Мэтью Квик - Нет худа без добра
– Мы с Эдной ходили к ней и Адаму вчера, между прочим, и вполне удовлетворительно побеседовали.
– Вот как?
– Я помолился вместе с ними. Разговор был очень продуктивным. После этого Венди исповедовалась мне здесь, в церкви. Чтобы облегчить вашу совесть, Бартоломью, должен сказать, что дела у нашего общего молодого друга складываются неплохо. Не стоит слишком беспокоиться о ней.
Трудно было поверить, что отец Хэчетт справился с тем, что не удалось отцу Макнами. К тому же ему не следовало сообщать мне, что Венди исповедовалась, это нарушает тайну исповеди. Было похоже на то, что он хвастался, хотел доказать мне, что он как священник лучше отца Макнами. Отец Макнами никогда не стал бы хвастаться подобным образом. Ни за что. И не стал бы разглашать секреты прихожанина.
– С ней правда все в порядке? – спросил я, думая, что на самом деле исповедоваться надо было бы Адаму, а не Венди, и гадая, что она могла сказать отцу Хэчетту. Рассказала ли она о том, что наговорила мне много неприятного в последнюю ночь у нас дома? Что отец Хэчетт знал в действительности?
– Она переживает нелегкую внутреннюю борьбу, как и Адам. Им многое надо обдумать.
– Он испорченный, злой человек. Он бьет Венди. Вы видели ее синяки?
– Люди не бывают злыми или добрыми. Все это намного сложнее. Намного.
– Что тут может быть сложнее, если мужчина регулярно избивает женщину?
Отец Хэчетт опустил глаза, вытащил сигарету из пачки, постучал по фильтру и закурил.
– Почему вы пришли ко мне сегодня, Бартоломью?
Я понял, что он избегает говорить со мной о Венди, возможно, потому, что это было связано со сказанным ею на исповеди, что он не мог разглашать то, что знал.
– Как я могу помочь отцу Макнами преодолеть депрессию? – спросил я.
Отец Хэчетт нахмурился, выпустил струю дыма уголком рта через левое плечо и сказал:
– Вам следует посещать мессы, Бартоломью. Надо продолжать то, что вы с вашей матерью делали всегда. Участвуя вместе с другими в рутинном отправлении обрядов, вы спасетесь. В конечном счете эта рутина спасет нас всех.
– Хорошо, я буду посещать мессу. Но как насчет отца Макнами?
Момент был неловким для отца Хэчетта, но он выдержал мой взгляд и ответил:
– Позвольте мне сделать предположение. Он пьет. Он заявляет, что Бог оставил его. Он хандрит в одиночестве в своей комнате, а по ночам опустошает свой желудок в туалете. Так? Это стало у него ритуалом. Горные пики и глубокие ущелья. Таков его обычный путь следования. И готов поспорить, он обвиняет вас в том, что вы не слышите глас Божий и не передаете ему указаний свыше. Я далек от истины?
Он был недалек от истины, как Вы, Ричард Гир, знаете, но, похоже, не хотел мне помочь на этот раз.
– Я не понимаю, – сказал я. – Вы говорили, чтобы я обратился к вам, если мне понадобится помощь. Вы пришли ко мне домой специально для того, чтобы предложить мне ее. Это была неправда?
– Я рад, что вы пришли, Бартоломью. Церковь Святого Габриэля – ваш второй дом. Но вам надо работать над собой. Надо пережить потерю вашей матери и начать жить без нее. Бог поможет вам выполнить эту задачу.
– Но отцу Макнами вы не хотите помочь? Вас не волнует его депрессия?
– Это все равно что стараться остановить ураган голыми руками, колотить по ветру и дождю. Глупо пытаться. Вам нужно переждать. Поверьте мне. У меня есть кое-какой опыт в этом. Отец Макнами в конце концов придет в норму. Во всяком случае, раньше всегда так было.
– Зачем же тогда вы приходили к нам домой и предлагали помощь?
– Честно? Потому что я за вас беспокоюсь, Бартоломью, а не за отца Макнами.
– За меня?
Он медленно кивнул. Лицо его было разделено тонким столбиком сигаретного дыма на две половины.
– Почему?
Отец Хэчетт сделал несколько затяжек, рассмотрел свои ладони, словно читал записанный там текст, и спросил:
– Вы все еще не знаете, почему отец Макнами стал жить у вас?
– Чтобы помочь мне справиться с потерей мамы и жить дальше.
Отец Хэчетт улыбнулся, и я обратил внимание на то, какая тонкая у него шея в обтягивающем черно-белом воротничке, будто леска, на конце которой болтается белый с красным поплавок.
– А теперь вы хотите помочь отцу Макнами. Вы поменялись ролями. Понимаете?
– Почему вы так со мной говорите?
– Как?
– Загадками. Будто я тугодум, слишком тупой для голой правды.
