Мэтью Квик - Нет худа без добра

Но после погрома в нашем доме мне было трудно верить в этот принцип или притворяться так, как мама. Может быть, потому, что я всегда был скептиком; может быть, потому, что я не такая сильная личность, как она; может быть, потому, что я тупой и глупый простак, отставший в своем развитии.

На следующий день все эти чувства не давали мне покоя, и я пошел в церковь к отцу Макнами. Он сидел в своем помещении и надписывал поздравительные открытки всем прихожанам, родившимся в ближайшие месяцы.

Я попросил его заверить меня, что никто никогда больше не ворвется в наш дом.

– Ты ведь знаешь теорию своей матери «нет худа без добра»? – спросил он.

– Знаю.

– Ты веришь, что она права?

– Прошлой ночью я пытался притвориться, что верю.

– И тебе удалось это?

– Я признаю, что эта теория помогает. На несколько часов. Но потом я снова начинаю тревожиться, что…

– Молись.

– О чем? О том, чтобы наш дом больше не взламывали?

– Нет. То, что случается с вещами, не имеет значения. Молись о том, чтобы твое сердце умело переносить все, что бы ни случилось в будущем с тобой. Сердце должно верить, что любое событие является не концом и началом всего, а просто преходящей и несущественной переменной величиной. За всеми ежедневными удачами и неудачами нашей жизни кроется более значительная цель. Возможно, мы еще не видим или не понимаем эту цель; возможно, человеческий разум вообще не способен понять ее до конца, и тем не менее все это ведет нас к чему-то высшему.

– Как это понять, отец?

Он рассмеялся по-хорошему, лизнул и заклеил конверт и ответил:

– Разве не замечательно было то, как наша паства отреагировала на возникшее прошлой ночью испытание? У них ведь, знаешь ли, были собственные заботы. Но, узнав о том, что случилось с вами, они послушались зова своего сердца и немедленно оказали действенную помощь.

– И что? – спросил я, недоумевая, каким образом это может защитить меня от будущих вторжений.

– Тебе хотелось вчера ложиться в пропитанную мочой постель?

– Нет.

– Ну так вот, благодаря этим людям тебе не пришлось этого делать.

– И все же я не понимаю, каким образом…

– Это тоже пример принципа «нет худа без добра», подтверждающий правильность философии твоей матери.

– Не вижу, как это защитит нас в будущем от вандалов, – сказал я.

– Потому что ты не видишь сути, – ответил отец Макнами, посмеиваясь. Казалось, он вот-вот взъерошит мои волосы, как будто я был маленьким мальчиком, а не взрослым человеком.

– И в чем же суть?

– Ты поймешь это когда-нибудь без моих объяснений, Бартоломью. Поймешь, я обещаю.

Должен признаться, Ричард Гир, я и сейчас понимаю это не лучше, чем тогда.

Я даже задумывался над тем, что могло бы быть настолько хорошим, чтобы перевесить тяжесть зла, причиненного прожорливым существом, которое сожрало мамину жизнь. Это должно быть чем-то совершенно исключительным, потому что в маме было очень много любви – достаточно, чтобы уничтожить очень большое количество зла. Но после ее смерти мне трудно принять ее философию.

Когда вечером после похорон я спросил об этом отца Макнами на берегу, он ничего мне не ответил. А позже он стал вести себя так странно, что я боялся задавать ему этот вопрос или даже произносить фразу «нет худа без добра», потому что мне казалось, что он и сам с трудом притворяется, что верит в это, – по крайней мере, он больше не упоминал этот мамин принцип.

Но сам факт, что Вы родились в том же году, когда Китай стал угрозой для Тибета, дает мне надежду, потому что Вы, может быть, в самом деле появились на свет для того, чтобы уравновесить зло, которое китайское правительство причиняет Тибету. Мне кажется, что это можно считать доказательством. Это слишком значительно, чтобы быть просто совпадением. Юнг согласился бы с этим.

А если Вы появились как ответ на китайские планы завоевать Тибет, то мне легче поверить в мамину философию и надеяться на мое собственное будущее после мамы и на жизнь в целом.

В интернете я нашел цитату далай-ламы: «Помните, что не получить то, что вы хотите, бывает иногда редкой удачей». Это похоже на то, что проповедовала мама.

И еще одна цитата далай-ламы: «В Тибете есть поговорка: трагедию надо превратить в источник силы. Не имеет значения, с какими трудностями мы сталкиваемся и какие мучения испытываем; подлинное несчастье – потерять надежду».

Что Вы думаете об этом, Ричард Гир?

Мы с Вами найдем общий язык в этом вопросе?

