Розамунда Пилчер - Синяя спальня и другие рассказы

Вытерев с пола молоко, Билл поставил на плиту чайник, отыскал сковородку, бекон и яйца. Он положил ломтики хлеба в тостер, накрыл завтрак на дочиста выскобленном сосновом столе. Девочки не показывались, и Билл, покончив с делами, поднялся наверх одеться. Натягивая старую хлопчатобумажную рубашку, он услышал детские голоса, доносившиеся из кухни. Девочки весело щебетали, однако через секунду до него донесся крик отчаяния, от которого сердце Билла упало.

На ходу застегивая пуговицы, он бросился вниз по лестнице.

— Что случилось?

Снова крик. Представляя себе всякие ужасы, он ворвался в кухню. Эмили и Анна стояли спиной к нему, глядя на аквариум. Анна рыдала, Эмили, казалось, была слишком потрясена, чтобы плакать.

— Что произошло?

— Гилберт!

Он пересек кухню и через их головы заглянул в аквариум. На самом дне на боку, уставившись вверх круглым безжизненным глазом, лежала золотая рыбка.

— Он умер! — сказала Эмили.

— Откуда ты знаешь?

— Вижу!

Рыба, похоже, действительно умерла.

— Может, он просто заснул? — без особой уверенности предположил Билл.

— Нет. Он умер. Умер!

С этими словами сестры разразились потоками слез. Билл протянул к ним руки, пытаясь утешить. Анна уткнулась лицом ему в живот и стиснула руками его ноги, но Эмили так и стояла неподвижно, всхлипывая. Она обхватила себя руками, словно пытаясь остановить рыдания.

Это было ужасно. Ему сразу же захотелось высвободиться из рук Анны и скорее бежать наверх, звать на помощь. Клодэг знает, что делать…

Но тут он подумал: «Нет». Это был шанс проявить себя. Шанс сломать разделявший их барьер, справиться самому, завоевать их уважение.

Кое-как он заставил их успокоиться. Нашел чистое кухонное полотенце, помог высморкаться и вытереть слезы, усадил на скамью под окном и сам присел в середине.

— Так, — сказал он. — Слушайте.

— Он умер! Гилберт умер!

— Я знаю, что умер. Но когда люди или домашние животные, которых мы любим, умирают, наша задача — похоронить их, организовать красивую церемонию. Поэтому сейчас вы пойдете в сад и найдете тихий уголок, где можно выкопать могилку. А я поищу старую коробку из-под сигар или еще что-нибудь, что можно использовать как гроб для Гилберта. А вы сделаете венки, которые мы положим ему на могилу, и еще, если хотите, маленький крестик.

Две пары зорких голубых глаз с интересом уставились на него. На щеках девочек еще блестели слезы, однако идея с похоронами была столь соблазнительна, что сестры не устояли.

— Когда умерла миссис Донкинс из деревни, ее дочь прицепила на шляпу черную вуаль, — вспомнила Эмили.

— Может быть, твоя мама найдет такую вуаль и ты приколешь ее к своей шляпке.

— В мамином шкафу есть вуаль.

— Вот видишь! Ты сможешь ее надеть.

— А что надену я? — хотела знать Анна.

— Уверен, мама найдет что-нибудь и для тебя.

— Я хочу сделать крестик.

— Нет, я!

— Но…

Он поспешил вмешаться:

— Первым делом давайте определимся с местом. Почему бы вам не поискать его, пока я готовлю завтрак? А после завтрака…

Но они его уже не слушали. Девочки вскочили со скамейки и бросились на улицу, не в силах дольше ждать. Сразу за дверью Эмили остановилась.

— Нам понадобится лопата, — деловито объявила она.

— В сарае лежит большой совок.

Охваченные энтузиазмом, они побежали через сад; предвкушение настоящих, всамделишных похорон с черными вуалями на шляпах заставило их забыть обо всех горестях. Билл со смешанными чувствами смотрел им вслед. Этот короткий эпизод его здорово измотал, кроме того, он ощущал зверский голод. Хитро улыбнувшись сам себе, он вернулся к плите и стал поджаривать бекон.

Тем временем на лестнице раздались негромкие шаги и в следующий момент на кухне появилась его жена. Она была в ночной рубашке и просторном хлопковом халате, с волосами, разметавшимися по плечам, босыми ногами и заспанным лицом.

— Что тут у вас произошло? — спросила она, подавляя зевок.

— Доброе утро, дорогая. Мы тебя разбудили?

— Мне показалось или кто-то плакал?

— Эмили с Анной. Гилберт умер.

— Гилберт? О нет! Не может быть!

Он подошел поцеловать ее.

— К сожалению, это правда.

— Бедняжка Эмили! — Он попытался обнять ее, но она не позволила. — Он действительно умер?

