Сергей Шаргунов - Книга без фотографий
Я отвел взгляд и еще выпил.
— Она — гот, — произнес я с трудом. — Знаете, готы — это те же гопники… Гот-стоп…
Борис Степанович понимающе щурился.
— Ой, не гот, — спохватился я, — Эмо!
— Играет молодежь, вот и до наших окраин эхо докатилось, — ответил Борис Степанович поэтично, со скрипом и прищуром.
В тот вечер он почему-то не выпил и даже не съел ничего.
Было темно, ветрено, и нас осталось трое.
— А ты нормальная девчонка! Я думал, левая какая-то, — бормотал Андрей. — А ты такая клевая!.. Я думал — ты того, а ты нормальная! — Повернулся ко мне и просипел: — Без обид? — и нырнул лицом в ее лицо. Они целовались, рискуя упасть.
— Я забыл мобильник, — вспомнил я. — Подождите.
Бросился обратно, преодолевая ветер. Вбежал в ресторан. Звук музыки стал раз в пять мощнее, чем раньше.
Наш столик был уже прибран.
— Мобильник! Потерял! — заорал я по складам, подскочив к бару.
Женщина за стойкой, костистая, светлая, в белой рубашке, закачала головой и по складам растянула губы:
— У нас нет…
Я беззвучно растянул рот в плохих словах. Мобильник со множеством снимков. С войной осетинской. С моим сыночком. Свистнули… Бес вас подери. «Небось, и музыку громче врубили, чтобы следы замести», — пьяно подумал и стремительно пошел от бара к выходу. А что, если друг уже растворился с Любой во тьме? И как быть? Что делать без телефона? Искать гостиницу? Денег хватит? Все это я обдумывал, выходя во мрак, однако никуда они не делись.
Двое качались, слипшись в поцелуе, облитые синим огнем ресторанной вывески.
— У меня телефон свистнули.
— Забей! — вынырнул Андрей из поцелуя, а Люба хихикнула, словно квакнула.
Возле дома Андрей зашел в ночной магазин и купил бутылку шампанского. На улице долго крутил. Пробка ухнула во мрак и ее унесло.
Он сделал долгий засос и передал бутыль подруге. Люба глотнула и передала мне.
— Да ну! — сказал я.
В квартире мы сразу разделились. Андрей залег у себя, Люба ринулась в ванную.
Я сел в другой комнате и уткнулся в Интернет. Не вставая со стула и не отрываясь от монитора, стянул с себя одежду. На сайте «Одноклассники» со мной хотели подружиться девятнадцать северодвинских студенток и четыре студента.
Пока я подтверждал дружбы и доходил до чернявой виртуальной Любы, слышно было: она принимала душ, а потом прошлепала из ванны к Андрею.
— У тебя есть презервативы? — спросила она громко.
«Привет! Ты такой милый! Спасибо за это! До скорого!» — писала мне она в Интернете. Сообщение было послано в 19.19, меньше часа оставалось до ее прихода в ресторан, где она достанется Андрею.
За стеной звучали ее всхлипы и вздохи.
А не специально ли она так громко стонет? Чтобы услышал! Зачем ей это?
Встал, прошелся — от зашторенного окна до дверей. За стеклом шкафа среди сервиза торчали бумажные квадраты: изнанки открыток — поздравления маленькой девочки отцу с днем рождения и Новым годом. Очевидно, написанные еще тогда, когда семья не разрушилась. «Папа, я тибя люблю! Буть здров и люби мама и я!» — карандашные разноцветные квадратные буквы, некоторые повернуты не в ту сторону.
А напишет ли сейчас такое эта девочка?
Я погасил компьютер. Разделся и улегся лицом к стене, из-за которой все еще звучали поморские плачи студентки, монотонные и унылые. Заснул я мгновенно.
Разбудил меня шум. Я вскочил с дивана, по солдатски сложил белье в две ровные стопки, и вышел на кухню в трусах. За столом сидел Андрюха, темно-синий костюм, розовый галстук.
— О, нарядный! — я присвистнул. — В ЗАГС собрался? А где невеста?
— Ушла только что. А я — на работу.
— У тебя же выходной…
— У меня проблемы.
— В чем дело?
— Шеф только что звонил. Сказал: «У тебя проблемы». — Друг плеснул в чашку остатки шампанского из бутылки, отпил и поморщился: выдохлось.
— Фигня, — сказал я, — он же приличный, твой шеф.
— Я вчера ему не хамил? Все хорошо было?
— Хорошо, — сказал я, и это шершавое слово напомнило мне, что хочется воды.
— А ты, извини, Серый, не хамил ему?
— Не хамил. Андрюха, есть вода?
— В чайнике прохладная. — Друг встал: — Поеду, узнаю, а ты подожди.
— Как Люба? Очаровала?
Он вяло махнул рукой, дверь хлопнула. Жадно глотая воду, в окно с расстояния пятого этажа я увидел его ладную фигурку, которая стремглав понеслась серой улицей, подгоняемая и обгоняемая ветром, все дальше и дальше…
Он вернулся через два часа. Прошел на кухню, сел. Восковое неподвижное лицо.
