Лоран Гунель - Философ, которому не хватало мудрости
— Вот как…
Кракюс снова надел шляпу. Это все же лучше, чем солнце, палящее голову.
— Кроме того, мы еще, конечно, запретим им разговаривать в классе, а также двигаться. Они будут вынуждены сидеть неподвижно, не общаясь. Сидеть и получать информацию для размышлений в течение всего дня. Запрещено будет обмениваться мнениями, смеяться и плакать. Мы забьем их головы понятиями, которые надо выучить наизусть, не задавая вопросов.
— Что-то мне кажется, ничего не выйдет. Дети воспротивятся.
— Не бери в голову. Мы заставим всех поверить, что это для них полезно. Дети будут вынуждены подчиниться.
— О, ничего себе…
— Они будут оставаться в школе обедать, и мы заставим их есть быстро.
— Есть быстро? А это еще зачем?
— Нужно не давать им времени наслаждаться каждым куском, чувствовать удовольствие от наступления сытости. Нужно оторвать их от их тел, чтобы еда стала делом, которое нужно выполнять быстро, ничего не ощущая.
— Твоя задумка уж очень смелая.
— Да. Очень. Но мы пойдем еще дальше.
— Погоди…
— И окончательно подорвем их доверие к себе: в классе устроим все так, чтобы никогда их не хвалить, а, наоборот, указывать на малейшую оплошность, даже самую ничтожную… И так весь день.
— Учительница никогда не согласится.
— Уже почти согласилась.
— Неужто?!
— Да.
— Как ты этого добился?
— Внушил ей, что, если она будет их хвалить, они будут почивать на лаврах. Хотя в действительности все, разумеется, наоборот.
— И она поверила?
— Ну, не сразу. Заспорила было, уверяя, что знает детей лучше, чем я. А я ей: «Может быть, зато я составляю программу». Каждому свое.
— И она уступила?
— Ну, скажем, сначала пришлось обратиться к Декарту.
— И что ты ей сказал?
— Я мыслю, а ты мне подчиняешься.
24
Элианта встала на колени у водоема, чтобы понюхать нежные белые цветочки, которые только что распустились. Еще тяжелые от росы, они издавали невероятно нежный запах.
Она наклонилась над водой и увидела на поверхности свое отражение. И несколько мгновений спустя в ней поднялось сомнение. Перед ней был образ девушки — встревоженной. Она не узнавала себя. Черты лица вытянулись. Она что, начала стареть? Никогда раньше она не задавала себе такого вопроса. Возраст никогда не заботил ее, а наоборот. Но тогда отчего она вдруг забеспокоилась?
Она склонилась еще ближе к зеркальной воде. На поверхности показалась ее грудь, и она посмотрела на нее внимательно. Повернулась чуть в профиль, потом опять лицом. А не слишком ли она… мала?
На воду упал лист, от него пошли круги. Отражение заколебалось.
В ней потихоньку зародилось странное чувство, легкое, но наполненное грустью, горем, что-то вроде волны в душе. Впервые в жизни Элианта застыдилась своего тела.
Она встала и надела повязку. Сегодня она не будет купаться. Душа была не на месте. Она пошла наугад, приминая ногами дикие травы, проскальзывая между растениями, деревьями и лианами. Она шла и шла вперед, но печальное настроение не оставляло ее, оно бежало за ней, жило в ней.
С некоторых пор все шло хуже некуда. Ее будущее как шамана рухнуло после двух провалов, последовавших один за другим. Очевидно, она сбилась с дороги, встала на неверный путь. Да. И жизнь в деревне тоже изменилась — и не в лучшую сторону. Каждый сидел теперь в своем углу, люди перестали улыбаться, у них всегда был озабоченный вид. Словно все разом забыли, что жизнь сама по себе — это подарок, дар небес, и каждое мгновение прекрасно. А сама она разве не утратила радость жизни?
Если уж говорить начистоту, все это началось с прибытия иноземцев. Они, конечно, привезли в деревню удовольствия и развлечения, люди стали более информированы, чем раньше, но тем временем исчезли искренность, беззаботность, доброе отношение к жизни и тому, что она дает. У каждого в сознании хранились проблемы, неприятности и всевозможные опасности, которые отныне они стали полностью осознавать. В Jungle Time число плохих новостей постоянно растет. Не проходит и дня, чтобы жители не узнали о появлении опасного муравейника, нехватки той или иной дичи или других проблемах, противостоять которым они бессильны. Кроме того, всегда восхваляют подвиги каких-то отдельных личностей, которые совершенно не под силу другим. При этом люди чувствуют себя какими-то маленькими и незначительными. В конце концов, они дошли уже до того, что стали любить плохие новости, потому что они утешают и успокаивают, а житейские проблемы начинают казаться незначительными еще и потому, что другие более несчастные, чем они. Тогда остается только видофор, перед которым все забывается. И который, возможно, и был изобретен для лечения.
