Максим Кантор - Учебник рисования

— Сам и есть сильный и наглый, — сказала Татьяна Ивановна, — тоже защитник нашелся! — Она собиралась мыть пол, ходила по квартире, гремя ведром, и была в дурном настроении, — нужна нам твоя защита! Права! Только и разговору, что о правах! — Татьяна Ивановна в раздражении швырнула тряпку в ведро.

— Мы будем подталкивать к реформам правительства других стран, доводя до их сведения, что наши отношения будут тем успешнее, чем разумнее они станут обращаться со своим народом. Свобода может прийти ко всем, кто этого захочет!

Президент говорил хорошие, давно ожидаемые всеми слова, в сущности, он говорил то, что и хотели слышать интеллигентные люди, жившие в ожидании свободы десятилетиями. Как же получилось так, что они не радовались словам президента могущественной и свободной страны, которая хотела прийти на помощь всему миру? То ли щурился президент слишком мудро — совсем как социалистические вожди при произнесении своих ритуальных заклинаний, то ли бомбежки Ирака так подействовали — но только люди нервничали, слушая о благих намерениях президента:

— Все, кто живет под гнетом тирании и безнадежности, знайте: Соединенные Штаты помнят о вашем угнетении и не простят ваших угнетателей.

— Ого! А кто они такие, чтобы прощать? — восклицали нервные граждане.

— Демократы-реформаторы, которым грозят репрессии, тюрьма и ссылки, знайте: Америка видит в вас тех, кем вы являетесь на самом деле, — будущих лидеров ваших свободных стран.

— О, это про меня, — сказал всякий из реформаторов и приосанился.

— Ага, готовят наместников, — говорили люди скептические, — вырастят управляемых ворюг, поставят во главе разбомбленных территорий — вот и свобода.

— Правители незаконных режимов, знайте: мы верим, что люди, запрещающие другим пользоваться свободой, сами ее не заслуживают, и что справедливый Бог недолго позволит им пользоваться ею.

— Прямо план Барбаросса, — говорил Сергей Ильич Татарников.

— Союзники Америки, знайте: мы ценим вашу дружбу. Посеять раздор между странами свободного мира — главная цель врагов свободы. Согласованные усилия свободных народов повсеместно утвердить демократию — прелюдия к окончательному поражению наших врагов.

— Да что же такое — эта свобода? Понятно, что оправдание агрессии — и все же хотелось бы уточнений. Дефиниции дайте для своего идеала, — смеялся Татарников, и, словно прислушиваясь к его словам, президент разъяснял:

— Все американцы стали свидетелями этого идеализма. Вы видели чувство долга и преданность в решительных действиях наших солдат. Вы видели, что жизнь хрупка, а зло реально, вы стали свидетелями триумфа мужества. Сделайте свой выбор в пользу служения идее большей, чем вы можете представить, большей, чем вы сами, и вы сможете внести свою лепту не только в процветание страны, но и в ее мировоззрение.

— А где отличие от фашистского лозунга «ты ничто, а твой народ — все»? Это прямо противоречит предыдущим пассажам о роли личной свободы. Что-нибудь одно: или каждый свободен — или один ничто по сравнению с общей идеей, — так сказал профессор Клауке, — поразительно, до чего точно воспроизведены интонации фюрера! — Он не сразу отважился на эту фразу: почти всякий европеец недолюбливает Америку, но не всякий отважится брякнуть, что в Америке фашизм. Однако последовательность убеждений подтолкнула Клауке к такой оценке. Он был член партии зеленых, присматривался к домику на Майорке и побаивался брутальных заявлений властей — до добра не доведут. Неужели нельзя как-то мирно и спокойно дела делать? Клауке растерянно оглянулся на жену. Та со своей стороны подтвердила, что в парикмахерской, откуда она вернулась, дамы находятся в расстроенных чувствах, некоторые страдают бессонницей.

Люди нервные, запутавшиеся в своих пристрастиях, не знающие уже, кого надо бояться, говорили так:

— Какой еще триумф мужества? Чистый фарс: купили вражеских офицеров, перебили мирное население с воздуха, закидали чужие города бомбами. Тоже сказанул: вы видели, что зло реально! Видели одно: Америка наврала с три короба и обрушилась на беззащитный народ, — а президент меж тем продолжал:

— Идеалы американской свободы гарантируют гражданам достоинство и экономическую независимость. Мы еще более расширим эти трактовки путем реформирования наших великих институтов, чтобы они отвечали требованиям времени. Чтобы обеспечить каждому американцу его собственную долю в перспективах и в будущем, мы выведем на совершенно иной уровень наши школы, мы будем строить общество собственников.

— А каждому немецкому солдату обещали участок земли в Белоруссии, — сказал Татарников, — знакомые идеалы.

— Тебе только ничего не обещали, никакого участка — ни в Белоруссии, ни в Баварии, — заметила его супруга.

