Саке Комацу - Черная эмблема сакуры

- Нет, я хочу сказать, что вы рассуждаете, пожалуй, как некоторые японцы той эпохи.

- При чем тут та эпоха? Мой метод годится для любой эпохи и любой страны, - раздраженно возразил доктор. - Почему бы не изменить ход истории, если это осуществимо? Можно же создать несколько параллельных и независимых друг от друга ходов истории? Это принесет только пользу! Если человечество может испробовать безграничное число возможностей, зачем ему ограничиваться одним-единственным историческим вариантом? Право всегда дается возможностью. Если мы можем, мы вправе выбрать лучший вариант исторического события. - Сумасшедший воздел руки к небу. - Я освободил человечество от неизбежности истории!

- Вы ошибаетесь, - спокойно возразил начальник департамента. - Ваша мания сама есть продукт исторической обусловленности.

- Мания?! - с издевкой переспросил сумасшедший. - Да где вам это понять!

- Наша эра давно отказалась от такого подхода к истории, - спокойно возразил начальник департамента, барабаня пальцами по столу. Человечеству он не нужен, ибо, только живя в истории, которая едина и неизменяема, человек остается человеком. Человек отказывается от многих исторических перспектив в интересах самосохранения, - начальник департамента усмехнулся. - Даже таких рационалистических, как, например, поедание друг друга... Человек отказался от хирургической операции, дающей ему вечную жизнь. Отказался от пересадки человеческого мозга в машину...

- Вы консерваторы! Вы и есть преступники против истории! - закричал сумасшедший в гневе. - Вы лишили человечество его безграничных возможностей!

- Для того, чтобы сохранить вид, именуемый человеком, - отвечал начальник департамента. - История - это монолитный процесс, она не нуждается в различных вариантах. Только при сохранении ее монолитности каждая данная эпоха будет иметь свою, соответствующую ей культуру. В условиях же многообразия исторических течений человек перестанет понимать самого себя. - Начальник обернулся и взглянул на хроноскоп. Нравственность нашей эры заключается в том, чтобы сохранить существующий порядок вещей. Она сильно напоминает мораль, существовавшую несколько десятков веков назад... Очевидно, возврат к старинной нравственности происходит в силу исторической необходимости...

- Идемте, - сказал инспектор Вовазан, беря доктора за локоть.

- Итак, в Суд Времени?

- Нет, в больницу, - спокойно поправил инспектор. - На психиатрическую экспертизу. Я уверен, что вам удастся избежать судебного наказания.

- Вопреки очевидности вы подозреваете меня в идиотизме?

- Мне неприятно говорить вам об этом. Но, вероятно, в связи с частыми путешествиями во времени у вас произошло смещение исторического сознания.

- Ну, знаете ли! Я же историк. Я просто увлечен конкретной исторической эпохой.

- Не в этом дело, доктор, - мягко улыбнулся инспектор. - Дело не только в том, что вы рассуждаете как человек двадцатого века. Это можно было бы отнести за счет сильной впечатлительности... А вы действительно считаете себя нормальным?

- Что за вопрос?

- Вот это мне и хотелось знать. В разговоре с начальником департамента вы обмолвились, что раны двадцатого века сказываются на современности даже теперь, спустя тысячу лет. То есть вы мыслите и чувствуете как человек тридцатого века... Но ведь со времен второй мировой войны прошло не тысяча... а пять тысяч лет...

- Яч-чя-ян!.. Ясухико-чян! - прозвучал женский голос.

Жена звала ребенка. Ясуо закрыл книгу. Он как раз прочел "Обнаруженное время", главу из книги Марселя Пруста "В поисках утраченного времени". Он мечтал об этом еще со студенческой скамьи. Ясуо развалился на траве.

Над головой простиралось бездонное голубое небо. Веял прохладный осенний ветерок. От его прикосновения по телу пробегал озноб. Это было плоскогорье Сига.

Послышались голосок трехгодовалого сынишки и звучный альт жены. Голоса приближались. Ясуо слушал, прикрыв глаза.

Мир на земле! Свет в небе!..

Сейчас к нему направятся маленькие ноги и в лицо уткнутся нежные, пахнущие молоком губы. Притворившись спящим, он ждал.

Впервые после шести лет работы в фирме выдался спокойный отдых. Но завтра он снова пойдет на работу. Кончилось лето.

Опять послышались голоса жены и сына.

- Брось! Ясухико-чян! Фу! Бяка! Брось! Ты слышал, что я сказала?

- Не-е-ет! - ответил упрямый ребенок.

Упрямством мальчик пошел в него. Ясуо невольно улыбнулся. Послышался топот ножек, из травы вынырнула круглая головенка, и сынишка разжал кулачок.

- На, папочка!

Улыбаясь, Ясуо взял из рук мальчика какую-то круглую маленькую пластинку из эбонита.

- Ясухико-чян нехороший! Не слушается маму... Ясуо, что он там нашел?

Ясуо стер с пластинки присохшую грязь, появился рисунок.

- Какой-то значок, - ответил он жене. - Значок в виде цветка сакуры.

- Не может быть! Какой сакуры? - рассмеялась жена. - Разве сакура черная?

И вдруг он сжал в кулаке значок, точно вспоминая о чем-то. На мгновение, всего лишь на мгновение, темные глубины сознания сковал ледяной холод. Все кругом потускнело, словно небо заволокло тучами. И все, что его очаровывало: высокое чистое небо, отдых в кругу семьи, он сам и все окружающее - показалось таким серым, темным, позорным, словно от него исходило зловоние.

Но это длилось всего лишь мгновение. Ясуо вернул значок малышу, поднял мальчика высоко в небо.

- Ну, пошли в гостиницу. Пора обедать.

- Я хочу есть, - торжественно произнес малыш.

- А завтра поедем домой. Хорошо?

- Папочка... красное, красное...

Вдали опускалось огромное багряное солнце.

Муж, жена и ребенок - все втроем запели: "День кончается пламенем алой зари... Мир - земле!.."

- Ясухико-чян, дай мне, я это выброшу!..

- Это бяка... Выброшу...

Маленький черный значок, брошенный детской рукой, полетел в траву, пересекая багровый диск заходящего солнца.

- Бай-бай! - кричит малыш.

"Звонит колокол в храме на горе..."

МИР - ЗЕМЛЕ!