Владимир Контровский - Рассказы Старого Матроса

— Заходи.

Каперанг Броневицкий посмотрел на меня взглядом немецкого подводника, увидевшего в перископ госпитальное судно и проклинающего Гаагскую конвенцию, запрещавшую торпедировать суда под флагом Красного Креста.

— Экзамены сдашь, курсант? — сурово спросил он.

— Так точно! — ответил я.

Вопрос был решён. Я занялся «свободной охотой» на преподавателей и когда мои сокурсники вернулись со стажировки, я уже подобрал все «хвосты», в том числе и военно-морские, и защищал диплом вместе со всеми.

Я был искренне благодарен Сергею Прокофьевичу за помощь, но, каюсь, редко его вспоминал. Молодость торопится жить, спешит вперёд и не оглядывается назад. А зря…

Умер Сергей Прокофьевич Лисин 5 января 1992 года, успев пережить развал страны, которой он служил всю жизнь.

Мир его праху…

Ведьма, летевшая над волнами

Но это сон… Волны веселой пенуДавным-давно не режут клипераИ парусам давно несут на сменуДым тысяч труб солёные ветра…

…Ветер, ветер, ветер — густой, тугой, солёный ветер нёсся над морем; весело играл, похохатывал, умывая буйное лицо своё пригоршнями пены, сорванной с круто выгнутых спин тяжёлых океанских валов, катящихся к горизонту за ответом на вечный вопрос: «А что там, на краю земли? И есть ли он, этот край?».

Сквозь бурю шёл прекрасный парусный корабль — лучший из всех созданных людьми за века парусного флота. Корабль этот был невелик — двести шестнадцать футов длины и меньше тысячи тонн водоизмещения, — но он был совершенен, как может быть совершенным только творение природы и лишь изредка — рук человеческих. Потомок тысяч неуклюжих предков, бороздивших моря и похороненных на дне, он, в отличие от них, не боялся шторма, как не боится его белокрылый альбатрос, для которого ветер над океаном — родная стихия. Корабль танцевал на волнах, играя с их чудовищной силой; корабль скользил и нежился в объятьях ветра, как женщина, отдающаяся любимому: ведь корабль по-английски — «она». Корабль не превозмогал и не покорял — он сливался со стихией в единое целое, и стихия принимала его, а не отторгала, как принимает мать своё родное дитя.

Люди на борту дивного корабля горланили старинный пиратский напев, ощущая себя в полной безопасности и наслаждаясь океаном, ветром и стремительным бегом своего судна — клипера, «стригущего волны», лучшего из всех клиперов мира. И капитан Вуджет разделял чувства своих матросов. «Разве это не счастье, — думал он, стоя на кормовой палубе и глядя на бушующий океан, — плыть, нет, лететь на таком корабле — на всех парусах! — к горизонту, навстречу восходу, оставив позади все мелочные заботы, кажущиеся людям такими важными там, на берегу? Да, это — счастье…».

А вместе с людьми на корабле плыла ведьма — она появилась на его борту с самого его рождения, с двадцать третьего ноября тысяча восемьсот шестьдесят девятого года, когда новорождённый клипер приняли воды реки Клайд. Прослышав, что новый корабль назван её именем, ведьма пробралась на него и поселилась здесь, на судне, незримая для людских глаз — это совсем не сложно для существа, владеющего древней магией, неведомой расе людей.

Ведьму переполнял ликующий восторг — ведьма тоже была счастлива. Забравшись в носовую фигуру чудесного корабля, она купалась в потоках воды и смеялась — только смех её, заглушаемый свистом ветра, не был слышен людям. Она беззаботно болтала со своими сёстрами — ведьмами моря и неба, которых в разные времена разные народы называли по-разному, — приветствуя их взмахом руки: левая рука деревянной статуи, украшавшей нос клипера, была вытянута вперёд и вверх и сжата в кулак. Водяные и воздушные ведьмы удивлялись, увидев соплеменницу: «Как ты здесь очутилась, дочь земли?», а некоторые даже сердились: «Зачем ты живёшь среди людей? Ведьме тут не место!». И тогда ведьма земли отвечала: удивлённым — «Захотела — и очутилась! Мне нравится этот корабль — посмотрите, как он прекрасен!», сердитым — «Настоящей ведьме везде есть место! Ещё неизвестно, кому принадлежит этот мир — людям или нам!». И снова смеялась.

Ведьму звали Нэн.

Корабль назывался «Катти Сарк».

Костёр догорал. Товарищи Джона, с которыми молодой Уиллис отправился на охоту, давно уже спали, утомлённые трудным днём и вечерней беседой у костра, а он всё сидел, завернувшись в тёплый плед, и смотрел на рдеющие багряные угли, подёрнутые сизой золой. По лощинам между холмов, густо поросших можжевельником и вереском, беззвучно ползли широкие змеи белого тумана, где-то ухал филин, нарушая первобытную тишину кельтских предгорий. Тёмный полог облаков раздёрнулся, и на небе ярко светила полная луна, заливая таинственным светом холмы Шотландии.