— Мы движемся вперед с абсолютной уверенностью в триумфе свободы. Вовсе не потому, что история бежит вперед по дороге неизбежности, мы делаем свой выбор. Мы абсолютно уверены, что свобода — извечная мечта всего человечества. У истории были «приливы» и «отливы» справедливости.

— Как верно, — воскликнул Кузин, — именно эти отливы справедливости я и называю «цивилизационными срывами».

— Да, — подтвердила жена его, Ирина, — у тебя с ним много общих идей. Вот куда следовало ехать с лекциями, а не в Германию. Европа в определенном смысле слова — вчерашний день. Америка тебя поймет.

— Надеюсь, — загадочно говорил Кузин, — весьма надеюсь на это, — вчерашний разговор с Тушинским давал ему основания для таких загадочных выражений. Кузин значительно смотрел на супругу: скоро, скоро она узнает!

— Были отливы справедливости, — сказал, вторя Кузину, президент, — но всегда горел путеводный огонь, зажженный свободой и ее пророками. Америка в начале нового века провозглашает свободу по всему миру, для всех жителей планеты.

— Ну, все, — сказал Кузнецов, — будут бить.

— Кому ты нужен, — сказал его сослуживец по кличке Сникерс, — зачем тебя бить? Сам приползешь на брюхе, будешь проситься в свободное общество! А тебя и не возьмут. Я вот денег накоплю и — в Штаты!

— С новыми силами, прошедшие испытания, но не сломленные ими, мы готовы к величайшим испытаниям в истории свободы, — заключил свою речь президент и посмотрел на мир прищурившись.

— Что ж, это перспективно, — сказал Татарников. — Жаль, спичрайтеры не включили проверенную временем формулу «Arbeit macht frei». И арбайт желательно производить в нефтяной компании. Этого определения свободы не хватает. Остальное все есть.

— Позвольте, Сергей, — откликнулся старик Рихтер, — вы цитируете утилитарные нацистские лозунги, а президент Буш недвусмысленно выступает за свободу, понятую как цель истории. Вот куда стремится человечество — он прав! Пафос выступления я поддерживаю! И я целиком согласен с его формулировкой: да, бесспорно, идеал развития — свобода!

— Какая именно свобода? — спросил Татарников.

— Действительно, — оживился Рихтер, любивший отвлеченные разговоры, — интересно, что именно президент имеет в виду? Не мешает конкретизировать понятие свободы: «свобода от» или «свобода для»? Возможно, он имеет в виду высшее достижение человеческого духа, то состояние, которое я называю — «свобода над». Это не желание освободиться от чего-то, не желание посвятить свой освобожденный труд чему-то, а просто пребывание в иной сфере — там, где не действуют законы необходимости. Знаете, я определенно прихожу к выводу, что это высший тип свободы — без конкретной цели, а просто — над бытом, суетой, социальными неурядицами. Это свобода замысла, свобода проекта. Свободный дух парит над социальной неразберихой — не в этом ли высший смысл? Так, вероятно, был свободен Господь или обитатели Телемской обители.

— И еще кое-кто, — мрачно сказала Татьяна Ивановна, которая мыла пол — стояла, склонившись над ведром. — Есть такие свободные граждане! Хорошо быть свободным над собственной женой. Она, дура, пол драит, а Соломон Моисеевич над этим полом парит.

— Ах, оставь, Таня! — с раздражением сказал Рихтер. — Не надо мыть пол! Сколько раз я говорил — брось! Мне это совершенно не нужно! Если у тебя потребность, что ж я могу сделать? Если тебе так хочется, пожалуйста, вымой пол — но зачем упрекать меня?

— Мне эта свобода, — сказала Татьяна Ивановна, поднимая голову от ведра, — вот где уже сидит! — и она показала на свое горло, — не вздохнуть, ни охнуть от этой вашей свободы! Надоело! И что эта мерзость значит — до сих пор не пойму!

— Как можно, Таня! — ахнул Соломон Моисеевич, — это же свобода!

Однако возвышенный термин этот в дискуссии семейства Рихтеров так и остался непроясненным. Не вполне внятен он был и в дискурсе международной политической мысли. Американский президент столько раз употребил слово «свобода» и сделал это в столь безапелляционной манере, что у иных слушателей могло сложиться впечатление, будто понятие это решительно разъяснено и разночтений не имеет. Однако в действительности дело обстояло не так. Многие люди — как жившие задолго до описанных событий, так и современные им — успели высказаться по поводу того, что есть свобода, и мнения их часто не совпадали. Собственно говоря, большое количество войн, смертоубийств, преступлений и обид было совершено в истории именно по причине недоговоренности касательно этого термина. Складывалось впечатление, что американский президент, проштудировав вопрос, пришел к окончательному и суперсовременному выводу и вот эту новейшую трактовку и явил миру. С другой стороны, зачем бы и нужен был прогресс, как не для того, чтобы прояснять проклятые вопросы до полной прозрачности? Осталось только угадать, что именно это за трактовка, которая теперь будет властвовать над миром.