Олег Рой - Нелепая привычка жить
– Уважаемый Дмитрий Валентинович, – проговорил он размеренно. – Я все-таки очень прошу вас подумать над моим предложением. И повторяю, что готов выслушать любые ваши условия и заплатить любую цену. В разумных пределах, конечно.
В трубке послышался вздох.
– Эх, молодой человек… Неужели вы еще до сих пор думаете, что все в этой жизни можно купить? За деньги, да еще в разумных пределах? Увы, мой дорогой, вы ошибаетесь. Никакое богатство не даст вам ни настоящей дружбы, ни искренней любви. Все, что будет подано в этом обличье, легко может оказаться лишь иллюзией…
Виталий сжимал в руках журчащую трубку и злился. В том числе и на себя. Какого черта он позволяет совершенно постороннему старику читать себе мораль?
– Вам сейчас, вероятно, около сорока, – продолжал писатель. – Вы кокетничаете сами перед собой и перед юными барышнями, называете себя старым, но в глубине души сами знаете, что это не так. Пока вы еще энергичны, полны сил, ваше тело служит вам без помех и перебоев… Но время пролетит быстро. Кинетесь к врачам, к пластическим хирургам, к целителям, к шарлатанам… Будете проходить дорогостоящие курсы лечения, делать операции за бешеные деньги. Но ничего из этого не вернет вам ни молодости, ни здоровья. Как не даст и самого главного, что важнее всего, даже важнее здоровья.
– И что же это такое – самое главное? – хмуро спросил Виталий. Он хотел, чтобы вопрос прозвучал иронично, но у него почему-то не получилось.
– Самое главное, дорогой мой, – это желание жить. Радоваться солнечному лучу, полевому цветку, воробью, чирикающему на ветке… Дар умения быть счастливым в детстве есть почти у всех, но лишь немногие могут сохранить его на всю жизнь. Большинство теряет эту чудесную способность уже в юности. Юность максималистична, ей свойственно все драматизировать, она тянется ко всему мрачному, черному – это, очевидно, оборотная сторона того же явления, расплата за детскую радость бытия… А потом начинается сумасшедшая гонка. Жить уже некогда – надо успеть одно, другое, третье, достичь, приобрести, состояться, добиться… А потом вдруг в какой-то момент осознаешь, что гнался-то ты за миражем. Но пока гнался, жизнь прошла мимо… И ничего уже не воротишь. К старости жажда жизни, как это назвал классик, возвращается вновь, когда понимаешь, что каждый день, каждый восход, каждый упавший лист, каждое дуновение ветерка может стать последним. И вот-вот в твою дверь постучится костлявая с косой… Только сейчас и начинаешь по-настоящему ценить то немногое, что имеешь, и то многое, что когда-то по глупости растерял в этой своей нелепой погоне, которую принимал за существование, – друзей, любовь, свои привязанности… Себя самого, в конце концов. Вы никогда не задумывались над тем, почему старые люди так держатся за свои привычки?
Малахов не ответил. Он вообще с трудом дождался окончания этого старческого монолога.
– Может быть, вы все-таки запишете мои координаты? На случай, если вдруг передумаете? – спросил он.
– А мне показалось, что я объяснил все предельно ясно, – вздохнул писатель. – Нет, молодой человек, я не передумаю никогда. На этом давайте простимся полюбовно.
И в трубке раздались короткие гудки.
* * *– Ну, как наша «Черная радуга»? – прямо с порога спросила Лана, в кои веки оказавшаяся дома раньше обычного.
– Ты о чем? – недовольно поинтересовался Виталий, хотя отлично понял, что она имеет в виду.
– Ну, о нашем будущем доме. Я решила так его называть – по аналогии с западными виллами. Ты же знаешь, они все имеют свои названия. Как и старинные русские усадьбы: «Кусково», «Абрамцево», «Архангельское»… Так что там выяснилось?
– Ничего не выяснилось, – буркнул он.
– Как это – ничего?
Рассказать Виталий не успел – в кармане затренькал мобильник. Звонил приятель, Борька Егорин:
– Старик, слышь, какая у меня новость? Дожала-таки меня моя благоверная! Дом покупаем загородный. Ленка говорит – сколько можно детям этим смогом дышать?..
– Что же, молодцы. Дом-то где, на Рублевке?
– Не, куда нам с суконным-то рылом в калашный ряд… Хватит того, что я Алиске ее гнездышко в Усове купил. А с Ленки и Волоколамской области хватит.
– Ну, хозяин-барин. А ты как – участок приобретаешь или сразу дом?
– Да уже готовый коттедж, чего со стройкой-то возиться! Только что договор подписал с «АРКом», риелторским агентством. Витька Волошин, его президент, мой старый приятель, да ты его знаешь…
– Знаю. Ладно, не забудь на новоселье позвать. Пока.