Элианта заметила, что в последнее время люди стадии более агрессивны. Начались стычки, споры, которые плохо заканчивались. Между детьми также пошли жестокие драки, а ведь раньше и представить такое было невозможно. Она не могла объяснить на словах, но чувствовала, что все тут как-то взаимосвязано, как в природе. Она была совершенно уверена, могла даже поклясться, даже если и не могла этого доказать, что причиной всех этих неприятностей, корнем всех зол был страх. Страх постоянный, которому трудно подобрать имя, потому что он проявляется в любых областях: страх, что тебя не любят, страх, что чего-то не хватит, боязнь болезней, других людей, животных… Это ужасное чувство, такое губительное, было несвойственно ее народу до прибытия иноземцев.
Ее охватил гнев, еще одно незнакомое, неприятное чувство. Она обвиняла Кракюса и его людей, нарушивших гармонию жизни ее народа, заставивших изменить его отношение к жизни, пробудивших у него заботы и разочарования, которых до сих пор они не знали…
Тихий удар — и острая боль. Элианта покачнулась и упала на землю. Оглушенная, она некоторое время оставалась неподвижной.
Болел лоб. Она поднесла к нему руку и почувствовала липкую рану. Ее пальцы запачкались кровью. Как она могла наткнуться на ветку, она, от рождения жившая в лесу, с которой никогда ничего подобного не случалось.
Она заставила себя дышать ровно, чтобы прийти в себя. Удар резко вернул ее к действительности, оторвал от размышлений, отключил разум и толкнул обратно в тело, в здесь и сейчас. Больно.
Сидя на родной земле, она постепенно приходила в себя. Мысленно поблагодарила духов за то, что произошло, ведь она избежала опасности потеряться во мраке своего сознания, где она блуждала. Подождала, пока стихнет боль. Вот какую цену нужно заплатить. Принимая боль, она приручила ее, и та смягчилась.
Она была не права, думая, что Кракюс ошибается, просто надо пойти к нему и поговорить. Перебирать в уме проблемы бессмысленно. Круговорот неприятных мыслей тянет вниз, в болото злобы, из которого вырастают только уныние и болезни.
Она осмотрелась. Нужно найти пальму вассаи. Это антисептик, ее соком можно прижечь рану. Поблизости не видно. Она с трудом встала на ноги. Уже лучше. С наслаждением вдохнула воздух, напоенный запахами леса, ее леса. Свет был как-то особенно красив. Несколько лучей солнца пробились сквозь ветки и играли с листвой, покачиваемой легким дуновением ветра. Музыка света.
Элианта медленно пошла по направлению к лагерю иноземцев, срезая путь через лес, пробираясь под ветками, ниспадающими лианами и ползучими растениями, перебираясь через ручьи и упавшие стволы. Наконец показалась драгоценная пальма. Она оторвала один лист и осторожно приложила часть к ране. Свежесть благодатного сока оросила ее лоб.
Через несколько минут она стояла перед хижиной.
Изнутри слышались громкие голоса. Она постучала в дверь и вошла. Дым и запах алкоголя. Трое мужчин замолчали, повернув головы в ее сторону. Один валялся в гамаке, другой сидел на пне, а Кракюс стоял, прислонившись к стене из бамбука.
— Можно с тобой поговорить? — спросила она, едва заметным кивком указывая в сторону двери.
— Конечно, моя милая, — ответил тот, не сдвинувшись с места.
Прошло несколько минут, а он стоял в том же положении с легкой улыбкой на губах. Молчание затянулось. Она решила начать.
— Я хотела сказать… Я хотела, чтобы ты понял… Я знаю, ты спас мой народ от ужасной болезни, которая угрожала всем…
— И что?
Она покачала головой.
— Я знаю, ты желаешь нам добра, ты убежден, что твои идеи хорошие…
— Ну и?
Она глубоко вздохнула:
— Я беспокоюсь за нас.
Он смотрел на нее с прежней улыбочкой. Все остальные застыли. Только клубы табачного дыма продолжали подниматься вверх.
— Я больше не узнаю мой народ, — сказала она. — Были и хорошие дела, конечно… но на самом деле мы отдаляемся от самих себя.
Кракюс спокойно поднес к губам стакан.
— Мы были спокойны, а теперь озабочены, — вновь заговорила она. — Озабочены всем, и кое-что нам не под силу.
