Сергей Шаргунов - Книга без фотографий
— Я всегда безо льда, — просипел Влас. — Какой лед? Разве мужик пьет со льдом?
Только тут я просек, что он погружен в запой.
— Я — мужик, и пью со льдом, и чо? — нагло спросил Эдик.
Блондинка смотрела на них горячими глазами, так, будто они сейчас подерутся, причем не из-за льда, а из-за нее. Но все обошлось.
Следующей остановкой был вуз. Филологическое отделение. Препод (приятель Андрюхи и Эдика), молодой, бравый, с подкрученными черными усиками, собрал полный зал. Почти все — студентки.
Я им рассказал несколько баек о литературном ремесле. Вспомнил, как однажды увидел в телеящике клип премии «Дебют», послал туда любовную повесть в большом желтом конверте и победил, обыграв сорок тысяч соперников. А до этого, вспомнил я, еще не умея читать, уже писал — брал книги и перерисовывал буквы. А еще раньше, двухлетний, вскочил ночью в люльке и прозвенел в ответ на желтый свет, бьющий между штор: «В моем окне живет луна. Какая твердая она!»
И я предложил всем задружиться в Одноклассниках, Контакте и фэйсбуке. Я знал: это лучший прием для вербовки новых союзников. Многие немедленно извлекли телефоны и склонились над ними, очевидно выходя в Интернет и направляя запросы о дружбе.
— Можно у вас спросить… — когда юная толпа с шумом выплеснулась вон, ко мне подступила девочка. — Я хочу написать сказки. В голове уже есть, а на бумаге еще нет. — Она была в черной футболке, черноволосая, с темными губами, как будто ела чернику.
— Ты гот? — Я подмигнул.
— Нет. Хочу стать эмо.
— Хочешь?
— Это Пастухова Люба, — сказал препод. — Вот какие оригиналы у нас водятся! Прочитала Бориса Шергина, сказителя нашего незабвенного, и влюбилась в сказки.
— А можно с вами пообщаться? — девочка смотрела на меня пристально и верно.
Милая и нежнокожая. Ее беззащитность только подчеркивали эти черничные губы.
— Вечером приходи в кабак, — сказал Эдик. — «Беломорье» знаешь? Ну вот. Там в восемь.
— А вы про сказки расскажете? — она смотрела мне прямо в глаза.
— И расскажем, и покажем, — отозвался Андрюха с пасмурным смешком.
— Смотри, много не пей, — препод ревнивым, как мне показалось, жестом взъерошил ей волосы: из черной гущи выбилась синяя прядь.
Андрей, Эдик и я решили погулять до вечера. Усиливался ветер. Ветер поднимал и разбрасывал сор. Ветер бился — крест-накрест, отряд на отряд.
На миг замирал, но потом налетал как-то искоса, из-за угла, сильный и рубящий, словно кавалерия призраков. Каменные пятиэтажки, ветхие, многие с облупившейся (почему-то зеленой) краской смотрелись диковато. Их стены и их углы говорили о неотступных и грубых ласках морского ветра. Эти бедные дома выглядели зловеще! Их ласкали и мучили, лапали и рубили. Призраки бились с призраками за каждый дом. Бедные-бедные дома, принадлежащие ветрам, а не людям!
В «Беломорье» мы заявились уже в половине седьмого, не вполне в себе от ветра.
Таким образом к восьми вечера наш стол был уже разгоряченным и лихим. Нас объединило отчаяние, непонятно откуда взявшееся. Эдик рассказывал про строительный бардак, потом про баб, матерясь с каждой рюмкой все чаще и жестче. Андрей не утерпел и закурил сигарету, хотя последний раз курил лет десять назад. Не выдержав прилива тоски, и я закурил.
Люба пришла ровно в восемь. Она была в голубом джемпере, да и губы не темные, а обычные, розовые.
— О, привет хиппарям! — Эдик взял ее за плечики и усадил.
— Не обижай, — попросил Андрей.
Она стала расспрашивать меня про сказки, не замечая ни Андрея, ни Эдика. Она замедленно и широко облизнула губы, вероятно, преодолевая смущение. Какие сказки я читал в детстве, люблю ли сказки теперь, сочиняю ли сказки для сына или чужие ему читаю?
— Завтра мне уезжать, — сказал я. — Ты знаешь Андрея? А ведь он хорошо разбирается в литературе. И живете вы в одном городе. Пообщайся с ним…
— Я добавила тебя в Одноклассниках. Можно тебе писать?
— Ты сказки пишешь? — спросил Андрей. — Эй! — он ткнул ее пальцем. — Я говорю: сказки?
— Да, — бросила она, и снова повернулась ко мне, вбирая жадными очами.
Я представил: уеду, а от нее последует атака эсэмэсками и сообщениями в Интернете. А дальше закипит ее обида… Девочке жить здесь, в этом продуваемом ветрами городе, и вряд ли мы еще раз увидимся.
