Вера Галактионова - Спящие от печали
Стесняясь запущенности жилища, Нюрочка объяснила:
– Мы не белим давно. Это не от лени. Просто извёстку не на что покупать… На ферме деньги не платят. Мы работаем, они не платят.
– А как же… – прикладывал он рукав к губам и морщился, но алюминиевая бесчувственность уже ушла из его глаз; они стали обыкновенными, хотя и без блеска. – А как же вы живёте?
– Как все – живём, – пожала Нюрочка плечами. – Молоко на ферме воруем, по пол-литра. Его мачеха в райцентре продаёт. И творог, если скопился… А молоко мы не пьём сами. Для денег воруем немножко, когда бригадир недосмотрит. Надо за свет платить, за квартиру. Соль, муку и спички только покупаем. И хлеб. На обувку не хватает… У нас уже половину доярок в тюрьму посадили. За воровство. Облава на нас в степи была.
– А начальство чего не заступилось? – парнишка солидно приглаживал сивую макушку. – Ну, типа – бартер: взяли они молоко вместо зарплаты. Доярки… Свои же все.
– Оно само милицию вызвало, начальство. И облаву устроило – оно, – покачивала Нюрочка босой ногою. – Старые доярки и слабые, больные чем-нибудь, до буераков не добежали. На землю попадали. Вот, их подобрали. И под суд. Они в тюрьме теперь… У нас уже четыре дома пустые стоят, из них дети разбрелись. В город ушли.
– В чуханы, – кивнул парнишка. – Больше им некуда…
– Скоро опять ловить нас будут. В степи, с поличным. А когда – неизвестно… Начальство предупредило: облаву устроят неожиданно.
– Весёлый коленкор, – заметил парнишка. – А зачем же вы работаете? За бесплатно?
– Затем… Без работы все пропадём. Окончательно. Держаться нам не за что будет. А так – надежда есть: вдруг всё наладится… Нет, лучше кое-как, чем никак.
– Не наладится!.. Если сволочи они. Начальники ваши.
– Везде теперь такие, – ответила Нюрочка со вздохом, как взрослая. – Капитализм на нас накинулся! Поэтому начальникам деньги прямо в карман идут. А из своего кармана кому хочется отдавать? Вот и не платят нигде.
– Выходит, они не воры, а воры… Воры вы, значит? – усмехнулся парнишка.
– Да, конечно! – кивнула Нюрочка. – Пол-литровую банку с крышкой в карман халата ставим, под фартук… У меня не получается пока. Я неловкая. С пустой банкой в основном прихожу. Но я приспособлюсь. А то мачехиным, ворованным, обедаю, а сама… Неловкая… По-честному – надо не есть, конечно… Совсем… Я пробовала так. Мне удаётся! Только не долго. Не очень долго.
+ + +Парнишка всё оглядывался на стену, вдоль которой, от пола и до потолка, стояли тяжёлые книги на полках, сооружённых из грубых досок и шершавых брусьев. Старые тома с золотым полуоблезлым тиснением привлекали его больше, но они же внушали какое-то недоумение.
– Ешь свой пряник сама, у меня зуб шатается, – озирался парнишка, цвиркая слюною. – Кажись, выбили, парашники… Книг – до фигища. Зачем они вам?.. Пережиток прошлого? Да?
– В той комнате их ещё больше, – оживилась Нюрочка. – Мачеха Маринка выкинуть хочет. Но она добрая. Как увидит слёзы, так соглашается: пускай пылятся… И полки – ещё дедушкины. Он сам их делал.
– Не плотник. Сразу видно, – заметил парнишка снисходительно. – Крепление плохое. Тут пазы нужны. Или уголки. И шурупы! А доски – не такие, покороче. Видишь, прогнулись?
– Он профессор был. Пока не сослали… Один ученик архив его сохранил. Он даже часть библиотеки выкупил. У бабушкиной родни. За дорого. Чужой совсем человек… Багажом сюда отправил, когда разрешение вышло. А бабушку я не знаю. Она здесь недолго жила, после лагеря. Только молчала, говорят, и папиросы всё время курила… Там, в книгах, работы дедушкины есть. Статьи старые. Против огульной мелиорации земель в засушливых районах… Он писал, что от земли нельзя требовать того, чего она не хочет. Что тогда она станет умирать под солончаками.
– А от людей зато можно, – кивнул парнишка.
– Он и тут писал всё время, я помню… Хотел, чтобы подсевали травы, не вспахивая землю. Под снег… Особые травы, которые на радиоактивных землях должны сеяться. У них такой обмен, что верхний слой почвы постепенно делается не опасным для человека…
Парнишка уже думал о своём, облокотившись на стол: видимо, размышлял, как ему теперь быть. И Нюрочка говорила не для него, а просто так, в пустоту:
– …Эти травы, при подборе и чередовании, помогают друг другу. И сами становятся пригодными для корма скоту. У него вычислений много было… Он говорил, что землю можно лечить травами, как человека.
– Что? Травник? – очнулся парнишка. – Дед?
– Не знаю… Биологию здесь, в школе, преподавал. Но его районо не любило, потому что он двоек не ставил. Школьников опрашивать забывал. Только рассказывал, что знал, и гербарии особенные составлять учил. А поурочных планов не писал. И календарных тоже. Ему времени на это не хватало… Его потом реабилитировали, а он – всё равно, так и работал без планов, до самой смерти. В школе, дома…
+ + +
Сонная муха тем временем ожила за тюлевой занавеской и стала биться в стекло, как припадочная. Нюрочка вскочила. Она взяла в руки самодельную мухобойку, – это была кожаная сморщенная рукавица, кое-как прибитая к сучковатой палке ржавым гвоздём, – но, постояв с поднятой рукой и поглядев на зудящую муху пристально, села снова. И муха стихла.
– Пускай поживёт, – сказала Нюрочка, бросив мухобойку на подоконник. – Они счастливые! Им на работу устраиваться не надо.
– Ну! – согласился парнишка. – А милиционеров у них вообще нет! Муха мухе друг… Ты видала, чтобы муха муху судила? Лапы выкручивала?
– У них всё ещё равенство, наверно, – нерешительно сказала Нюрочка. – А мы его уже никогда не увидим.
Она запнулась: парнишка опять её не слушал. Вытянув шею, он старался уловить в настенном зеркале своё отображенье, однако оно ускользало, а вставать парнишке не хотелось. Наконец он откинулся к спинке стула, как следует.
– Да! От книжек ваших теперь толка нет никакого, – заглядевшись на себя, осторожно стирал он рукавом засохшую кровь с подбородка. – А эти… труды его толкнуть можно? Кому-нибудь продать? Те, которые дед здесь написал?
– Как это?
– Ну, вот у богатого деньги есть, и охота ему учёным стать. Не будет же он сам голову ломать, правильно? Книг читать – хренову тучу, над бумагой горбиться, когда у него миллионы? Он лучше чужие труды купит. Подсунет, как свои. Да и всё, – прикидывал парнишка. – Сейчас – так! Не иначе.
– То, что он делал, никому не нужно, – покачала головой Нюрочка. – Дедушка для Нового Человека писал. Который появится когда-нибудь. Для Человека разумного будущего.
– …А он точно – появится? – засомневался парнишка.
– Да. Если мир его не уничтожит… Миру в лучшую сторону меняться не хочется, он к плохому идёт, а помехи – сметает. Заранее. Как только почует.
– Значит, ещё в зыбке придушит! – поглядывал на себя парнишка, подставляя зеркалу распухшую щёку. – Нечего ждать, короче. Нового Человека…
– Почему? – не поняла Нюрочка. – Его родить можно. Воспитать. Только сберечь трудно будет. А родить – можно.
– …И что? – парнишка посмотрел на неё внимательно. – Родишь – ему отдашь? Работы все? Да?
Нюрочка покачала головой:
– Нет!.. Их Маринка сожгла. Думала, макулатура… У дедушки почерк торопливый был. Там – то исправлено, то перечёркнуто. Маринка говорит: ни одного чисто написанного листа не было… Его бумаги вон в том большом сундуке лежали, до верха. Мама помнила, что их надо отвезти туда, где он лекции раньше читал. Не успела… А Маринке сундук нужен был. Под старые тряпки… Она жаловалась, что листы лежалые, плохо горели. И совхозная библиотека тоже плохо горела, в которой мама работала… Книги очень плохо горят! Я помню… Их бензином обливали за клубом, на заднем дворе, в темноте. Ночью… Мы с мамой бегали смотреть. Она, дедушкина дочка, в клубе книги выдавала… Потом демократы пришли. Они библиотеки жгли. И клубы разоряли.
– А зачем? – не понимал парнишка. – Почему?
– Потому, что варвары… Дедушка давно предсказывал, что так будет.
– …Гороскопы составлял?
– Нет. Просто объяснял, что ещё завершающий этап революции – впереди… Он про революционеров знал всё: «Их внуки сядут на место расстрелянных, как подменные баре. Спалят советскую власть – и сядут барствовать, вместо настоящих». Так говорил. Про варваров…
– Ничего себе… У тебя что – память хорошая? – подозрительно сощурился парнишка.
Нюрочка помолчала. Потом пожала плечами:
– Раньше у многих такая была. Даже лучше. Но у кого лучше – тех уничтожили быстрее. Не так медленно…
– Ерунда! – не поверил он ей. – Умные остались, я встречал… Вот, физрук наш Пантофель! Молчит, молчит, краснеет. Набрякнет весь – потом как крикнет что-нибудь умное! И все балдеют… На пятёрки в школе училась? Да?
Нюрочка смутилась:
– Я по канату лазить не умела. И по тригонометрии… тройка вышла. Дедушка бы меня презирал. А мама бы сильно расстроилась… Мне без неё стараться не хотелось! Пускай. Тройка – и тройка…