Светлана Саврасова - С чужого на свой и обратно. Записки переводчицы английской полиции
Через неделю мы оценили результаты нашей бурной деятельности – Мыколу высылают в… Узбекистан! Неважно, что с помощью полиции графства Кент мы нашли его украинский паспорт, конфискованный при аресте, и что узбекский консул поклялся на лепешке, что не пустит Мыколу в Ташкент.
Прежде чем все утряслось на бумажном фронте, Мыкола «пересидел» свой срок на три недели. И когда, наконец, во всех желтых окнах все важные люди расслабились, накуражившись властью, переписали, переделали, подписали и подштамповали, тогда-то и вмешался человеческий фактор исполнителя на местах, и грянул уникальный финал борьбы человека с бюрократией: «выдворяемого» привезли за два часа до вылета в аэропорт Хитроу, a самолет на Киев вылетал из аэропорта Гатвик…
Еще три дня звонков и факсов «Хау ду ю ду, вашу мать»!…
Бюрократия и глазом не моргнула. «Все мы люди, ошибки случаются».
А Мыкола?
«Это были ужаснейшие дни для меня и моей семьи: родители и жена с сыном ждали в аэропорту. Привезли теплую куртку, шапку, сапоги (все купленнoе в долг) – потому что я уехал из дому четыре года назад в июне в одной футболке, шортах и сандалиях. Я не прилетел, и никто, конечно, им ничего не объяснил. Они не знали, что думать – пропал ли я, исчез? Две ночи спали на полу в зале прилетов, ждали каждый рейс. Когда, в конце концов, я прилетел, их уже не было. Они потеряли всякую надежду и вернулись домой. У меня с собой не было ни гроша, даже позвонить было не на что. Пытался добраться из Киева до Львова автостопом, но кто возьмет с заснеженной обочины парня в сандалиях? Наконец, под вечер сжалился один российский дальнобойщик. Насчет голландского языка я плюнул – никуда я уже не поеду. Чтобы выжить, моя мать и жена два года ишачили на базаре. У матери скрючило спину, жена кашляет уже третий месяц. Сына дразнят байстрюком. Эти сказки о быстрых деньгах – вранье. Хорошо хоть, что я вообще смог к семье вернуться».
Исправление простой ошибки в рубрике «место назначения» вылилось для благотворительной организации, членами которой являются несколько переводчиков, в три недели непрерывных усилий, примерно в девять часов административной работы, семь с половиной фунтов на телефонные разговоры, поездки депутата в тюрьму и в офис общей протяженностью в двадцать восемь миль. Оптимисты считают, что мы помогли Мыколе, пессимисты – что Узбекистану. Есть и реалисты, которые на калькуляторе считают, сколько мы позволили сэкономить английскому бюджету. По нашим наблюдениям, иностранные заключенные британских тюрем пересиживают в среднем по шесть-семь месяцев после отбытия своего срока! Содержание одного заключенного в течение месяца стоит три с половиной тысячи фунтов. На фоне этой статистики «выделение» Мыколы выглядит выигрышем в лотерею.
Вышеприведенную историю я описала в лондонской русскоязычной газете, названия которой не скажу – не хочу делать этому органу промоушн. Я на них ужасно зла. Думала, что мне выплатят гонорар, как всякому автору. Вместо гонорара, который я хотела передать в пользу нашей «богадельни», они заявили, что ничего не заплатят, потому что «и так сделали нам бесплатную рекламу». Ну спасибо! За то, что о нашей работе узнали еще в двадцати трех тюрьмах, где «пересиживают» свой срок поляки, русские, украинцы и узбеки, которым нам пришлось отказать в помощи, – ресурсов маловато…
Мать одного из них прислала нам обиженное письмо.
Бездомный Игорь Синичкин из Лондона вложил в конверт смятые пять фунтов с припиской: «Вот, спер для вас в продуктовом “Kalinka” на Квинз Вей. Привет браткам!».
С десяток обывателей не пожалели почтовых марок на послания типа «Нашли кому помогать! Собак бездомных мало?».
Эмиссар некоего олигарха привез предложение о переводе на наш счет двадцати тысяч фунтов с тем, чтобы мы купили его помощнику «Рено седан» за 19 764,30 фунтов, а остаток использовали для нужд заключенных.
22
22. Мой самый большой на сегодня ляп в работе был вызван неверно понятым контекстом в ходе разбирательства первого сексуального преступления, когда-либо совершенного в городке Хавант. Шел второй год моей карьеры полицейской переводчицы. Тогда я еще постоянно возила с собой польско-английский словарь. Вначале весьма смущаясь, потом с гордостью – в Англии можно спокойно показывать свое профессиональное несовершенство, если только люди видят, что ты стараешься повысить свой уровень. Но обо всем по порядку.