— Посмотри сама.

Клодэг подошла к аквариуму и заглянула внутрь.

— Но почему?

— Понятия не имею. Я вообще мало что знаю про золотых рыбок. Может, съел что-нибудь не то.

— Но не мог же он просто так взять и умереть.

— Наверняка ты знаешь о рыбках гораздо больше, чем я.

— Когда мне было столько же, сколько сейчас Анне, у меня тоже были золотые рыбки. Их звали Сэмбо и Голди.

— Оригинальные имена…

Они молча смотрели на безжизненного Гилберта. Потом Клодэг задумчиво сказала:

— Помню, с Голди как-то раз приключилось нечто подобное. Отец подлил в аквариум виски, и она сразу ожила. Кстати, если рыба мертвая, она всплывает на поверхность.

Билл проигнорировал ее последнее замечание.

— Подлил в аквариум виски?

— У тебя есть?

— Да. Есть одна дорогущая бутылка для самых близких друзей. Гилберт, конечно, входит в их число, так что если хочешь, можешь испробовать виски на нем, но по-моему бессмысленно поливать дорогим спиртным дохлую рыбу. Все равно что метать бисер перед свиньями.

Клодэг ничего не ответила. Она закатала рукав халата, опустила руку в аквариум и тихонько потрогала пальцем хвост Гилберта. Рыба продолжала лежать. Не осталось никакой надежды. Билл вернулся к сковороде со скворчащим беконом. Возможно, он был неправ, так резко отреагировав на идею с виски.

— Послушай, если ты хочешь… — начал было он.

— Он пошевелил хвостом!

— Пошевелил хвостом?

— С ним все в порядке. Он опять плавает… дорогой, только посмотри!

Гилберт действительно был в полном порядке. Он встряхнулся, расправил крошечные золотые плавнички и, живой и здоровый, продолжил свое бессмысленное кружение по аквариуму.

— Клодэг, ты сотворила чудо! Ну надо же!

Проплывая мимо, Гилберт встретился взглядом с Биллом, и тот ощутил короткий укол страха.

— Чертова рыба, так меня напугать! — пробормотал он себе под нос, а потом с облегчением улыбнулся. — Эмили будет без ума от радости.

— А где она?

Он вспомнил о похоронах.

— Она в саду вместе с Анной.

По какой-то неведомой причине он не решился рассказать Клодэг об их планах. Не сказал, что они собирались делать.

Жена улыбнулась.

— Ну, поскольку проблема благополучно разрешилась, я пойду приму ванну. Предоставлю тебе самому их обрадовать, — она послала ему воздушный поцелуй и зашагала вверх по лестнице.

Минуту спустя, когда бекон зажарился, а кофе был разлит по чашкам, девочки, ликуя, ворвались на кухню.

— Мы нашли прекрасное место, Билл, под розовым кустом на маминой клумбе, и выкопали там здоровенную яму…

— А я сделала венок из ромашек…

— А я нашла две деревяшки для креста, только мне нужна веревочка или гвоздик, чтобы их соединить…

— И мы решили спеть гимн!

— Да, будем петь «Все в мире светлом и прекрасном».

— А еще мы подумали…

— Дай я скажу…

— Мы подумали…

— Так, послушайте-ка! — Ему пришлось повысить голос, чтобы его было слышно за щебетом девчачьих голосов. Сестры притихли. — Посмотрите сюда. — Он подвел их к аквариуму. — Смотрите!

Они посмотрели. В аквариуме плавал Гилберт, как обычно бесцельно описывая круги, помахивая своим нежным полупрозрачным хвостом, с глазами такими же безжизненными, какие были у него, когда он, якобы мертвый, валялся на дне.

На мгновение в кухне воцарилось гробовое молчание.

— Видите? Он совсем не умер. Просто отдыхал. Мама его немножко пощекотала, и он сразу взбодрился. — Девочки по-прежнему молчали. — Разве не здорово? — Биллу показалось, что голос его звучит приторно до тошноты.

Сестры не говорили ни слова. Билл подождал, и Эмили наконец открыла рот.

— Давайте убьем его, — сказала она.

Билл не мог понять, что чувствует — шок или безудержное веселье; он был готов то ли отшлепать девчонку, то ли разразиться хохотом. Нечеловеческим усилием он удержался и от того, и от другого, а потом, выдержав долгую многозначительную паузу, спокойно произнес:

— Думаю, этого мы делать не будем.

— Почему?

— Потому… потому что нельзя убивать живое существо.

— Почему нельзя?

— Потому что жизнь дается Богом. Она священна. — Говоря это, он ощутил некоторую неловкость. Хоть они с Клодэг и венчались в церкви, в повседневной жизни он никогда не вспоминал о Боге и сейчас чувствовал себя виноватым, словно всуе упомянул имя старого друга.