Пьер-Жакез Элиас - Золотая трава
— Кто знает, который из нас двух здесь больший чужак? Я бедна, матрос, так бедна и деньгами, и родней, что единственное мое достояние — это мои руки. Мне еще и семнадцати лет не исполнилось, когда меня начали называть старой девой из Коад аль Локха, вы понимаете, что я хочу сказать? Во мне нуждаются во время посева, жатвы, уборки урожая: во все трудные периоды года. Я нанимаюсь на фермы, чтобы заработать несколько су, необходимых мне на жизнь. А после работы, как вот этой ночью, требуется, чтобы я танцевала среди других — это тоже входит в круг моих обязанностей. Но я устала. Они могут себе позволить танцевать до полного изнеможения всю ночь, завтра — время для отдыха в их распоряжении. А я должна завтра же в другом месте начать снова рыть картофель. Только ни в коем случае не подумайте, что я жалуюсь или хочу опорочить людей. Люди совсем не злы. Я говорила исключительно для того, чтобы вы поняли, какова моя жизнь.
Корантен расходует три четверти своих сил на созерцание Элены и только одну на то, чтобы ее слушать. Лучше всего до него дошло то, что она пустилась перед ним в откровенность, что, по-видимому, ей несвойственно. И вовсе не по привычке засовывает он поглубже в карманы руки, а чтобы унять их дрожь. Он вне себя. Он хотел бы объяснить этой женщине все то, что произошло с ним по ее вине за последние четверть часа. Но он не находит нужных слов, если предположить их существование. После бесконечно долгого колебания, чуть живой, он слышит свой голос:
— У вас… у вас… очень красивое лицо.
Дубина стоеросовая! Не мог, что ли, держать рот закрытым, это он-то, который умеет так подолгу молчать? Ну, кивнул бы головой, не вдаваясь в подробности. Он не понимает, какую ошибку совершил, но смотрящие на него серые глаза гневно темнеют, и он готов поклясться, что они наполняются слезами. В ту же минуту Элена откидывается назад, ее большие руки взметываются к горлу, оно так сразу пересохло, что ей с видимым трудом удается выговорить, вернее почти прокричать:
— Что вы сказали? У меня вообще нет лица. Я — никто. Ничего не значу. Напрасно я с вами разговорилась. Прощай, матрос!
Она пятится назад вдоль стены, поворачивается и исчезает в ночи, прежде чем он приходит в себя, чтобы позвать ее, бежать за ней, сделать нечто разумное или, наоборот, какую-нибудь дикость, словом, нечто противоположное безжизненному стоянию, точно бревно, он твердит самому себе: если бы вы захотели меня взять, если бы захотели меня взять… А танцоры третьего гавота цепочкой несутся перед ним, подхлестываемые выкриками певцов, поющих о возвращении войны, которая, казалось, была уже на исходе. Но Корантен больше ничего не видит, кроме черных ртов и пустых глазниц. Достаточно было одной неловкой фразы, чтобы ночной праздник обернулся для него пляской смерти.
Из оцепенения его выводит голос Яна Кэрэ. Гавот закончился, солдат вернулся с войны, запоздав на семь лет, он пришел как раз в тот день, когда его жена вновь выходила замуж. Жена тотчас прогнала второго мужа и взяла первого. Все довольны, и Ян Кэрэ больше остальных, потому что заново овладел в совершенстве горным гавотом.
— Я поотвык от этих танцев, для них требуется совсем иное дыхание, чем для упражнений на море. Знаешь, что мне пришло в голову? Я обучу гавоту молодых людей Логана. Но ты, оказывается, в одиночестве. Где же Элена?
— Она ушла. Внезапно. Не знаю почему.
— Что-нибудь несуразное ты сказал, матрос, боюсь, что это именно так.
— Возможно, что я говорил и несуразно. Лучше было бы помолчать. Но я не смог.
— Ладно, что же ты сказал? Слово в слово.
— Я ей сказал, что у нее очень красивое лицо.
— Погоди, но ведь у нее и впрямь красивое лицо. А дальше?
— Ничего. Она внезапно сбежала. Стыд или гнев, я не знаю.
— Ни то, ни другое, если я ее правильно понял. Почему тебе взбрело на ум говорить об ее лице? Ей почудилось, что ты смеешься над ней. Как тебе объяснить! Сдается, что ей никогда никто не говорил комплиментов, но унижений она натерпелась с лихвой. Люди не обязательно плохи, но они одержимы предрассудками, которые кажутся им неопровержимыми. Элена самая честная девушка из всего этого кантона, самая работящая и, возможно, самая красивая, если правильно на нее посмотреть. Но разве кто-нибудь об этом подумает, раз у нее гроша ломаного нет за душой. А про нее, бедняжку, к тому же даже и неизвестно, кто был ее отцом. Пошли, матрос, закусим и промочим горло у моей сестры. Может быть, Элена там. Вдвоем-то, черт побери, мы сумеем-таки ее убедить, что ты сказал ей чистую правду.
