Саке Комацу - Черная эмблема сакуры

Комацу Саке

Черная эмблема сакуры

Саке Комацу

Черная эмблема сакуры

Мелькнула человеческая тень. Он машинально спустил предохранитель, прицелился и затаил дыхание. Впереди тихо покачивался колос мисканта. Высокая пожелтелая трава зашуршала, заколыхалась, и оттуда высунулся крестьянин плутоватого вида с обмотанной грязным полотенцем головой и вязанкой хвороста за плечами.

Тогда он поднялся и шагнул навстречу старику, держа наготове карабин.

Старик в ужасе шарахнулся. Испуганное лицо на миг исказилось злобой, но тут же стало непроницаемым. Тот подошел вплотную.

- Жратва есть? - спросил он. - Я голоден!

Тусклыми, точно высушенная солнцем речная галька, глазами крестьянин смерил его с головы до ног. Под гноящимися веками снова вспыхнул злобный огонек.

Перед крестьянином стоял исхудалый мальчик в рваной, висевшей клочьями одежде. Его шею и тощие, как куриные лапки, руки покрывала чешуйчатая пыль.

- Ты чего карабином тычешь! - сердито пролаял старик. - Не японец я, что ли?

Парнишка опустил карабин дулом вниз, но на предохранитель не поставил.

- Ты где живешь? - спросил мальчик.

- Недалеко... за горкой, - ответил крестьянин.

- Мне жратва нужна! Сейчас поесть и на дорогу.

Лицо крестьянина снова нахмурилось. Он злился. Еще бы не злиться! Какой-то мальчишка ему угрожает, карабином в грудь тычет. Еще покрикивает. Героя из себя строит. Добро бы действительно солдат был, так не так уж обидно, стерпеть можно, а то сопляк какой-то!..

- Ты что, один или с дружками? - спросил крестьянин.

Мальчик покачал головой. Огляделся по сторонам.

- Один я. Меня в разведку послали. Вернулся. А наших всех перебили. А кто жив остался, видать, в горы подался.

- Всех поймали! - со злорадной усмешкой сказал старик. - Вон по той тропиночке спускались, задрав руки. Их лупили, подгоняли прикладами... даже раненых...

- Не может быть, чтобы всех... кто-нибудь уцелел.

- И ты зря прячешься... Все одно - рано или поздно схватят.

Щелкнул затвор. Крестьянин прикусил язык и взглянул на мальчика затравленными, налитыми кровью, как у быка, глазами.

- В Синсю проберусь к нашим, - упрямо проговорил мальчик, поджав губы. - Там еще крепко держатся.

- В Синсю? - ехидно переспросил крестьянин. - А знаешь, сколько туда добираться? Все дороги охраняются.

- Ничего, без дорог, лесами, горами проберусь.

- Все одно сцапают, - тихо пробурчал старик и тут же, спохватившись, искоса взглянул на мальчика; потом добавил с осторожностью: - Сдавайся в плен... тебе же лучше будет.

Мальчик вскинул карабин.

Ну вот! Слова им не скажи - сразу на рожон лезут. Бешеные какие-то! Такому ничего не стоит пальнуть. И дают же им оружие в руки!

- Пре-датель! - прошипел парнишка сквозь зубы. - Из-за вас проиграли!

- При чем тут мы? - пробормотал старик и торопливо добавил: - И вы не виноваты... На их стороне сила. У них всего вдоволь. А у нас что? Ни одного самолета, ни одного...

- Это не поражение, - упрямо повторил мальчик. - Умереть в бою, не сдавшись врагу... Наши в Синсю будут держаться до конца!

- Тогда всех японцев перебьют.

- А что, по-твоему, лучше холуем быть, лишь бы в живых остаться? - Он говорил таким тоном, точно отчитывал первоклассника. - Даже ребята вроде меня сражаются в смертном бою. Эх, ты!.. А еще взрослый!..

