Тоби Литт - Песни мертвых детей
Ни слова не говоря, мы домчали до Щенячьего пруда (см. Карту). День стоял белый. Как всегда, я был Вожаком. Это я решил привести всех сюда, а не в одно из более привычных мест встречи — в Ведьмин лес, Утесник, Парк или Форт Дерева. В окрестностях Эмплвика почти все напоминало о Мэтью. Но у Щенячьего пруда таких напоминаний было поменьше. Сюда мы приходили, когда чувствовали, что вкус к насилию у нас идет на убыль. Щенячий пруд — это всего лишь условное название для ямы размером двадцать на десять футов, заполненной густой, маслянисто-черной водой. Официальные карты именовали его не так сочно: Гуджил-яма. Пруд находился в тех местах, куда мы приходили, если хотели сыграть в Войну с настоящим насилием. Там мы могли не бояться, что кто-то из взрослых прикажет нам угомониться и заорет «нельзя ли потише!». Дело в том, что наши крики частично заглушались визгами свиней на скотобойне, а частично даже сливались с ними. Пруд почти примыкал к зданию, где убивали свиней. Война у Щенячьего пруда была настоящей. Сегодня, однако, мы не орали. Бросив велосипеды, мы с Питером уселись под большим кустом лавра — идеальное прикрытие у самой воды. Сквозь листву пробивался приятный коричневатый цвет цвет жженого, почти горелого сахара, уже немного едкого, но еще не горького. Кое-где свет лежал большими пятнами цвета яичного заварного крема. Но в основном наши скупые неторопливые слова вплетались в контрастные узоры тени и солнечных стрел. Я прихватил с собой пару сигарет. Украл их из сумочки матери. Мы передавали друг другу сигарету, глядя через бреши в листве на отражения в воде. Нас снедали одинаковые чувства: гнев и отвращение. Но мои чувства были сильнее, ибо у них имелось конкретное направление. Я знал по именам тех, на кого следовало излить наш гнев. Я знал тех людей, кто заслуживал нашего отвращения. Мы немного поговорили, но совсем немного. И больше никто из нас в дальнейшем не желал возвращаться к этой теме. Это был серьезный разговор, на который иногда способны и совсем молодые люди — когда у них нет желания прикалываться и хлестаться. Горе вырыло нору в самой глубине. Никто лучше нас не знал Мэтью, ибо мы были им, а он всегда останется нами. Мы молчали, потому что все, что мы могли сказать, — это «Не верится, что он мертв». Но наше молчание было наполнено смыслом. Мы сидели друг напротив друга и между нами полыхал костер нашего гнева. «Мертв, — сказал один из нас. — Он мертв». И наши лица стали горячими и красными. Как много швырнули бы мы в яростные языки пламени, если бы только могли дотянуться до этих вещей. Чувство Команды дало трещину и одновременно наполнилось новой святостью. Мы еще глубже втыкали в землю заточенные палки, мы еще яростнее чиркали спичками, и мы еще чаще несли всякую похабщину, дабы походить на настоящих мужчин и для всего этого у нас имелась очень веская причина. Мы не знали иного способа излить наш гнев. По крайней мере, поначалу не знали. Но мы знали другое — что мы найдем этот способ, обязательно найдем. Надо лишь подождать. И мы ждали, сидя под сенью лаврового куста у Щенячьего пруда. Каждый искал его в сгорбленной спине и испачканных пальцах другого. Ибо давайте скажем прямо: мы были особенными, все четверо. И теперь, когда нас осталось трое, поиски пути для нашего гнева означали поиски нашей новой особости.
— Похороны в пятницу, — сказал Питер.
— Вы тоже получили приглашение? — спросил я.
— На толстой карточке с черной каемкой. Адресована моим родителям, поэтому они тоже пойдут. Они неправильно написали нашу фамилию.
— Да они вообще придурки, — сказал я, но сдержал в себе роковое доказательство своих слов.
Питер сказал:
— Значит, Пол тоже пойдет.
— Сейчас его, наверное, допрашивают.
Мы оба знали, сколь ужасная судьба ждет Пола, когда его привезут из больницы домой. Родители насядут на него: попытаются вытянуть из него признание, чтобы он выдал, о чем он думает, чтобы поделился секретными сведениями.
— Он был хорошим, — сказал Питер, перебивая мои мысли.
Я не сразу понял, что он говорит о Мэтью, а не о Поле.
— Да, — ответил я. — Больше мы его не увидим.
— Лучшим, — сказал Питер.
Я не согласился. Лучшим был я. Следующим шел Мэтью. Затем Пол. Затем Питер. Но спорить я не стал. Сейчас не время для споров. Мэтью заслужил наши похвалы, даже если они и были чуть преувеличены.
Когда начало темнеть, мы покатили домой.