Может быть, наша переписка является тем добром, которое возникло в ответ на смерть мамы?

Может быть, Вы поможете мне перейти к «следующей фазе моей жизни», чего добивалась от меня Венди, пока еще была с нами, до того, как раскрылся ее секрет?

Я думаю, случались и более странные вещи.

Наша переписка – единственное, что дает мне надежду в данный момент. Поэтому важно продолжать притворяться, пусть даже мы сами не верим этому на все сто процентов.

11

Я не понял эти математические выкладки, но Макс был так возбужден, что я не стал прерывать его

После того как Венди ушла от нас, отец Макнами перестал молиться, а пить стал даже больше, чем описывалось ранее.

Он выпивал по бутылке «Джеймсона» в день прямо из горла. Он называл это «ирландским ритуалом очищения».

Иногда уже поздно вечером я слышал, как его рвет в туалете. Он спускал воду снова и снова, а грязи никогда не оставлял. Это было как с мамой в самом конце ее жизни, после химиотерапии и прочего. Но, к сожалению, в последнее время мама не появлялась в моих снах, так что я не мог посоветоваться с ней на этот счет.

Я спрашивал отца Макнами через запертую дверь туалета, не требуется ли ему помощь, но он отвечал:

– Со мной все в порядке. Временный спад, который уже сменяется подъемом. Мне надо побыть одному.

Я старался заботиться о нем, как заботился о Венди, когда она была у нас на кушетке. Оставлял тосты с сыром и лапшу быстрого приготовления около его двери. Иногда он съедал это ночью, иногда я убирал это утром остывшим и нетронутым.

Перед каждой едой я стучался к нему и спрашивал, не хочет ли он составить мне компанию за кухонным столом, но он лишь на секунду поворачивал голову, чтобы встретиться со мной взглядом, и молча отворачивался. Иногда он лежал в постели, иногда стоял у окна, уставившись в стекло пустым взглядом.

Ночью он тоже не разговаривал со мной, не ходил со мной гулять, не слушал птичьего пения за утренним кофе.

Так прошло два дня, и я начал тревожиться.

Я пошел в церковь посоветоваться с отцом Хэчеттом.

Он сидел в церковной конторе за компьютером, раскладывал пасьянс и явно скучал. Увидев меня, он спросил:

– Почему вы не присутствовали на мессе, Бартоломью? Ваша мать была бы смертельно огорчена.

(Вам не кажется, что слово «смертельно», употребленное им по отношению к предполагаемому огорчению моей мамы, было проявлением бестактности?)

Мама действительно не хотела бы, чтобы я пропускал мессы, так что я не нашел подходящего ответа и сказал:

– Отец Макнами чувствует себя не очень хорошо.

– Эдна рассказала мне о вашей попытке спасти ее дочь, – сказал отец Хэчетт. – Чрезвычайно волнующая история, чрезвычайно.

– Почему вы улыбаетесь? – спросил я.

– Я не улыбаюсь, – ответил он, хотя явно ухмылялся, как будто знал какой-то секрет и был рад не поделиться им со мной.

Его желтые зубы были похожи на окаменевшие кукурузные зерна, а морщины на лице из-за ухмылки были более глубокими, чем обычно, прямо как какие-то каньоны. «Может, ему надо прочистить их ватной палочкой?» – подумал я.

Маленький сердитый человечек в моем желудке оживился.

– Вас не беспокоит судьба Венди? – спросил я.

– Мы с Эдной ходили к ней и Адаму вчера, между прочим, и вполне удовлетворительно побеседовали.

– Вот как?

– Я помолился вместе с ними. Разговор был очень продуктивным. После этого Венди исповедовалась мне здесь, в церкви. Чтобы облегчить вашу совесть, Бартоломью, должен сказать, что дела у нашего общего молодого друга складываются неплохо. Не стоит слишком беспокоиться о ней.

Трудно было поверить, что отец Хэчетт справился с тем, что не удалось отцу Макнами. К тому же ему не следовало сообщать мне, что Венди исповедовалась, это нарушает тайну исповеди. Было похоже на то, что он хвастался, хотел доказать мне, что он как священник лучше отца Макнами. Отец Макнами никогда не стал бы хвастаться подобным образом. Ни за что. И не стал бы разглашать секреты прихожанина.

– С ней правда все в порядке? – спросил я, думая, что на самом деле исповедоваться надо было бы Адаму, а не Венди, и гадая, что она могла сказать отцу Хэчетту. Рассказала ли она о том, что наговорила мне много неприятного в последнюю ночь у нас дома? Что отец Хэчетт знал в действительности?