- Старуха у меня парализованная да дочка на шее, - ворчливо ответил крестьянин, - а вы-то что жрать будете, если крестьяне работать перестанут?

Но, увидев, что мальчик снова приходит в ярость, старик повернулся и, сказав: "Пойдем!", зашагал прочь.

Одинокий дом в долине. Тощая, с торчащими ребрами корова щиплет траву, на морде у нее выражение полного безразличия и покорности. Поля вдоль ущелья давно убраны, всюду, как великаны, высятся скирды рисовой соломы.

- А их нет? - подозрительно спросил мальчик.

Старик отрицательно покачал головой.

- Все до одного ушли... тут неподалеку... в соседней деревне, кажись, остался отряд...

Голос крестьянина заставил мальчика еще больше насторожиться. С этим старым пугалом надо держать ухо востро.

- Мать, это я! - крикнул крестьянин.

Вблизи дом казался большим. По двору бродили куры. Пахло перегноем и свежей соломой.

От одной мысли о яичнице рот переполнился слюной.

В доме кто-то заворочался. Старик вошел внутрь и с кем-то заговорил вполголоса. Парнишка разглядел уставившиеся на него выцветшие старческие глаза. Старик успокаивающе говорил: "Ничего, обойдется", а старуха требовала гнать оборвыша в шею.

Он сел, вытер пот. Еле сдерживался, чтоб не уснуть. Сон одолевал его.

- Сейчас приготовлю поесть, - сказал старик приветливым голосом. Он прошел в кухню, неслышно ступая по земляному полу. - Дочери дома нет, я дам тебе пока холодного рису.

- Ладно, все равно.

Урчало даже в горле. Шутка ли сказать: вторые сутки ничего в рот не брал. Так и спятить недолго.

- Замори покамест червячка, а к вечеру курочку зарежем. Переночуешь у нас, утречком уйдешь себе...

- Оставь! Ни к чему это, - сказал мальчик, недоверчиво вслушиваясь в елейный голос старика. - Съем рис и на дорогу возьму немного. Курицу резать жалко!

- Чего ее жалеть. Старенькая. А то еще им достанется.

- "Им" достанется не за так, а в обмен на что-нибудь.

Старик расхаживал по кухне и сладко ворковал:

- Ты наедайся, наедайся, а то до Синсю не доберешься.

Рисовая каша, тушеные овощи, яйца, вяленая рыба.

Он знал, много есть опасно - расстроится желудок, так и умереть не долго, но остановиться не мог. Он отхлебнул зеленого чая, с трудом подавив в себе желание есть еще, набить желудок до отказа. Голод в нем сидел, как бес. Проклятый червь скребся не только в кишках, но и во всем теле, до кончиков пальцев.

Послышались шаги. Мальчик машинально схватил карабин. Старик глянул искоса и процедил: "Это дочка моя!" Потом вышел во двор. Не выпуская из рук карабина, мальчик подкрался к окну. Со двора доносился женский голос и торопливый глухой голос старика. Говорили на местном диалекте. Казалось, о чем-то спорили.

Вдруг на миг к окну прижалось плоское женское лицо и тут же исчезло. Легкие удаляющиеся шаги затихли за домом. Тяжелой поступью в комнату вошел старик, насупленный, мрачный, но, встретившись глазами с мальчиком, деланно улыбнулся.

- Не слушает дочка отца... Да ты ложись, ложись, поспи...

Даже из упрямства не было сил держать глаза открытыми. Желудок отяжелел, усталость сковала ноги, руки.

- Поспи, а я пока баньку приготовлю.

- Какую еще баньку? - нахмурился мальчик.

- Помыться тебе надо, смотри, какой потный, грязный.

- Ничего не надо. Понял?

Веки слипались сами собой. Последним усилием воли он крепко сжал одной рукой карабин, другой - пистолет и заснул тяжелым свинцовым сном там, где сидел.