Олег Рой - Белый квадрат. Лепесток сакуры
То есть, имея средства для побега, с побегом Спиридонов не спешил, ожидая, что после успешного прорыва второй эскадры во Владивосток и активизации куропаткинской армии японский тыл придет в замешательство, и тогда бежать будет легче, даже с Акэбоно. Его удерживала еще одна мысль – сбежав, он потеряет возможность брать уроки у Фудзиюки. Не тащить же его с собой волоком, право слово? А добровольно на такую авантюру его учитель не согласился бы ни за какие коврижки – Фудзиюки Токицукадзэ был не меньшим патриотом Японии, чем Спиридонов – России. Поразительно, но людям, любящим Родину, намного легче понять друг друга, хоть бы и находясь по разные стороны баррикад, хоть бы и глядя один на другого в прорезь прицела.
Поэтому весь тот день Спиридонов слонялся по госпиталю, удивляясь внезапному отсутствию начальства, не только его непосредственного, но и всего госпиталя в целом. Шестым чувством он ощущал: произошло что-то важное. Впрочем, что именно – догадаться было несложно. Либо эскадра Рожественского прорвалась к Владивостоку, либо дала Того генеральное сражение. Значит, новости будут, и будут скоро.
И новости не заставили себя ждать. После ужина в госпитале возникло какое-то оживление. Спиридонов все еще плохо понимал по-японски, но он не мог не заметить радости, охватившей персонал. Из услышанного он понял лишь, что речь идет о Того и что войне скоро конец. Но чему японцы так радуются? Ведь наверняка у Того с Рожественским состоялось кровопролитное сражение. Конечно, флот Японии был у своих берегов, где ему могли помочь около сотни миноносцев, а эскадра Рожественского была вымучена и измотана тяжелейшим походом через весь мир, через три океана. Однако у Того после потери под Артуром первоклассных эскадренных броненосцев «Хацусэ» и «Яшима» оставалось лишь четыре полноценных линейных корабля, да и те потертые в предшествующих боях, тогда как у Рожественского их было вдвое больше, причем четыре из них только-только сошли на воду и относились к тому же типу, что и второй по силе броненосец Артурской эскадры, «Цесаревич».
Несмотря на все эти рассуждения, Спиридонова охватило дурное предчувствие. Появившийся наконец Фудзиюки не только не развеял его, но и, наоборот, укрепил. Увидев учителя, понуро несущего к его палатке уже известный ему кувшин и чашки, Спиридонов все понял. Понял, но признавать отказался.
– Будет лучше, если вы все узнаете от меня, – с порога объявил Фудзиюки, не поздоровавшись.
– Я уже догадался, о чем речь, – ответил Спиридонов, стараясь сохранять спокойствие. – Просто так вы саке меня не поите.
Фудзиюки тяжело опустился на циновку. Обычно доктор двигался проворно, хотя был как минимум вдвое старше его (тогда Спиридонов не знал, сколько лет учителю).
– На Западе это называют «стереотипами», – сказал он, ставя на столик кувшин. – Устоявшиеся представления о чем-то, как правило, неверные. Про вас, рюси, говорят, что вы пьяницы. Наблюдая за вашими пленными, ничего подобного я не заметил. Пьете вы не больше, чем японцы или европейцы, и куда меньше, чем китайцы. Но поговаривают, что в трудных обстоятельствах в вашем народе принято выпивать с горя.
– Иными словами, весть очень горькая, – сказал Спиридонов, пока Фудзиюки наполнял чаши. – Что ж, нетрудно догадаться: Того победил Рожественского?
– Вы выпейте, – посоветовал Фудзиюки. И, когда Спиридонов, поморщившись, опорожнил чашку теплого сладковатого саке, добавил: – Не просто победил. Разгромил.
Виктор побледнел.
– Как это? – спросил он тихо. – Как…
– Из двенадцати вымпелов первого ранга[33] погибло семь, – объяснил доктор. – Еще пять капитулировало.
– Ка… – До этого момента Спиридонов искренне считал, что выражение «слова застряли в горле» – не более чем поэтическое преувеличение.
– Не осуждайте их, – мягко попросил Фудзиюки, догадавшись, какой вопрос Спиридонов так и не задал ему. – У них не было возможности продолжать сражение. Эскадре Рожественского не удалось выбить из линии ни одного нашего корабля. К концу дня новые корабли были на дне, а против четырех броненосцев и восьми крейсеров ваши уцелевшие старые и сильно поврежденные корабли ничего не могли сделать.
