Юрий Поляков - Гипсовый трубач
Но работа, как я уже сказал, застопорилась. Зато меня увлек другой сюжет, с которым я вступил в серьезные «супружеские» отношения. Я взялся за «Грибного царя». История современного Фомы Гордеева, русского предприимчивого человека, добивающегося капиталистического успеха ценой краха душевного, нравственного распада, казалась мне тогда архиважной. Кстати, мечта об огромном боровике, исполняющем желания, впервые мелькнула в голове бредущего по лесу Львова. «Вот бы найти грибного царя, — думал он, — и вернуться в юность, в тот единственный июль!» Так грибная тема перекочевала в новый роман, вышедший в 2004 году, переизданный большими тиражами, переведенный на разные языки, инсценированный, экранизированный. Критики мой роман почти не заметили, они вообще не любят самодостаточных писателей, предпочитая возить в колясках-рецензиях литературных инвалидов. Видимо, за этим жертвенным занятием они чувствуют себя нужнее и значительнее.
7Потом на несколько лет я ушел с головой в драматургию, и мне было не до прозы… Но вот однажды я спускался по эскалатору в метро, разглядывая встречных девушек, год от года все молодеющих, и ни с того ни с сего мне пришла в голову ошеломительная мысль: Кокотов и Жарынин едут в «Ипокренино» писать сценарий по повести «Гипсовый трубач». Так два замысла, живших во мне каждый сам по себе, вдруг слились, как говорится, в экстазе. И роман захватил меня, причем не романтическим порывом, а крепкими многолетними «брачными» узами, подчас невыносимыми: вряд ли найдется семьянин, ни разу не помышлявший о разводе. Дальше началось то, что я условно называю насыщением текста жизнью. Большинство писателей делают литературу из литературы. Это несложно и напоминает вариации на темы известных композиторов. Делать литературу из жизни гораздо сложнее. Но это отдельный и долгий разговор.
«Насыщение текста жизнью» — сложный, многоуровневый, часто подсознательный процесс. Хотя есть в нем и вполне очевидные приемы. Ну, например: борьба за Переделкино, где я живу много лет, вступила в явно криминальную фазу, и в моем воображении возник рейдер Ибрагимбыков, жаждущий захватить «тихую гавань престарелых талантов». Потом я вспомнил, как после премьеры «Женщин без границ» в Театре сатиры ко мне подошла милая неюная дама и спросила: «Вы узнаете меня?» — «Нет…» — ответил я, обшаривая ту часть памяти, где у мужчин хранятся тени попробованных женщин. «Ну как же! Вы преподавали у нас в седьмом классе литературу. И я даже была в вас немножко влюблена…» — «Да что вы!» — Я зарделся как китайский фонарик. Вскоре в роман ворвалась и закрутила Кокотова феерическая Наталья Павловна. А как-то в ресторане я случайно встретил мою одноклассницу, столь молодо выглядевшую, что невольно закралась мысль о некоем дамском варианте Дориана Грея. Выяснилось: она успешно занимается бизнесом и отмечает очередной коммерческий успех со своим молодым плейбойчатым мужем. Кажется, четвертым по счету… Так в романе появилась Нинка Валюшкина. Однако ее верность первой любви и манеру говорить как «робот устаревшей модели», я позаимствовал у другой своей знакомой. Конечно, я спрямляю законы творческого хаоса: превращение реальных людей и событий в литературную ткань происходит сложнее, прихотливее и под влиянием каких-то озаряющих ассоциаций, но суть процесса, кажется, передана верно.
В «Гипсовом трубаче» много фактов и деталей, взятых из моего личного опыта, из жизни моих друзей. Например, приписывать всякую чепуху забытому нобелевскому лауреату Сен-Жон Персу, сочинявшему изысканно-непонятные стихи, любил Сергей Снежкин, режиссер, поставивший в 1987 году «ЧП районного масштаба». А история с карнавальной надписью «хиппи», которой заинтересовались бдительные «органы», случилась со мной на самом деле, когда я работал художником в пионерском лагере в Ступине. И тяжелая болезнь Кокотова тоже из жизни. В 1995-м мне по недоразумению был поставлен смертельный диагноз, и пока ошибка врачей не разъяснилась, я несколько месяцев прощался с жизнью, а друзья и близкие — со мной. Первое время после «выздоровления» я даже боялся вспоминать о случившемся, хотя знал, что обязательно когда-нибудь воспользуюсь этим тяжким испытанием в литературной работе. У писателя, как у хорошего старьевщика, ничто не пропадает зря. И вот спустя десять лет я поделился этим жутким опытом с моим героем.
«Онкологический» поворот сюжета мы обсуждали с Геной Игнатовым, который с конца 1970-х был моим другом, главным оценщиком моих задумок и первым читателем еще сырых текстов. Один из создателей отечественной школы программирования, он обладал тонким художественным вкусом, и его оценки были безошибочны. Неожиданный недуг Кокотова ему тоже глянулся, показался сюжетно выигрышным и «экзистенциально богатым». Но вскоре Гена сам внезапно безнадежно заболел. Два года он упорно боролся за жизнь, но кто и когда выигрывал у смерти? Проведывая его в онкоцентре на Каширке, я невольно насыщался будничным кошмаром «ракового корпуса», с внутренним стыдом перенося все это в роман, третью часть которого Гена так и не дочитал…
8Мне много раз задавали вопрос: почему «Гипсовый трубач» печатался частями? Первая вышла в 2008-м, вторая в 2009-м, а третья — вообще весной 2012-го. Кому пришла в голову эта идиотская идея? Конечно же, издателям. Дело в том, что впервые в своей литературной жизни я решил написать «свободный роман», пространный, воздушный, насыщенный разговорами, вставными новеллами, сюжетными ответвлениями, отступлениями. Раньше я всегда ставил себя в жесткие рамки, без жалости отсекая лишнее. И такие мои повести, как «Апофегей» или «Небо падших», на самом деле были романами, затянутыми в корсет самоограничения. Но тут я «отвязался», и текст начал разрастаться с тропическим буйством. А издатели, доложу я вам, даже самые просвещенные, относятся к авторам, как к свиноматкам, которые в намеченный срок должны приносить положенный приплод.
«Ну и, когда вы закончите роман?» — спросил издатель, глядя на меня с ласковой неприязнью. «Года через два, наверное…» — ответил я, страдая от полученного и потраченного аванса. «Это невозможно! Сколько вы уже написали?» — «Страниц триста…» — «Так это ж целая эпопея! Будем печатать частями…» — «Никогда!» — гордо ответил я. Однако, вернувшись домой, как и положено русскому интеллигенту, предался шершавой сладости сомнений. В самом деле, Шолохов печатал «Тихий Дон» частями? Печатал. Голсуорси печатал «Сагу о Форсайтах» частями? Печатал. Надо брать пример с великих. И я согласился, тем более что написанный фрагмент представлял собой законченный сюжетный цикл — один из трех задуманных. Вторая, завершающая часть должна была выйти через год, что и было обещано на последней странице первого тома. Но «Гипсовый трубач» все разрастался и ветвился, напоминая дерево с затейливой кроной да еще с пышными омелами вставных историй, вроде «Змеюрика» или «Голой прокурорши». Я поначалу пытался рубить лишние побеги, но потом понял, что нарушаю некую внутреннюю вольную самоорганизацию текста, которая от меня уже не зависит. И отдался на милость самостийного слова.
В результате мои верные читатели, купив в 2009 году якобы «последний» второй том, с удивлением обнаружили, что окончание все еще следует. Чувствуя свою вину, в газетных и телеинтервью я заверял, что не позднее осени 2010-го непременно закончу историю игровода и писодея. Как я ошибался! Для того чтобы свести разбежавшиеся сюжетные линии и завершить судьбы героев, понадобилось написать столько же страниц, сколько содержали два первых тома вместе взятых. А что делать? Постмодернистам, им легко: у них есть заветный принцип «нон-селекции», который означает примерно следующее: как получилось — так и вышло. Пропала в романе сюжетная линия, словно вклад в банке «Чара», — это продвинутый художественный прием. Исчез персонаж, словно монета в дырявом кармане, — тоже прием, еще более продвинутый. А если читатель после пятой страницы начинает тосковать, точно в очереди к проктологу, это не что иное, как третий прием, даже принцип: книги пишутся не для читателей, а вообще…
Но я литератор старой школы, можно сказать, забубённый реалист. Мой принцип: занимательность — вежливость писателя. Я рассказываю начатую историю до конца и не оставляю своих героев, как горе-мамаши младенцев в роддоме. Потому работа над завершающим томом затянулась. С одной стороны, мне было стыдно за нарушенные обещания, и я торопился. С другой — я вдруг столкнулся с тем, что особенно дорого каждому писателю — с нетерпеливым интересом читателей к окончательной судьбе моего сочинения. С вопросом «Когда же третья часть?» ко мне обращались самые разные люди в самых неожиданных местах. Поскольку я человек телевизионный, многие помнят меня в лицо. Однажды на каком-то приеме ко мне подошел военный комендант Кремля и строго спросил: «Когда?..» Я понял: надо поторапливаться и наддал, закончив роман весной 2012-го. В те дни мы с женой возвращались откуда-то самолетом. Подошел стюард и вежливо поинтересовался: «Когда можно, и можно ли вообще ожидать окончание „Гипсового трубача“?» «Восемнадцатого апреля поступает в продажу!» — гордо ответил я. «Тогда — шампанского!» — воскликнул он. И до самого приземления мы пили «Вдову Клико» за счет авиакомпании…