Но Элены не было у его сестры. Сыскать ее оказалось невозможным. Корантен был так подавлен, что Ян Кэрэ, расспрашивая то одних, то других, добился наконец, на какой ферме она должна начать завтра работать. Оба парня направились туда, но никто не видел там Элены, и всех это удивило, потому что она была человеком слова. Возможно, она заболела первый раз за всю свою жизнь, ведь это может случиться и с тем, кто унаследовал лучшее в мире здоровье. Они поднялись к маленькому домику, который она купила на свои сбережения, чтобы чувствовать себя независимой после целого дня тяжелой работы. Но ее нет. Дверь и единственное окно были тщательно закрыты, как бы в предвидении довольно длительного отсутствия, на все то время, пока двое матросов останутся в деревне. Во всяком случае, так они оба поняли, не высказывая друг другу своих мыслей. Им ничего не оставалось, как возвратиться в Логан и отдать себя в распоряжение Пьера Гоазкоза.
Если этот последний и был удивлен, увидев, что на «Золотую траву» поднялись два рыбака явно чем-то озабоченные и которые даже не разговаривали друг с другом, он был чересчур деликатен, чтобы дать им заметить свое удивление. К тому же ему показалось совершенно очевидным, что между ними не произошло ссоры — наоборот. Время от времени, чтобы подбодрить своего друга, Ян Кэрэ награждал его дружеским тумаком. А Корантен отвечал ему благодарным, хоть и опечаленным, взглядом. Но оба явно были потрясены бессилием разрешить какую-то задачу, над которой они тщетно бились. А Пьер Гоазкоз, наблюдая их в море и на суше, невозмутимо выжидал, когда который-нибудь из них или оба вместе обратятся к нему за помощью. Но ждал он напрасно. Значит, по их мнению, он не может им помочь. Тогда он начал обращаться к ним лишь с необходимыми приказаниями. В это же время Ален Дугэ замкнулся в свирепом молчании, из которого он выходил, только когда разражался руганью, если что-либо не ладилось. «Золотая трава» перестала иметь команду, достойную такого наименования. Каждый из членов экипажа думал свою думу, хотя еще и продолжал нести морскую службу. Пьер Гоазкоз забеспокоился. Такое положение не могло длиться. Или произойдет какая-нибудь драма, или трое парней дезертируют с «Золотой травы»: каждый в свою сторону и каждый со своей скрытой тревогой, которая касается якобы лишь его одного.
Накануне рождества все увидели, что, одевшись по-праздничному, Корантен устремился к автобусу. Ян Кэрэ, стоя в табачном киоске, наблюдал за отъездом друга, потом облокотился на прилавок и начал пропускать стакан за стаканом, с явным намерением вдребезги напиться, прежде чем уйти к себе и запереться. Весь Логан забеспокоился: почему этот молодой рыбак в таком виде выставился всем напоказ, хотя раньше никто не замечал у него наклонности к пьянству. Пошли предупредить Алена Дугэ, который побежал к Пьеру Гоазкозу. Но тот объявил, что с Яном Кэрэ все в порядке и теперь надо лишь дожидаться возвращения Корантена, как и делает это Ян Кэрэ, который, чтобы убить время, храпел у себя на кровати.
А Корантен, направляясь в горы, неистовствовал, словно черт, спрыснутый святой водой. Ни один автокар не шел не только в деревню Элены, но даже и в центральный городок того прихода. Не тот это был день недели. Корантену пришлось перескочить с фуры в шарабан, чтобы к ночи очутиться примерно в двух лье от Коад аль Локх. Его благонадежный вид послужил ему пропуском в стоявшие на отшибе горные фермы — так он умудрился заблудиться. В одной из ферм с ним даже отправили слугу, чтобы тот вывел его на правильную дорогу. Он вошел в горы с конца, противоположного городку. Подъем с этой стороны был более крутым, не говоря уже о том, что прибрежному жителю вообще трудно ориентироваться в подобном месте. Но чего бы это ему ни стоило, Корантен решил довести до конца предпринятое им дело.
Когда он добрался наконец до деревни, то обнаружил, что она пуста. Сколько он ни стучал во все двери, никакого ответа. Разумеется, было очень поздно, но в рождественскую ночь он рассчитывал хоть кого-нибудь застать на ногах. К тому же в предшествовавшее посещение он почти со всеми тут перезнакомился. У него было лишь одно упрямое желание — пусть кто-нибудь проводит его к маленькому домику Элены, чтобы не бросить тень на репутацию девушки. Он растерянно блуждал по центральному двору, где в свое время бурлил ночной праздник, и вдруг заметил, что к нему приближается старик, опирающийся на палку; он, несомненно, только что встал с постели, потому что голова у него была не покрыта. Старик крикнул:
