Мила Иванцова - Живые книги
Обо всем этом думала Амалия, стоя под струями горячей воды, обжигая тело, но реакция его давала осознание того, что оно живет. Красивая, с недавних пор одинокая женщина стояла в серой, поцарапанной прежними жильцами ванной, держа над головой рассеиватель воды, и словно пыталась смыть с себя надоедливые мысли, но те копошились в голове, неподвластные ни женщине, ни тугим струям…
Завернувшись в длинный халат, Амалия вытащила из сумочки пачку сигарет и зажигалку и пошла на балкон. Но едва она подняла ногу над порожком, как вздрогнула и застыла — в темноте с кресла, как два желтых фонарика, на нее блеснули два глаза.
— О господи! А ты здесь откуда? — взялась за сердце Амалия, узнав в гостье ту самую кошку, которой сегодня выносила колбасы. — Так ты тогда проскочила и с тех пор здесь и сидишь? Ничего себе история!
Она присела на корточки возле кресла и разглядывала животное, не проявлявшее никакого беспокойства и, казалось, очень уютно чувствовавшее себя в старом кресле.
— Может, покормить тебя? Ну, пойдем, пойдем на кухню…
Кошка спрыгнула на пол и побежала впереди Амалии, будто не сомневалась, где именно в этой квартире водится пища.
— Вот тебе колбаски, — подразнила женщина кошку колечком и двинулась ко входной двери, — но будешь есть ее на лестнице! Так и договоримся, я тебе буду выносить еду. А вот брать тебя к себе я не собиралась, уж прости. Ну, что ты стоишь? Иди, иди ко мне! Упрямое ты животное! Я тебе есть дам, положу в твою коробку от пиццы, иди!
Кошка стояла в дверях кухни и внимательно следила за движениями женщины, но идти за ней явно не собиралась.
— Дурочка, иди на! Давай не будем давить на жалость! Иди! Не могу я тебя забрать… Я и сама скоро отсюда уеду. Понимаешь? Я здесь не надолго… И вообще… вообще, это не моя квартира… Как тебе объяснить?
Через несколько минут Амалия все же вернулась на кухню, вздохнула и положила перед кошкой пищу.
— Все равно придется тебе отсюда убираться, дорогая…
— Мррр… — ответила кошка, жуя колбасу.
— Будет тебе «мур»…
Амалия махнула рукой и пошла на балкон — все же выкурить сигарету и подумать о странном сегодняшнем дне. Город засыпал, а где-то внизу в траве пел одинокий сверчок. Молодой месяц поднялся над домом напротив, и Амалия вспомнила старую примету — что имеешь при себе, когда впервые увидишь тоненький месяц, с тем и будешь весь следующий месяц. Согласно этой примете, желательно было бы иметь в руках деньги, еду, что-то полезное. У Амалии же в одной руке дымилась сигарета, а вторая нащупала в кармане халата обломок карандаша.
— Вот… — невесело сказала женщина и вздрогнула — о ее ногу потерлась теплой головкой кошка, благодарно мурлыкнула и снова запрыгнула на кресло.
— Ты уже здесь обосновалась, как дома! — погрозила ей пальцем Амалия и вдруг замерла от догадки. — Матушки… А может, ты и есть дома? Может, это не ты ко мне пришла, а я к тебе?!
23
В понедельник утром о Жене вспомнили женщины, которые обычно вызывали ее к себе в офис, где та усаживалась в небольшой каморке, предназначенной для обедов персонала, и за несколько часов делала маникюр всей женской части той конторы. Цену назначала умеренную, «за опт», и все оставались довольны. Сегодняшняя работа ничем не отличалась от обычной, разве что одна из клиенток во время процедуры то вздыхала, то сердилась на непослушную дочь-подростка и обращалась к Женьке, так как та была едва старше ее ребенка, с риторическими вопросами вроде «и какого рожна ей не хватает дома?» или «вот как ей объяснить, что мать ей не враг?». Женька пожимала плечами и единственное, что могла посоветовать, — это поговорить с дочерью искренне и без «наездов», попытаться понять друг друга.
Она трудилась над женской рукой, превращая «просто руку» в «руку ухоженную», а между тем думала, что, видимо, и ее мама так же на работе вздыхает и делится с чужими людьми своими проблемами, спрашивает их, чего ей, Женьке, не хватало дома… Будто те люди могут что-то знать об их жизни или действительно что-то посоветовать.
Закончив работу, Женька зашла в ближайший супермаркет, купила «Киевский» торт и отправилась к маме — в отдел кадров другого супермаркета. Как раз приближался час обеда, и тортик к чаю мог очень пригодиться.