Поднял чашку, взболтнул, равнодушно влил в себя погибшее шампанское:
— Уволили.
— За что?
— Говорит: был звонок.
— Откуда?
— Говорит: был звонок: «У вас Шаргунов в городе? Это вы его принимаете?»
— Бред какой, — сказал я устало. — За что они меня так ненавидят?
— Теперь и меня, — вздохнул Андрей. — Я никогда не видел шефа таким. Глаза, как у безумного таракана. «Это ты Шаргунова пригласил? Ты хоть знаешь, кто он такой на самом деле? Прощайся с должностью!» Он даже руки мне не подал. Позвал Коляна, сотрудника нашего, ну он вчера с женой приходил. Говорит: «Где фотоаппарат?» — «Дома». — «Марш домой. Принеси мне в кабинет, и все фотографии с Шаргуновым стирать будем. При мне. Чтоб я видел». А мне бумагу и ручку протягивает: «Ставь дату и подпись, бля», — и в глаза не смотрит. «Да пошел ты», — говорю. «Зассал, да?», — говорю. Подписал — и вышел. Да хер с ней, с этой работой…
Через пару часов Андрей, Эдик-Ленин и я сидели на перевернутой лодке на диком пляже Северодвинска и пили водку. Между нами на перевернутом днище находились и наши сотоварищи — пластиковые стаканчики и разорванная упаковка с нарезкой.
Был час отлива. Вдали темнело море, солнце тускло освещало дюны, сосны и красную звезду чьей-то героической могилы, расположенной прямо на пляже.
— А я бы хотел, чтоб меня похоронили у моря, — сказал я, — в песке. Для трупа это, наверно, нехорошо, и яма размывается, зато красиво: могила на берегу моря.
— В порядке все будет с гробом, — сказал Эдик. — Как с этой лодкой. Она уже несколько лет здесь. От влаги гниет, конечно. Но и просолилась. Крепнет, однако. Вот такая, блин, диалектика… — он погладил по корявой древесине.
Лодка мудро улыбалась каждой трещиной и щелью.
— Да хер с ним со всем! — сказал Андрюха. — Наливай!
— Не хочешь Любе позвонить? — спросил я.
— Да хер с ней с Любой… А ты?
— У меня же мобильник свистнули. Забыл?
— Надо заблокировать, — сказал Эдик рассудительно.
— Надо, — сказал я.
— Спасибо тебе, Серега! — сказал Андрей. — Я думал: только осенью Катю увижу. А получается: на днях! Уволили, Серега, из-за тебя уволили, не переживай, брат. Зато я свободен теперь! Свободен, понятно вам? Я к дочке теперь в Гатчину поеду! Я ж не дурак: пока работа была, денег подкопил. Приеду, дом сниму, в школу учителем пойду. Глядишь, свою Катю учить буду…
Тем вечером я уезжал. Брусничный закат тянулся над болотами.
Проводником в вагоне был пьянчуга-старик, который путешествовал с черным отъевшимся котом. На остановках у поезда толпились белые тощие собаки. С платформы я увидел кота, который выглядывал в окно. Собаки глядели снизу вверх и жалко тявкали, словно бы кота прося о помощи.
Кот смотрел на них сквозь стекло, чуть раздуваясь.
Я ехал в Москву и знал: завтра Северодвинск покидает мой друг.
При мне он купил билет до Питера, откуда отправится в Гатчину.
Революция в Азии
Я никогда до этого не видел революции. Можно всю жизнь прожить и никогда не увидеть революции.
Время шло, я медленно, но верно расправлялся… Снова меня печатали разные газеты и журналы. С оглядкой, но все охотнее… Вышла книга. Издательство заключило договор на следующую. Стали водиться деньги.
Когда в новостях сказали, что в Киргизии — беспорядки и стрельба, я сразу позвонил Севе. Он был передовым европейцем. Хипстером.
Он числился сотрудником на культурном Интернет-сайте, куда писал статейку раз в месяц. Остальное время, потеряв счет часам, тонул в теплой мгле клуба, гонял чаи и щурился на единственный источник света — монитор ноутбука с лентой твиттера.
Он всегда носил с собой громоздкий фотоаппарат. Непременно заряженный черно-белой пленкой. Снимки выходили инвалидными — размытыми по краям. Сева считал, что это красиво и необычно. Снимал он, как правило, вверх: небо, ветви, стены и крыши.
Расслабленная жизнь не мешала ему ездить в Азию. Он уже был в Киргизии и Узбекистане, гостил там подолгу, знал нравы. И знал, где остановиться. Поэтому, когда в Киргизии случилась буча, я ему позвонил:
— Полетели в Киргизию, Сева!
— Полетели в Киргизию… — ответил он скромно.
Сева не был трусом. Если бы ему предложили отправиться в полет на Марс, он без сомнений и нервов ответил бы согласием. С неохотой закрыл бы ноутбук, повесил на шею допотопный фотоаппарат, зевнул и побрел к космическому кораблю. Бесстрашный и вялый, он, в сущности, был просто очень спокойным.
