Алекс Тарн - Иона

Он стоит перед дверью, смотрит на две двойки, намалеванные масляной краской, и не решается постучать. Конечно, ее нету… что это ты себе навоображал… конечно, нету; только не умри мне тут от огорчения, когда это выяснится. Ну и что? Даже если нету, все равно — вот это ее дверь, и там, внутри, ее вещи, ее запах, вот по этой ковровой дорожке она ходила, вот на этой дверной ручке отпечаток ее руки. Если взяться за ручку, то это как будто погладить ее по руке… Яник берется за ручку, и дверь открывается.

Комната как комната — такая же, как и у них с Андреем, и этот вроде бы очевидный факт кажется Янику совершенно невероятным — как же так? — это ведь ее комната… На одной из кроватей — знакомый раскормленный чемодан. Разноцветные шмотки свисают из него, как капуста из полуоткрытого рта идиота. Яник берет с кровати подушку и некоторое время стоит, прижав ее к лицу, дыша ее запахом. Поглощенный этим самым важным на свете занятием, он не сразу осознает: что-то в комнате царапает его взгляд, зовет, требует внимания. Что же? Он отрывается от подушки и оглядывается. А! Вот оно. На тумбочке — конверт, прислоненный к вовек не мытому пустому стакану. А на конверте надпись: «Янику». Как это?.. Конверт не заклеен. Дрожащими руками Яник достает сложенный вчетверо листок.

«Милый мой Ионыч! Я тебя ужасно люблю, и мне нужно, чтобы именно эти слова были первыми, которые ты прочитаешь. Видишь, мне не понадобилось особо много времени, чтобы во всем разобраться. Даже можно сказать, почти никакого времени не понадобилось, потому что я все поняла уже через час после того, как мы с Кэрри отъехали от Диярбакыра, а может быть, даже раньше. Мне бы тогда же и вернуться, но я только сидела и ревела, как полнейшая дура, а потом уже было поздно, как всегда.

Но я почему-то уверена, что ты меня ищешь, и поэтому пишу тебе письма каждый день и оставляю в разных местах, а потом возвращаюсь и рву, и пишу новые, но совершенно теми же словами. Полный идиотизм, правда?

Сейчас я в гостинице, Кэрри уехала, а я приняла душ, он тут поганейший, но я вдруг вспомнила, как мы с тобой делали это в душе, и твои руки, и я совершенно обалдела от всего этого и от того, как хочу тебя снова, прямо сейчас. Хорошо, что ты это не прочтешь, потому что в голове у меня теперь полный бред, с сильным уклоном в порнографию.

Кэрри сказала, что вам Дахука не миновать, и я надеюсь, что это действительно так, и ты меня наконец-то найдешь, а Кэрри уехала в Эрбиль, фотографировать. Вообще-то у меня тут еще и дела, так что не принимай, пожалуйста, все на свой счет. Голову я, конечно, потеряла, но не совсем.

Ты помнишь, я говорила тебе о своем этнографическом проекте, связанном с йезидами. Это такой небольшой народ, несколько сотен тысяч человек, и Дахук находится совсем рядом с их важнейшим религиозным центром. Послезавтра, в среду, они отмечают свой Новый Год, и я просто обязана это видеть. Не знаю, правда, насколько мне удастся, потому что они чужих к себе не подпускают, что вполне оправдано — ведь многие считают их сатанистской сектой.

Я совершенно уверена, что все обстоит не так, и мое исследование должно помочь опровергнуть этот дурацкий предрассудок. Представь себе, бедняг по сей день обвиняют в человеческих жертвоприношениях! На протяжении всей своей истории они подвергались (и подвергаются до сих пор) жутким гонениям со стороны властей. В общем, несчастные люди.

Завтра утром я попытаюсь на них выйти. А письмо это — на всякий случай — а вдруг ты приедешь, когда меня не будет в гостинице, хотя это и маловероятно — к полудню-то я точно вернусь. Я и дверь запирать не стану, чтобы ты мог зайти, не напрягая здешнего портье. Все равно отель пуст, да и красть у меня нечего. Портье тут, кстати, странный, похож на колдуна, но знает чертову уйму языков, включая, между прочим, иврит. И имя у него забавное — Джо, как на Диком Западе. Это Кэрри его расколола… ну, она кого хочешь расколет. Наверное, это глупо — и письмо, и дверь, и Кэрри этого бы точно не одобрила, но я уже не знаю, что глупо, а что нет.

Целую тебя, твоя Пал.

Найди меня скорее, мне очень плохо без тебя, особенно в душе.»

 К полудню… Яник смотрит на часы. Подожди, о каком полудне идет речь? Разве о сегодняшнем? Конечно, нет. Старик сказал, что она ушла еще до нашего приезда, вчера. Черт… Яник быстро спускается в холл. Запах кофе встречает его еще в коридоре второго этажа и постепенно сгущается на лестнице. Ближе к стойке Яник уже плывет в нем, как в бассейне.

— А! Как ты кстати спустился, — говорит портье. — Хочешь кофе?