* * *День похорон был первым Осенним днем. Сырость сочилась из низкого мрачного неба, хотя дождя на самом деле не было. Время от времени жирные серые облака расходились в стороны, чтобы намекнуть на оттенок небесной сини. Ветер хлестал нас по щекам, и его пощечины напоминали слюнявые поцелуи собаки, которую ты втайне, но искренне ненавидишь.
Мэтью должны были похоронить на Эмплвикском кладбище, что напротив Ведьминого леса через Гравийную дорогу (см. Карту). Мы-то знали, что Мэтью захотел бы, чтобы его похоронили в самом Ведьмином лесу. Он всегда ненавидел Бога и весь этот треп в воскресной школе. В конце концов бабушка с дедушкой все-таки оставили его в покое, и он смог каждые выходные целиком проводить с нами.
За церковью, между могилами, собирались семьи. Наши родители, которые на самом деле друг друга терпеть не могли, изображали соседскую любовь. Отец Пола и мой отец даже пожали друг другу руки, хотя и не произнесли при этом ни слова.
Обменявшись с нами отчаянными взглядами, Пол воспользовался этим рукопожатием, чтобы вырваться из лап родителей.
— Привет, — сказал Питер.
— Добро пожаловать назад, — сказал я. — Как все прошло?
— Ад на земле, — ответил Пол. — Ни на минуту не оставляют меня одного.
(Позже Пол рассказал поподробнее. Мать с отцом вели себя еще хуже прежнего. Они практически требовали, чтобы он плакал, поскольку считали, что ему полагается плакать. Но Пол оказался крепким орешком. Я понял это по его лицу ровно в тот момент, когда он читал имя Мэтью на бирке в морге. Да и раньше он успел показать себя — например, когда его подвергли Испытанию после колясочной гонки. Им так просто его не сломить. Случившееся он воспринимал как военные учения. После высадки на парашютах за линией фронта его батальон оказался в окружении. Подкрепление прибыло слишком поздно. Его отволокли в местные застенки КГБ. Его родители служили в тайной полиции. Они должны были расколоть его любым способом — не кнутом, так пряником. Но Пол знал, что надо продержаться лишь до дня похорон. Затем подоспеют союзники (мы) и есть надежда на передышку.)
Мы молча смотрели друг на друга. На Поле была совершенно новая одежда, вплоть до носков и трусов. Его родители, как мы узнали потом, накануне специально потащили Пола в Лондон. Его мать не ложилась допоздна: стирала и гладила, подшивала, укорачивала. Все эту лабуду они именовали «важной составляющей скорби». Пол же назвал ее «распоследним дерьмом, какое случалось со мной в жизни».
На Питере был серый твидовый костюм, который я видел на нем всего однажды — во время поездки всем классом в Стратфорд-на-Эйвоне, куда нас таскали на «Гамлета».
На мне была черная школьная куртка и брюки. Мать наскоро пришила кусок черной ткани поверх эмблемы на нагрудном кармане куртки.
Подъехали большие черные машины.
Бабушка и дедушка Мэтью ехали за катафалком в большом черном «Мерседесе». На заднем сиденье между ними сидела Миранда. Пару дней назад она вернулась из Баден-Баден-Бадена. Мне хотелось знать, побывала ли она в больнице и делали ли ей те же уколы, что и нам.
Задняя часть катафалка открылась, и туда подошел священник
— Кто несет гроб? — спросил он.
Гроб Мэтью был размерами почти со взрослый гроб.
Его бабушка с дедушкой вылезли из «Мерседеса».
— Это нас спрашивают, — сказал я своей Команде.
Мы двинулись вперед, готовые взвалить на плечи гроб нашего друга. Но на нас даже внимания не обратили. У гроба уже стояли наши отцы и один из гробовщиков.
Остальные ждали, когда я заговорю.
— Мы хотим нести, — сказал я. — Он был нашим другом. Мы хотим нести.
Священник удивленно посмотрел на нас.
— Но вас всего трое.
Все вокруг замолчали. Все вокруг навострили уши. Я умоляюще оглянулся на отца. Он меня не подвел. Генерал-майор обещал для Мэтью военные похороны, и Мэтью должен был получить военные похороны.
— Вам нужен четвертый, — сказал он. — Ростом около пяти футов двух дюймов.
Мужчины пробежались взглядами друг по другу.
— Во мне пять футов два дюйма, — раздался голос откуда-то с краю.
Это был дедушка Мэтью.
— Вы уверены? — с сомнением спросил священник
— Пусть хотя бы это я для него сделаю, — сказал дедушка Мэтью.
— Ну что ж… Если вы уверены.
Мы были в бешенстве. Уж лучше бы смотрели, как гроб Мэтью несут наши отцы и какой-нибудь чужак, чем нести его вместе с дедушкой Мэтью.
