме, но на меня руки не поднимает.

После этого эпизода тучи не рассеиваются — все оставшиеся дни ноября проходят под знаком конфликта. От перспективы провести Рождество во Франции с детьми меня бросает в дрожь; Алекс снова спит отдельно, ведет дневник, часами говорит по телефону, смотрит на меня с ненавистью, отнимает все мои личные записи, а я рву себе душу, постоянно вспоминая об Алисе. В отличие от певички, ее нельзя забыть. Я умираю от горя. По совету Люка я сжег визитку ресторана с ее номером, а также удалил все письма и фотографии из компьютера, чтобы доказать самому себе наличие у меня силы воли и благородных чувств. Я все еще не могу спокойно смотреть матчи с участием команды Монте по «Евроспорту». Причем мне больно от мысли не только об Италии, но и обо всех романских странах, об оливковом масле, о сальсе, сандалиях, море, лете, цикадах и кипарисах. А мысль о том, что я потерял Алису, и вовсе сводит меня с ума, причем с каждым днем все больше. Меня почти не беспокоит вопрос ее отношения ко мне после всего, что произошло, но отсутствие между нами какой-либо связи страшно угнетает. Несмотря на суровый поворот событий в моей жизни, на возмущение и боль, испытываемые Алисой, на профессию палача, которой виртуозно овладела Александрина, Алиса продолжает символизировать для меня мир, счастье, ясность и равновесие. Я чувствую то же, что в день нашего прощания в скверике в Романце, когда, вопреки всякой логике, слова о вечной разлуке звучали фальшиво. Единственное, в чем я уверен, так это в моей привязанности к Алисе. Она притягивает меня в прямом смысле слова, будто между нами действует особый физический закон. Я чувствую это притяжение, несмотря на его абсурдность. Алиса притягивает меня просто потому, что она — это она, а я — это я. Я имею в виду, что она не только мой итальянский ангел, она особенная, в чувственном плане тонко организованная, глубокая, она создана для удивительных переживаний, для необыкновенных событий. Я не хочу показаться мистиком, но какой-то внутренний голос, возможно голос разума, инстинкта самосохранения, выживания, обновления, голос надежды и веры — не знаю, как еще определить его, — говорит мне, что я должен идти к ней без страха и сомнений, ибо она мой свет, мой белый парус. Постепенно потребность думать об Алисе восторжествовала над тяжелой армией Александрины. С каждым днем мое отчаяние росло, но вместе с ним почему-то росла и вера в себя. Парадокс. В общем, однажды утром я нахожу в себе силы и отправляю ей электронное письмо, где прошу прощения, говорю о данном жене обещании не искать ее, о моем жалком положении, о наших прекрасных воспоминаниях, которые я не хотел портить, но испортил. На следующий же день она отвечает мне, что я сделал ей больно, что она старается меня забыть и начать нормальную жизнь, и если я буду вновь ей писать, то она свяжется с моей женой, как бы это ни было подло с ее стороны. В конце письма она цитирует сентиментальное и довольно пессимистическое стихотворение Назыма Хикмета, ты его знаешь? Безумие заключается в том, что этой же ночью, а именно в три часа, в комнату врывается Алекс и грубейшим образом нарушает мой сон. Глаза ее искрятся причудливым огненным коктейлем, в котором намешаны гнев, паника и женская, почти сверхъестественная, интуиция. Она говорит: «Поклянись мне, что ты не входил с ней в контакт с тех пор, как отправил эту эсэмэску. Сейчас же поклянись жизнью наших детей». Я спрашиваю: «Ты для этого меня разбудила?» — а потом даю ей кощунственную клятву. Она уходит, а я, эмоционально изможденный, засыпаю с чувством отвращения к самому себе, но без малейшего намека на страх или волнение.