«Потому что ты дебил!» – крикнул маленький сердитый человечек.
– Простите меня, Бартоломью. Дело в том, что я в неловком положении. У меня есть преимущество перед вами, потому что я знаю нечто неизвестное вам. Но не мне говорить вам то, что вы должны знать. – Он сунул сигарету в бронзовую пепельницу, полную окурков. – Он еще не говорил с вами о Монреале?
Человечек у меня в желудке застыл при слове «Монреаль», так как мой отец якобы был оттуда родом.
– Значит, не говорил, – заключил отец Хэчетт. – Хмм.
Я хотел спросить его, при чем тут Монреаль.
Маленький человечек у меня в желудке вопил: «Не молчи, балда! У него информация, которую ты должен знать! А ты сидишь как дурак, набрав в рот воды. Спроси его о Монреале! Спроси о своем отце!» Он чувствительно пнул несколько раз мою селезенку ногой с острыми, как когти, ногтями.
Но я не мог заговорить об этом, Ричард Гир. Я все надеялся, что Вы появитесь и подскажете, как мне быть в этой ситуации, но Вы не материализовались – может быть, потому, что я был в католической церкви, а Вы буддист. Может быть, католические церкви излучают какое-то конфессиональное силовое поле, ограничивающее Вашу способность материализовываться.
– Вот что я вам скажу, – произнес отец Хэчетт, поняв, что я не собираюсь ничего говорить. – Может быть, отец Макнами и не заслуживает вашей помощи, но он определенно в ней нуждается. Он ищет спасения и потому пришел жить к вам. Это была необходимая ступень в его духовной жизни. Он непростой человек, но он служит Богу. По крайней мере, так, как может.
– Так что же мне делать?
– Молиться.
– И все?
– И быть терпеливым.
– А прислушиваться к гласу Божьему я должен? – спросил я, надеясь, что он отмахнется от этого как от смехотворного заблуждения и освободит меня тем самым от этого бремени.
Отец Хэчетт улыбнулся, склонил голову набок, трижды погрозил мне пальцем и сказал:
– Всегда.
Мы смотрели друг на друга, казалось, целый час. Он, похоже, жалел меня, а я начал ненавидеть его, хотя ненавидеть священника – смертный грех, один из самых больших. Я верю, что это так.
Человечек в моем желудке принялся дубасить мою пищеварительную систему. Он был в ярости.
– Значит, всегда? – повторил я, когда молчание стало уже невыносимым.
– Ох, чуть не забыл. Постарайтесь уговорить его принимать вот это. – Отец Хэчетт пошарил в ящике стола и достал оттуда небольшой оранжевый пузырек. Он встряхнул пузырек, и таблетки внутри затрещали, как гремучая змея.
– А что это? – спросил я, беря пузырек.
– Препарат, стабилизирующий психику. Литий. Указания по применению на этикетке.
Я кивнул.
– Скажите отцу Макнами, что лично мне его не хватает. Я молюсь о нем денно и нощно и о вас, Бартоломью, тоже. Я понимаю, что вам трудно со мной, но я делаю для вас все, что могу в данных исключительных обстоятельствах. Я хотел бы облегчить ваше положение, но все, что могу пока сделать, – это молиться о вас. Вы скоро все поймете.
– Спасибо, – сказал я и пошел домой.
Дома я постучал в дверь маминой спальни и сказал:
– Отец Макнами, отец Хэчетт молится о вас. Он прислал вам лекарство.
Дверь распахнулась.
Глаза отца Макнами опять превратились в крошечные черные снежинки.
Он выхватил у меня пузырек, промчался по коридору в туалет, высыпал таблетки в унитаз и спустил воду. После этого он вернулся в свою комнату и запер дверь.
Он напоминал взбесившегося быка, атакующего красную тряпку.
Он стал совсем другим человеком.
– Зачем вы сделали это? – спросил я через дверь.
– Я не собираюсь принимать лекарства!
– Почему?
– Из-за них я непрерывно писаю и вдобавок толстею – дальше уже некуда.
Спал я этой ночью плохо, а утром пошел на мессу, чтобы как-то загладить свою вину – пропуск службы в предыдущую субботу. После службы отец Хэчетт спросил, удалось ли мне уговорить отца Макнами принять таблетки, а когда я рассказал ему, как было дело, он фыркнул и кивнул с понимающим видом.
– Я буду продолжать молиться, – сказал он.
Больше ничего особенного в этот день не происходило, до тех пор пока я не пошел на групповую терапию с Арни и Максом, а после нее у меня появилось ощущение, что Бог вроде бы действительно начинает говорить со мной – пусть пока лишь косвенно.
Когда я пришел в желтую комнату, Макса еще не было. На Арни был галстук, а также жилет и брюки из одинакового материала, для полной тройки не хватало только пиджака. Он, казалось, был просто счастлив видеть меня.