Малахов развалился на диване, потянул к себе первый попавшийся журнал – взгляд тут же зацепился за объявление о продаже загородных участков. Машинально включил телевизор – и попал на какую-то деловую передачу, Аркаша называл такие «говорящие головы».
«В последнее время спрос на элитную недвижимость снова возрос, – бубнил лысеющий дядька в стильных очках и старомодно повязанном галстуке. – Кроме уже не раз упоминавшихся Рублево-Успенского и Ново-Рижского направлений, первенство сохраняется также за Минским, Волоколамским и Калу…»
Не дослушав, Виталий выключил телевизор. Что они все, сговорились, что ли, напоминать ему о его неудаче?
– Лана, пожрать мне сегодня дадут в этом доме? – крикнул он с раздражением.
Супруга тут же возникла перед ним:
– А может, нам с тобой сходить в ресторан, зайка? Раз уж выдался свободный вечер?
Ну, в ресторан так в ресторан. Почему бы и нет? Правда, Виталий сегодня предпочел бы что-нибудь тихое, но Лана, конечно же, приказала своему водителю везти их в одно из ее любимых модных заведений.
И, разумеется, спокойно поужинать вдвоем им не удалось, не успели Малаховы съесть закуски, как супруга тут же засияла и замахала кому-то рукой. Виталий недовольно оглянулся.
К их столику приближался, лучезарно улыбаясь, модный московский визажист – невысокий, крепенький, синеглазый, с очень длинными, собранными в хвост, черными с проседью волосами. Виталию много раз его представляли, но он все никак не мог запомнить, как зовут визажиста. Эжен? Эмиль? Этьен? Вообще-то Малахов недолюбливал мужчин нетрадиционной ориентации, но именно этому человеку скорее даже симпатизировал, невольно попадая под воздействие его невероятного обаяния.
Визажист расцеловался с Ланой, подсел, не дожидаясь приглашения, к их столику, и супруга тотчас защебетала:
– Ой, голубчик, тебя можно поздравить? Слышала, слышала, второе место на международном фестивале! И что же это была за прическа? Наверное, знаменитый «Солнечный бриз»?
– Нет, новая, «Черная радуга», – отвечал то ли Эжен, то ли Эмиль.
– Черная радуга? – хором переспросили супруги.
– Ну да, «Черная радуга», – подтвердил Этьен-Эмиль. – Мне тоже безумно нравится это название! Своей парадоксальностью, трансцендентностью, некой тайной… В нем заключен глубокий мистический смысл. Жаль, у меня фотографий с собой нет. Я покажу, тебе понравится. Волос черный, очень черный, натуральный, но тонкий, асимметричная укладка вот так…
Но Лане, похоже, сейчас совсем не хотелось пускаться в профессиональные разговоры. Она довольно беспардонно перебила Этьена (или все-таки Эжена?):
– Да, очень красивое название. А где ты его взял?
– Ну как же, это очень известная легенда! – Эмиль-Этьен кивком поблагодарил официантку, поставившую перед ним дополнительный бокал. – Когда человек умирает, его душа будто бы сначала поднимается над телом и видит его и все происходящее вокруг словно бы со стороны. А потом она улетает куда-то и летит по длинному-длинному темному коридору, а впереди, где-то очень далеко, виднеется свет. Говорят, что свет этот идет от фонарика ангела-хранителя, который с его помощью провожает вверенную его заботам душу в мир иной… А коридор, если быть точным, скорее, не коридор, а что-то вроде вакуумной воронки. Обычно в нее затягивает одного человека, но бывает, что и нескольких и даже многих сразу – например, при катастрофах. Те, кто остался в живых, не чувствуют силы этой тяги, но животные ощущают ее очень остро. Лошади, например. Или собаки, они всегда воют к покойнику… Вам вообще это интересно? А то я тут сижу, распинаюсь…
– Очень даже, – заверили Малаховы.
– Так вот, душа летит по этому коридору, точнее, воронке. Полет этот сначала крайне неприятен. Душа ведь только-только рассталась с телом, ей еще непривычно и очень страшно… Те, кто переживал клиническую смерть или даже просто глубокий обморок, рассказывают про этот ужас. А еще скорость полета страшно велика. Она даже выше скорости звука, а это ощутимая нагрузка даже для такой тонкой субстанции, как дух бестелесный…
Он перевел дыхание, выпил глоток вина и продолжал:
– После коридора душа попадает в прекрасную светлую долину. И здесь у нее ощущения совсем другие – нечто, близкое к блаженству. По описаниям, наслаждение там испытывают все органы чувств – там одновременно и тепло, и свет, и восхитительная музыка, и чудесные образы… Но самое главное, это, конечно, состояние души. Она переживает то, что в нашем бренном мире мы именуем счастьем, к чему вечно стремимся и что так редко достигаем… Тем, кто попал в эту долину, открывается Первая Истина.