Конечно, они любили друг друга. И жалели. И не желали друг другу зла. Может, Женьку немного охватывала детская ревность, когда мамино внимание в свое время переключилось на Жору. Но потом ей одновременно было и жаль матери, что с таким связалась, и брало отчаяние, потому что мать не могла или не умела защитить ни себя, ни своего ребенка от ее самодура, да еще и принимала Жорину сторону, когда он «воспитывал» падчерицу, предрекая ей Окружную, колонию или наркодиспансер… Конечно, мать беспокоилась о ней и переживала, как и сегодняшняя клиентка, и это можно было понять. Когда смотришь на ситуацию со стороны. Но если изнутри… Неуютно жилось девушке последние годы, и не от хорошей жизни пошла она из дому на квартиру, хоть и жаль было матери, ведь той приходилось балансировать между мужем и нею.
Итак, они не виделись уже пять дней, и Женька сделала вторую попытку встретиться. Ведь все же родные люди, столько всего пережили вместе… И ее переезд совсем не означал разрыва отношений.
— Добрый день! — заглянула она в кабинет, где сидели три женщины, каждая за своим столом. — Мам, а я к тебе!
— Женька! Ой, божечки! — Мать прижала ладонь к груди. — Что-то случилось?
— Нет, — Женя проскользнула в дверь и протянула торт, — просто так. Соскучилась!
Две пары чужих глаз с интересом смотрели то на Женьку, то на Клавдию Юрьевну.
Мать вскочила из-за стола и бросилась к двери, где замерла девушка, держа перед собой круглую коробку, разрисованную каштановыми листьями. Одной рукой женщина взяла подарок, а второй неуклюже обняла дочь, ткнулась носом в ее прическу, где-то повыше уха, и всхлипнула:
— Женькааа…
— Ну, мам… Мам… Ну че ты?… Ну не надо… — У Женьки и самой предательски зачесалось в носу, она потерлась лбом о мамину щеку, обняла ее за плечо одной рукой, второй придерживая торт.
— Вот уж парочка! — вскочила еще молодая, но весьма упитанная бухгалтер. — Давайте хоть торт заберу, угробите ж его, обнимаясь!
— Точно, Соня, возьми, а то будем мы без торта! — снисходительно улыбнулась Ирина Гавриловна, пожилая женщина, которая работала вместе с матерью уже лет пятнадцать.
— Женькааа… — снова всхлипнула мать и обняла маленького взрослого ребенка уже обеими руками.
— Нет, что ни говори, Клавдия, а дочка у тебя хорошая! — сказала Соня. — Видишь, пришла по-человечески, обнялись, угостила, в гости тебя к себе пригласила… И нам пообещала как-нибудь зайти маникюр всем сделать… Правда, быстро убежала, но дело молодое… Хорошее дитя, вот не наговаривай! Просто выросла.
— А Жора твой — козел! — резюмировала Ирина Гавриловна.
Клавдия вздохнула. Три пластиковых стаканчика тихо ударились друг о друга над остатками торта. В них тревожно дрогнуло гранатового цвета сладковатое вино.
— За наше женское счастье! И малой твоей удачи! — сказала Соня, и женщины выпили.
Вскоре прибрали со стола и снова взялись за работу, но что-то горько-сладкое, щемяще-нежное и лирически печальное все еще шевелилось в груди у каждой, и внимательный наблюдатель заметил бы, что все трое иногда вздыхают, не отрываясь от компьютеров и бумаг.
24
Утро понедельника началось у Амалии с шока. Едва она собралась спустить ноги с кровати, как увидела на старом потертом паркете, прямо возле тапочек, мертвого голубя. Женщина вскрикнула и отпрянула. В тот же миг что-то упало сбоку на ее кровать. Амалия вздрогнула, замерла, но тут же боковым зрением увидела кошку, которая подошла и потерлась головой о ее руку.
— О господи… Это ты сделала?! Говори, ты?! — Она брезгливо оттолкнула от себя животное и крикнула: — Уходи! Вон с моей кровати!
Кошка обиженно спрыгнула на пол, мимоходом принюхалась к мертвой птице и гордо двинулась на балкон. Голуби, снова топтавшиеся на перилах, всполошились и исчезли.
Амалия овладела собой, встала с кровати, надела тапочки, осторожно обошла бездыханное тело беспечного голубя, который застыл в неестественной позе с вывихнутым крылом, и двинулась в ванную умываться.
Вернулась она босая, держа тапочки в руках, и вышла на балкон.
— Вот я тебе сейчас! Вот накажу — будешь знать! Что ж ты за животное такое? Ты же не от голода его убила! А зачем? Для порядка? Так ты и сама здесь никто, слышишь? — Амалия замахнулась на кошку тапкой, та попятилась, вжалась в изгиб сидения кресла и зашипела. — Ты еще на меня шипеть?! Пошла вон! Я и вчера тебе говорила — здесь тебе не жить! Да еще с такими бандитскими повадками! А зачем ты его в комнату притащила? Мне похвастаться? Спасибо, что не в постель!
