Александр Кабаков - Старик и ангел
— Позвольте, — обрадовался Кузнецов возникшему в этот миг аргументу, — но ведь выводить людей из клинической смерти медицина научилась не так давно. Не знаю… Лет сто? А до этого как же… он… словом, как к Черту во власть люди попадали?
— Прекрасно сами знаете, профессор, — усмехнулся полковник. — Для этого вы вполне достаточно начитаны, и даже на языке оригинала кое-что… Как попадали? По-всякому… Некоторые сами продавали душу хвостатому за бессмертие, то есть от передачи своей души Богу отказывались превентивно, юридическим, так сказать, путем. Подпись кровью, тут же и огненная печать… Формальности обычные. Да чего ж далеко ходить: попробуйте вы свою дачку… есть дачка?
— Нету, — угрюмо ответил Кузнецов.
— Ну, попробовали бы квартиру, когда еще ею владели, не супруге вашей, мадам Шаповал-Кузнецовой, завещать, а кому-нибудь… ну, не будем вдаваться… И забегаетесь по нотариусам, и всюду подписи и печати, и буквально кровь пьют! И уж потом все равно суд, причем, прямо скажем, вполне страшный суд! Так это всего лишь трехкомнатная квартира, 76 квадратных метров общая площадь… А то душа… Помните коллегу-то вашего, пожилого ученого, который согласился? Если не читали, то уж оперу-то слышали? И это, заметьте, по собственной воле и даже инициативе…
Сергей Григорьевич вдруг почувствовал, что дрожит, причем так дрожит, что буквально зуб на зуб не попадает.
— Кондишен выключи, — приказал шоферу сочувственный полковник Михайлов Петр Иваныч и продолжил: — А в прежние времена, до реанимации, тоже способов было много. Вот, например, совсем непредсказуемый и никак в воле человека не находящийся случай: при родах пуповина обмоталась, ну, уже было задохнулся, но опытная повивалка — в роду супруги вашей была такая, повивальные бабки вообще интересная порода — за ноги вздернула, вниз головой свесила и по красной заднице во всю силу руки… И задышал, и заорал, а ведь уже там был, уже отдавал свою некрещеную по нехватке времени душу… Однако ж вернулся, и всю жизнь прожил, и все не мог понять, кто ж им так вертит, что иногда мужик как мужик, а иногда такое учудит, что и сам не понимает, какой Черт его дернул! То бабу свою до полусмерти упряжью отходит, то на соседский сеновал огня кинет среди ночи… А все дело простое: прямо от акушерки Нечистый его и принял в свою власть. И буянят, бесчинствуют, зверствуют по всей земле такие… ну, назовем «возвращенцы» — кто из родильни, а кто и из кардиореанимации. И пока служат тому, под чью власть вернулись, не удержавшись там… — Петр Иваныч ткнул пальцем в обтянутый мягкой замшей потолок машины, — до тех пор и бессмертны. А как — бывает, в жизни все бывает, Сергей Григорьевич, — как опомнятся да отрекутся от зла, так тут же: «От нас безвременно ушел»… Правильно, безвременно. Ему задолго до того следовало бы… Вот наш брат, вернувшийся, и устраивает здесь такую жизнь, что одному Черту она по нраву!
Закончил полковник на крике, даже на истерическом вопле — да, чувствительный попался.
В машине стало тихо.
Кузнецов уже почти всё, как ему казалось, понял. Схема получалась логичная…
Но в это время произошли на дороге два события, отвлекшие его от мыслей.
Во-первых, сама дорога стала как-то наклоняться, перекашиваться вбок, как плохо подвешенный мосток через ручей. Сделалось так страшно, что и о самом Черте забыл.
Во-вторых, справа по этой косой дороге машину, в которой ехали наши герои, обогнал полицейский «мерседес» и раздался хамский ор: «Вправо! Всем вправо принять! Вправо — и стоять!!!»
— Не проскочили, — вздохнул полковник.
Глава пятнадцатая
Тайна профессора
— Сейчас мне придется кое-что вам объяснить, — сказал он после небольшой паузы, в течение которой шоссе продолжало сворачиваться. Постепенно оно стало походить на кулек, какие скручивали бабки на рынках в древние времена под лесные ягоды по трояку стакан. (Моему другу-поэту, Царство ему Небесное, однажды такой кулек под мелкую зеленоватую землянику свернули из Бунина, того, первого девятитомника, как раз из «Чистого понедельника». — Авт.).
Но этот кулек был асфальтовый.
Понемногу его широкая горловина поднималась, так что в конце концов кулек, края которого уходили в небо, стал вертикально — как раз, чтобы Кто-Нибудь насыпал в него сверху небесных ягод.
Но ягод не было.