Джону почему-то не хотелось спать, несмотря на усталость и на изрядное количество выпитого эля и вина. «Полнолуние, — подумал он, глянув в небо, — время ведьм. В такие ночи по холмам и болотам бегут они, торопясь на шабаш… И среди них — она: Нэн, Нэн Короткая Рубашка…».

…Мысли о вечно юной ведьме не случайно бродили в голове юноши, уже вошедшего в пору пробуждения желаний и осознания влекущей силы женщины. Вечером, после охоты, его приятели, молодые шотландцы, поминали прекрасную и обольстительную Нэн, героиню народных преданий и поэмы Бёрнса.

— Она распутница, — говорил один из них, — и горе тому парню, который встретит её ночью, особенно в полнолуние. Нэн заставит несчастного бежать за ней, сломя голову, до тех пор, пока он не рухнет без сил, не завязнет в болоте или не сойдёт с ума. А парень всё равно бежит, надеясь поймать её за рубашку, да только ещё никому это не удавалось. Бывает и наоборот — ведьма сама гонится за мужчиной, и бежит так быстро, что догонит любого. Тэм О'Шентер удрал от неё только потому, что скакал верхом на своей серой кобыле Мэг, и то ведьма Нэн умудрилась вырвать пучок волос из хвоста его лошади.

— Ещё бы ей не бежать быстро, — сказал другой, — ведь из всей одежды на ней одна лишь короткая девчоночья сорочка! Да и сложена Нэн так, словно создана для быстрого бега, — она стройная и гибкая, как молодая ивовая ветвь.

— Её никому не догнать, — подхватил третий, — это верно. А вот она — догоняла, если, конечно, хотела. И тогда… — он понизил голос и огляделся по сторонам. — Старина Тэм не зря от неё удирал — мужчины умирают в её объятьях! Но умирают счастливыми — говорят, на их лицах видели улыбки…

— Сказки всё это, — иронично процедил четвёртый юноша, — выдумки простонародья.

Пятый из молодых людей, Джон Уиллис, молчал — он слушал.

— Нет, это не сказки.

Юноши удивлённо посмотрели на старого егеря Робина, сопровождавшего их на охоте. До сих пор он молчал, поддерживал огонь и следил, чтобы кружки молодых господ не пустовали, а тут вдруг заговорил.

— Простите, что я вмешиваюсь в ваш разговор, — егерь прокашлялся, — но только это, про Нэн, чистая правда.

— Откуда ты знаешь?

— А я видел её — вот так, как вижу вас. — Робин произнёс эти слова просто и буднично, но так, что все, включая даже скептика, ему поверили.

— Тогда расскажи!

— Я видел Нэн, — повторил старик. — Это было давно, когда я был молод, как молоды сейчас вы. Молодость проходит — память остаётся. На континенте шла тогда долгая война с французами. Я записался в полк шотландских стрелков и уходил на войну. В мой последний вечер дома я поругался со своей подружкой, послал её ко всем чертям и отправился в холмы — мне захотелось побыть одному. Я шёл и ругался, поминая всех святых и проклиная всех женщин на свете, особенно мою подружку, посмевшую отказать в ласке воину, уходящему на войну, — Робин грустно улыбнулся.

Юноши молчали, ожидая продолжения рассказа.

— Это было в этих самых местах, в такое же полнолуние, — с этими словами старый егерь, смотревший на костёр, поднял голову, и в глазах его отразился лунный свет. — Я шёл и ругался, как вдруг услышал женский смех — серебристый, как звон колокольчиков эльфов. Я обернулся на этот дивный смех, и…

— Это была… Нэн? — не выдержал кто-то.

— Да, это была она, ведьма Нэн, — я сразу её узнал. Она стояла от меня в десяти шагах и гладила ладонью вереск. На ней была светлая тонкая рубашка, не доходившая до колен, и ноги её утопали в траве — я не видел её ступней. Зато я видел её лицо, и волосы, и глаза, и кое-что ещё. Она была прекрасна, как только может быть прекрасна женщина, и мне не было страшно — совсем. «Нэнни…» — прошептал я. «За что ты так костеришь весь женский род?» — спросила она со смехом, а я стоял и молчал, как деревянный чурбан, только смотрел на неё. «Впрочем, можешь не отвечать, — сказала тогда ведьма, — я уже знаю. Тебя обделили лаской, бравый шотландский стрелок! Не беда, это поправимо». Сказала так — и скользнула ко мне по траве порывом ветра, не пригибая стеблей. «Вот она я, распутница Нэн, — возьми меня! Тебе нужна женщина — хочешь меня?». «Я люблю тебя…» — ответил я тогда, а почему — я и сам не знаю. И даже не шевельнулся, хотя Нэн стояла рядом — только руку протяни. А она была живая — он неё веяло теплом, а не могильным холодом.