– Не может быть… – Спиридонов чувствовал себя оглушенным, словно на него обрушилась и придавила собой гора; но в недрах этой горы, как в вулкане, разгоралось невыносимо-жгучее пламя гнева. – Фудзиюки, если это шутка… если вы морочите меня…
– Хотел бы я, чтобы это была шутка, – с намеком на усмешку ответил доктор, вновь наполняя чаши, и по выражению его лица Спиридонов внезапно понял – нет, не шутит, не морочит. Более того, Фудзиюки был искренне огорчен произошедшим. Он сочувствовал ему, сочувствовал своему врагу! – Увы, это правда. Раненый Рожественский и адмирал Небогатов у нас в плену. Не знаю, удалось ли какому-нибудь из ваших кораблей уйти в нейтральные порты. Я сам не верю, что такое возможно, но…
Спиридонов ощутил, как оглушение, шок от известия уходят, уступая место новому чувству, неконтролируемой ярости. Ярость обжигала так, словно кто-то разверз ему грудную клетку и всыпал туда полпуда кайенской соли[34]. «Он слишком спокойно говорит об этом, – думал в тот момент Спиридонов. – Конечно, ведь это его страна победила мою, а не наоборот!» И, залпом опрокинув в себя саке, он попросил хриплым, каким-то чужим голосом:
– Оставьте меня, Фудзиюки-сама. Мне нужно побыть одному.
К его удивлению, доктор, обычно являвший собой воплощение тактичности, решительно отказался:
– Не могу. Быть одному вам сейчас категорически противопоказано.
– Почему это? – запальчиво взвился Спиридонов.
Фудзиюки спокойно принялся наливать новую порцию.
– Вы стали слишком похожи на японца, Викторо-сан, – ответил он. – В такой ситуации вы можете взять свой «наган», который так тщательно прячете, что никто не догадывается о том, что вы вооружены, и с этим оружием наделать глупостей. В лучшем случае убьете себя, но я слишком хорошо вас знаю и уверен, что этим все не ограничится.
Спиридонов сел, обхватив колени руками и сцепив пальцы.
– Хотел бы я знать, что бы вы делали на моем месте, – глухо пробурчал он.
Фудзиюки отвернулся.
– Когда я узнал о гибели жены и сына, я два дня не сходил с татами, – ответил он в тон Спиридонову. – А потом уехал в Европу. Но никакой Европы не было бы, если бы не дзюудзюцу.
– Простите, я не… – начал было Спиридонов, ошарашенный этим новым известием, но доктор перебил его:
– Это был всего лишь тайфун, – проговорил он, по-прежнему не глядя на Спиридонова. – Непредсказуемая и неумолимая сила природы, по непонятной прихоти смывшая в океан небольшую прибрежную деревушку. Такие маленькие трагедии постоянно происходят там, откуда я родом. Пока они тебя не касаются, ты не слишком-то о них думаешь, не слишком переживаешь, узнав, что такое случилось где-нибудь в другом месте… Чужая беда не трогает душу… – Фудзиюки поджал тонкие губы, глядя в никуда отстраненным взглядом. – Уверен, большинство европейцев, узнав о разгроме вашей эскадры, даже не почешутся, и совершенно напрасно.
Виктор пружинисто вскочил на ноги.
– Идемте в зал, – твердо позвал он. – Я не смогу нормально здесь находиться. Вы правы – я убью себя или еще кого-нибудь.
– Пожалуй, пойти в зал – это самое верное решение, – согласился с ним доктор, вставая. – Кажется, наступило время для самого главного вашего урока.
– Почему? – в спину ему спросил Спиридонов, выходя из палатки. – Почему именно сейчас?
– Сейчас ваша душа открыта, – по-доброму объяснил Фудзиюки. – Раньше мое обучение проходило через ваш разум, не задевая вашу личность, но теперь ваш гнев сжег стену, которой вы отгородились от мира. А чтобы понять суть дзюудзюцу, нужно держать душу нараспашку открытой.
* * *Спиридонов испытывал странную смесь ощущений – горечь, гнев, стыд, чувство несправедливости, обиду… От выпитого саке он слегка захмелел, и потому все эти эмоции еще более обострились.
– Вы и впрямь полагаете, что сейчас хорошее время для получения новых уроков? – горько улыбнулся он, выходя из своей не то палаты, не то камеры. – Сейчас, когда моя Родина попала в такое аховое положение…
– Трудные времена – самое лучшее время, чтобы учиться, – подтвердил Фудзиюки. – На сытый желудок урок не усваивается. Чем хуже, чем тяжелей обстоятельства – тем больше возможность чему-нибудь научиться. К сожалению, мало кто понимает эту в сущности очень простую истину. Человек склонен уходить в свое горе, топиться в нем, как нежная дева в пруду.
– Неужели у вас вовсе нет сердца? – От спиридоновской «квартиры» до их зала для тренировок было рукой подать, так что пока Фудзиюки проговаривал свою тираду, они одолели все расстояние. – Как можно думать о чем-то еще? Ведь случилась беда!
– Да, беда, трагедия, катастрофа… – спокойно уронил доктор, входя в фанзу. – К сожалению, беды, трагедии и катастрофы – неотъемлемая часть нашей жизни… особенно если мы ничему не учимся. Когда приходит беда, в слезах мало проку. Надо собрать себя в кучу и подумать, как сделать так, чтобы более не допускать подобного. Мы не можем повернуть вспять время, мы не в состоянии вернуть тех, кого у нас забирает смерть, но мы можем защитить тех, кто еще жив, можем сохранить то, что еще не потеряли.