И под рев «Принять вправо! принять вправо и остановиться!» автомобили стали сползать в низ кулька. Но аварий было удивительно мало, только один «бентли» перевернулся, из него выбрались двое, кое-как уцепились за косую стенку кулька — и тут же были скручены полицейскими, выскочившими из проползавшего вниз по спирали броневика с зарешеченными окнами. На пострадавших немедленно надели наручники и засунули в броневик, при этом ор усилился: «Просим не нарушать правила дорожного движения! К нарушителям ПДД будут приняты гуманные меры!»
— Гуманные — это восемь лет и новый суд каждый год, — пояснил Михайлов. — А «соответствующие» — это пожизненное… Впрочем, не в этом дело. Сейчас вы, уважаемый Сергей Григорьевич, присутствуете при историческом событии — Празднике Воздвижения Вертикали. Вы увидите действующий механизм законно избранной демократической власти, подрезку ее ветвей и формирование кроны. Мы посетим также Ваганьковское кладбище с могилами Есенина и многих известных людей, смотровую площадку на самом высоком здании в «Москва-Сити», строительство которого началось около ста лет назад, мы побываем на Ленинских горах и посетим мавзолей Воробьева…
— Вы окончательно рехнулись, полковник, — перебил наконец Михайлова сам уже совершенно потерявший рассудок Кузнецов. — Я не экскурсия и вы не экскурсовод! И кто такой Воробьев?
Между тем Шоссе продолжало безобразничать. Сворачиваясь, оно понемногу превращалось из рыночного кулька в цилиндр. Все машины, включая полицейские, оказались на дне этого цилиндра, где сбились в плотную толпу. Вместе пейзаж напоминал внутренность плохой папиросы, вроде перележавшего старинного «Беломора», из которой высыпалась часть табака, а мундштук стал непомерно длинным — точнее, высоким.
— Но закурить пока не предлагают, — сморозил очередную бессмыслицу полковник. — Однако не в том дело, а в том, что мы сейчас видим знаменитую Вертикаль, причем изнутри…
Откуда-то из гущи стальной толпы, состоявшей из «ауди» и «рэйндж роверов», раздался грохот моторов. Толпа каким-то непонятным образом раздалась, и из нее вырвались два мотоцикла. Это были «харлеи», но явно сделанные по особому заказу — каждый длиною с грузовик, оба сплошь хромированные, так что отблески не давали толком их рассмотреть, и оснащенные сиренами, которые, включаясь каждые пять секунд, перекрывали даже рев двигателей. Позади одного из мотоциклов развевался государственный флаг, но понять, какое это государство, было невозможно: на красном фоне морщился большой белый крест, а над крестом взлетал синий двуглавый орел, вцепившийся когтями в земной шар. На втором мотоцикле был прикреплен более скромных размеров флажок: трехцветное поле, тот же двуглавый орел посередине, но головы, вопреки обычаю, повернуты внутрь и смотрят друг на друга. В нижнем углу сияли золотом серп и молот.
Один мотоциклист был в черной коже с ног до головы и непрозрачном черном шлеме. Другой — в точно такой же одежде, но белой, и пластик шлема его был прозрачен, но это только придавало странности: головы у ездока не было, шлем плотно сидел на плечах, а внутри него была пустота…
Двигатели взвыли уже совершенно нестерпимо, мотоциклы рванули — и в мгновение оказались летящими по внутренности папиросного мундштука. Закручивая спираль, они поднимались «все выше, и выше, и выше» — гремел неведомо из какого радио оркестр, гимн люфтваффе и советских соколов со всеми русскими и немецкими словами перекрывал уже все звуки, кроме аплодисментов, доносившихся из каждой машины, хотя наглухо тонированные стекла у всех были подняты.
— Что это было, Петр Иваныч? — смиренно, уже почти теряя сознание, спросил Кузнецов.
— Вертикаль Власти и гонки по ней, — торжественно ответил полковник. — Вы стали одним из немногих, видевших это наяву, а не запись с профессиональными каскадерами… Помните, в каждом парке культуры и отдыха был такой аттракцион? Мотогонки по вертикальной стене. Один поэт тогда даже стихи про это написал… Да. Так вот поэтому народ нашу власть, Инструктора и Инспектора, добродушно называет Байкерами. Ну, иногда, конечно, Гребаными Байкерами, не без этого, — вы что, народ наш не знаете? Он всегда скрывает любовь под грубыми словами, а может и в глаз дать — но это ж любовь, настоящая, искренняя, одухотворенная… Вот так. А Черному — это Инструктор… или Инспектор… ну, не важно — ему в детстве очень хотелось попробовать самому… Белого же, в сущности, как вы заметили, наверное, вообще нет. Видели, что у него в шлеме? Ну вот. Так что Черный всегда приходит первым. Такова воля народа, — он махнул рукой в сторону «ягуаров» и «лексусов», — сами выборы, вы же видите, абсолютно прозрачные. Тут вам и Вертикаль Власти, тут же и ее механизм… Под наблюдением ГИБДД…