Шел допрос молодого поляка, который, оказавшись в постели с представительницей демократического Запада, позволил себе, выражаясь фигурально, пройти на пол-шишечки в комнату, хотя его приглашали не далее, чем в прихожую. И не въехал в перемену настроения, когда юная мисс вместо «Оу, йес!» вдруг промычала «Ох, ноу!».
После записи формальной части допроса, в самом начале разбора дела по существу, после установления того, кто и каким образом был уже раздет и в каком углу комнаты стояло разложенное кресло, был задан вопрос:
– Дошло ли до digital penetration?
Я теряю нить допроса. При чем тут цифровая пенетрация – тема, так хорошо знакомая мне по моей прошлой жизни? Какое она имеет отношение к этой ситуевине? Говорю полицейскому:
– Простите, не поняла вопроса.
Детектив повторяет:
– Дошло ли до digital penetration?
Удивительное дело. Во всем мире люди считают, что повторение непонятных слов облегчает их понимание. Особенно, если повторить их громче. В третий раз следователь, наверное, вот-вот загремит во весь голос:
– Дошло ли до DIGITAL PENETRATION, ПОСЛЕДНИЙ РАЗ СПРАШИВАЮ?!
Пробую деликатно предупредить этот грядущий кошмар.
– Простите, сэр, может быть, вам вначале стоит выяснить, был ли в комнате приемник? Передатчик?
Крепко сомневаюсь! Да и зачем это кому-то в Хаванте? Телевизионный цифровой передатчик в Лондоне слишком слабый, а местный еще не введен в эксплуатацию. И причем тут вообще оборонка?..
Детектив почему-то делает перерыв. Задержанного уводят в другую комнату, а меня приглашают на кухню. Офицер заваривает мне чай и благожелательно предлагает заглянуть в словарь.
Он что, издевается?! Уж в этом предмете я как раз разбираюсь!
Он смотрит на меня как-то… как-то… даже не могу определить как. Как-то странно, немного настороженно, но с усмешкой. И с любопытством? Он отводит меня в отдел по расследованию изнасилований и рукоприкладства в семье. Не прерывает мой рассказ. А меня понесло и расплескало: о цифровой пенетрации я знаю все, уважаемые господа детективы! Каждому могу на пальцах показать. (Тут бы мне обратить внимание на наступившую мертвую тишину, но где там – гордость своими познаниями прет, как лава из вулкана!) Я дипломную, то бишь по-вашему магистерскую диссертацию, написала на эту тему, во! Не всю же жизнь я была неоперившейся переводчицей в провинциальном отделении полиции. Воодушевляюсь еще больше, рассказывая о том, как перевела эту дипломную на английский язык и как защищала свой шедевр перед специально созванным только для меня ученым советом. Получила потом пятерку с отличием за расчеты цифрового генератора-пенетратора. Это устройство необходимо для эффективного управления баллистической ракетой, запущенной в западном направлении, то есть в вашу сторону, дорогие мои. Этот пенетратор является изящным фильтром, таким электронным гаджетом, который улавливает даже слабые сигналы и выполняет корректировку курса при доставлении ядерной посылки извечному врагу, в случае если он изловчился, гадина, напустить электромагнитных помех. Ясно?
В общем, я – магистр в области цифровой пенетрации, и точка.
Детектив Смит поднимает руки вверх. Капитулирует. Я ощущаю радость победы! Я выиграла свою ядерную войну с капитализмом! Правда, до сих пор не могу понять, о чем шла речь на допросе. Но, может быть, сейчас из уважения ко мне проигравшая сторона объяснит по-человечески суть дела, вместо того чтобы отсылать к словарю.
– Что я поднял? Что я показываю? – спрашивает детектив с теплой усмешкой.
Это немного сбивает меня с толку.
– Ну… руки.
– А что на конце рук?
– Ладони.
– А чем я сейчас двигаю?
– Пальцами (естественно, я говорю по-английски «fingers»).
– Или?
– Что «или», детектив Смит?
– Какой синоним слова finger существует в английском языке?
– Понятия не имею… палец (finger) он и есть палец…
– Digit, – говорит Смит. – У меня на руке пять пальцев. Five digits. Вот отсюда и digital penetration. Так мы называем на работе то, что в пабе называют fingering…
Пять часов спустя я еду в поезде в полубессознательном состоянии. Мне хочется провалиться под пол и сдохнуть на рельсах. Я прощаюсь со своей научной гордостью, со своим вузовским высокомерием. С гордыней. Со своей бессмысленной потребностью быть кем-то еще, а не просто начинающей полицейской переводчицей в жалкой английской дыре. Кем-то лучшим. Зачем?