Он достает второй стаканчик и ловко наливает туда кофе из медной джезвы.

— Пожалуйста. За счет заведения.

— Спасибо, Джо, — отвечает Яник на иврите. — Мне очень нужна твоя помощь.

— Ну конечно, — кивает старик, ничуть не удивляясь. — Я сразу понял, что ты не из России. Шалом. Только не называй меня Джо. На иврите это звучит как-то по-дурацки. Мое имя — Ионатан.

— Хорошо… — Яник показывает письмо. — Это я нашел в комнате Пал. Дверь была не заперта. Тут она пишет, что идет искать каких-то йезидов и вернется к полудню. К вчерашнему полудню… Я очень беспокоюсь, Ионатан.

Портье напрягается. Какое-то время он стоит, опустив голову и полузакрыв глаза, развесив по плечам морщинистые бульдожьи щеки. Потом он поднимает на Яника непроницаемый взгляд.

— Йезиды? Зачем ей йезиды?

— Она делает исследование для университета Торонто. Затем и приехала. Где ее теперь искать? И кто такие эти чертовы йезиды?

Старик выходит из-за стойки. Он очень серьезен.

— Чертовы… Давай-ка присядем, парень. Познакомлю тебя со здешним театром, так уж и быть. Неси сюда свой кофе. Время терпит. Пока все равно делать нечего — до того, как стемнеет.

Обеспокоенный Яник усаживается в плетеное кресло. Время терпит? Что это значит? Старик ставит на низкий столик свой стакан; он задумчив и говорит медленно, вполголоса. Взгляд его безостановочно бродит по павлиньим стенам, поросшие черным волосом руки напряженно сцеплены на колене.

— Смотри, Иона. Это место показалось тебе дырой… Должен заметить, что многие с тобой не согласны. Есть и такие, что считают район Мосула самой что ни на есть столицей… Столицей Сатаны, Иона. Его сценой.

Портье некоторое время молчит, как будто давая Янику время проникнуться важностью сказанного.

— Итак, о йезидах ты не знаешь ничего. Ну а про Ниневию ты слыхал? Про Ассирийскую империю? Это ведь и ее театр тоже… Да? Ну и отлично. Тогда ты поймешь, что я имею в виду, если скажу, что йезиды полагают себя наследниками самых страшных ассирийских царей. Впрочем, не только ассирийских. К примеру, вавилонский Навуходоносор, разрушивший Храм Соломона, тоже происходит из йезидской братии… во всяком случае, по их собственным утверждениям.

Ты спросишь, зачем им претендовать на столь неприятное родство? Но в том-то и дело, что для них это вовсе не неприятность. Наоборот, они очень гордятся своей связью с царями-разрушителями, царями-садистами, царями-мучителями. Почему? Потому что цари эти — порождение Сатаны, а ему-то, Сатане, йезиды и поклоняются.

Они даже не называют его Сатаной, Шайтаном — по тем же причинам, по которым евреям запрещено произносить полное Имя Бога — чтобы не осквернить Его великой святости. Им нельзя употреблять даже созвучные слова самого невинного значения. Доходит до того, что особо благочестивые избегают любых слов, начинающихся с «ша»… Вместо этого йезиды зовут Сатану «Азазел», а чаще всего — «Таус-Мелек», что значит «ангел-павлин». Вот, взгляни…

Старик обводит рукой маленький холл, и стаи павлинов на стенах согласно покачивают роскошными веерами распущенных хвостов. Ага. Яник возвращает вопросительный взгляд к старому портье. Тот отрицательно качает головой.

— Нет, я не йезид. Иначе бы не рассказывал тебе всего этого. Чужих они в свои тайны не посвящают. А также укорачивают нос тем, кто лезет в чужие дела слишком назойливо… Так что если хочешь услышать действительно хороший совет, то поднимайся сейчас же в номер, собирай вещи и отправляйся в Эрбиль или в Сулейманию. И забудь это слово — йезиды. Жил же ты до этого, не зная о них ничего? Вот и продолжай в том же духе. Этих спектаклей тебе лучше не видеть, не то что выходить на сцену… А друзьям твоим, когда они вернутся, я передам, что ты ждешь их в Эрбиле. Если они, конечно, вернутся…

— Что ты имеешь в виду?

— Как тебе сказать… — старик пожимает плечами. — В этом театре исчезают и актеры, и зрители — даже в мирные времена. А уж во время войны… Не знаю…

— Ладно, — перебивает его Яник. — Твой совет мне понятен. Давай-ка лучше вернемся к йезидам. Ты говоришь, что они поклоняются черту и сильно злодеев уважают. В этом, на мой взгляд, нет ничего страшного: мало ли кто, кого и за что уважает? От уважения пока еще никто не умирал. Другое дело, если они сами злодействуют. Но это как раз-таки кажется мне маловероятным — иначе они бы давно уже по тюрьмам сидели… В течение тысяч лет совершать преступления и оставаться не только безнаказанным, но и неизвестным?.. — как-то не верится.