Я перевел глаза на друга. Друг опрокинул стопку, вытер губы кулаком, размашисто, будто репетируя зубодробительный удар. Если я сейчас отвечу ей вниманием и мы переспим у Андрея в холостяцкой квартире, где недавно звенели голоса его жены и дочки, будет в этом какая-то теплая и мутная подлость. Другу она нужнее — вот!
— А Андерсен тебе нравится? — протянула Люба тоном просительницы.
— Спроси-ка у Андрюхи, — я резко встал из-за стола и пошел в туалет.
Когда я вернулся, у них был вид довольный и растерянный, словно они только что поцеловались. Друг, красноватое лицо, расстегнутая на три пуговицы рубаха, обнимал зарозовевшую сказочницу и бормотал о чем-то негромко, она хихикала, слегка отстранялась и сразу же двигалась обратно. На меня она не смотрела. Секундно выстрелила зеленоватым глазом — пулей презрения — и опять захихикала, повторяя: «Да?», «Правда?», «Что ты говоришь…» Резкая перемена, случившаяся с ней, пока я был в туалете, меня несколько уязвила.
— Люба, а помнишь у Андерсена, — сказал я игриво, — «Девочку, наступившую на хлеб»?
Она продолжала внимать моему другу, точно бы другие звуки для нее исчезли.
— Люба-а! — повысил я голос.
— Нет, — бросила она зло.
— Что — нет?
— Чо надо. Слушай, отвянь.
Андрей, блаженно ухмыляясь, сжимал ее все решительнее.
«Гопница. Сучара», — пробормотал я в рюмку и опорожнил залпом.
— Любань, ты что же: обиделась?
— Не ревнуй, братуха. — Эдик нагнулся ко мне через стол: — Пускай воркуют, блин. — Он понизил голос: — Андрюхе щас тяжело, у тебя в Москве этих баб залейся, а у нас…
— У нас город маленький, — сказал в тон Андрей о чем-то своем, Люба хихикнула, и Эдик, заржав, окинул меня задорным взглядом:
— Во!
— Ой, — Андрей посуровел, извлек руку, лежавшую между диваном и девушкой, и начал вставать: Борис Степанович…
Вытянутый человек в сером костюме осклабился, внимательно и близоруко разглядывая стол, и спросил треснутым голосом:
— Празднуем, молодежь?
Они обнялись с Андреем. Друг распахнул объятия и бросился на пиджак, как в море.
Со стороны пиджака заработала желтая узкая кисть, которая похлопывала Андрея по спине.
Затем желтая кисть была протянута мне, и треснутый голос сказал:
— Очень-очень рад знакомству. Я начальник Андрюши. Много о вас слышал.
Эдик при виде нового персонажа замкнулся. Может быть, сквозь растущее опьянение просек, что не стоит буянить при шефе друга.
— Ладно, почапаю! Доча плачет. Без папки не засыпает, — он уронил на стол купюру и пошел качаясь.
— Ленин, — вздохнул Андрей, и Люба хихикнула.
Через некоторое время за столом добавились трое: два сослуживца Андрея, один пришел с женой. Они скромничали.
— Хорошо, что вы ездите. Где уже бывали? — спрашивал участливо Борис Степанович.
— Везде почти. В Чечне. В Осетии.
— Очень интересно. Ну как, египетские казни закончились? Не теснят вас? Я ж тоже по молодости пострадал. Стихи писал. Одно такое по тем временам было горячее! Хотели из комсомола выгнать.
— Можно, я вас сфотографирую? — спросил круглый бритый парень, оставил жену, пухлую мелированную блонди, к которой я переместился.
Щелкнул.
— Ближе! — крикнул он.
Его жена касалась меня сиськой сквозь блузку. Зачем-то я сжал ее колено. Она не вырвалась. Я перебирал по колену пальцами.
— Теснее, ребята! — взывал парень. — С-ы-ы-р!
Мне захотелось большего — схватить его жену за сиську.
Андрей блаженно, шире всех улыбался, как именинник. Он молчал, жмурясь, а Люба, вдруг, вероятно, захмелевшая, принялась ласкать и вылизывать ему ухо проворным язычком.
— Не давят вас? — гнул свое Борис Степанович. — Не зажимают?
— Да вроде нормально все, — сказал я. — Надеюсь, что нормально. А что?
— Хороший Андрюша парень. На повышение у нас пойдет. Какой молодец! Вас вот пригласил! Были уже встречи? В газетах? Как студенты наши?
— Студентки, — проговорил я и посмотрел на Любу.
Она тоже на меня смотрела: косилась, продолжая целовать и лизать красное, со спелой мочкой ухо моего северного друга. Нет, вражды не будет. Андрей краснел лицом, ушами, грудью в проеме распахнутой рубахи — то ли от неловкости, то ли от удовольствия, то ли от выпитого — или от всего вместе.
Я отвел взгляд и еще выпил.
— Она — гот, — произнес я с трудом. — Знаете, готы — это те же гопники… Гот-стоп…
Борис Степанович понимающе щурился.
