Джон Стейнбек - Райские пастбища
Прошло несколько мучительных недель. Теперь Молли неохотно выходила из дому. Идя в школу и обратно, она не поднимала глаз. «Если я увижу незнакомого человека, я убегу. Но ведь это же глупо. Я просто дура». Лишь в своей комнате она чувствовала себя в безопасности. Из-за постоянно терзавшего ее страха, она стала бледной, и глаза ее утратили свой блеск.
– Молли, вам надо лечь, — уговаривала ее миссис Уайтсайд.
Но Молли не хотела ложиться. Слишком много мыслей приходило ей в голову, когда она лежала в постели.
На следующем заседании совета Берта Мэнро не было. Молли немного успокоилась и повеселела.
– Вы уже поправляетесь, верно ведь, мисс Морган?
– Да, конечно, да. У меня был какой-то пустяк, что-то вроде простуды. Но если бы я тогда себя не пересилила, я бы могла расхвораться всерьез.
Они заседали уже целый час, когда в дверь вошел Берт Мэнро.
– Прошу извинить за опоздание, — сказал он. — Все та же история. Мой работничек уснул на улице в Салинасе. Сейчас отсыпается в машине. Завтра придется мыть ее шлангом.
У Молли сжалось горло. Какое-то мгновение ей казалось, что она упадет в обморок.
– Простите, я должна выйти! — выкрикнула она и бросилась вон из комнаты.
Она постояла в темном холле, прислонясь к стенке. Потом, медленно переставляя ноги, как заведенная, вышла из парадной двери и спустилась с крыльца.
Ночь была полна шорохов. На дороге смутно чернел автомобиль Берта Мэнро. Молли было странно, что ноги, словно сами собой, несут ее по тропинке.
– Ну вот, я сама себя убиваю, — сказала она. — Все бросаю на ветер. Зачем?
Вот ее рука уже на калитке, тянется, чтобы отворить ее. Внезапно легкий ветерок донес до нее резкую вонь. Она услыхала пьяный храп. И тут словно какой-то вихрь пронесся у нее в голове. Молли резко повернулась и опрометью кинулась к дому. У себя в комнате она заперла дверь и села, застыв, словно каменная, тяжело дыша после бешеного бега. Ей казалось, что прошло несколько часов, прежде чем до нее донеслись голоса выходящих из дому людей. Заворчал мотор бертовского автомобиля и, постепенно стихая, замер вдали. Теперь, когда она могла выйти, силы оставили ее.
Когда Молли вошла в гостиную, Джон Уайтсайд что-то писал за конторкой. Он поднял на нее вопросительный взгляд.
– Вы нездоровы, мисс Морган. Вам нужен врач.
Она неуклюже, будто деревянная, встала с ним рядом.
– Вы могли бы найти мне замену? — спросила она.
– Ну, конечно. Укладывайтесь в постель, а я вызову врача.
– Вы меня не поняли, мистер Уайтсайд. Я хочу сегодня уехать.
– Что это вам пришло в голову? Вы ведь больны.
– Я говорила вам, что мой отец умер… Я не знаю, умер ли он. Я боюсь… я должна уехать сегодня.
Он внимательно поглядел на нее.
– О чем это вы? — мягко спросил он. — Если я узнаю, что этот пьяница, который живет у мистера Мэнро… — Она умолкла, внезапно ужаснувшись тому, что собиралась сказать.
Джон Уайтсайд медленно склонил голову.
– Нет! — крикнула она. — Я этого не думаю. Нет.
– Мне бы хотелось чем-нибудь помочь вам, Молли.
– Я не хочу уезжать. Мне у вас так нравится… Но я боюсь. Это для меня очень важно.
Джон Уайтсайд встал, подошел к ней и обнял за плечи.
– Мне кажется, я не все понял, — сказал он. — Да я и не хочу понимать. Не нужно понимать. — Он словно разговаривал сам с собой. — Это было бы не совсем вежливо… понять…
– Когда я отсюда уеду, я смогу в это не верить, — всхлипывая, проговорила Молли.
Он на секунду крепко сжал ее плечи.
– Бегите-ка наверх и уложите свои вещи, Молли, — сказал он. — Сейчас я выведу машину и отвезу вас прямо в Салинас.
IX
Одним из самых примечательных мест в Райских Пастбищах была ферма Реймонда Бэнкса. Ферма была поистине восхитительна. Реймонд держал пять тысяч белых кур и тысячу белых уток. Ферма располагалась в северной, самой красивой части долины. Реймонд разбил свой участок на правильные квадраты, которые засевал люцерной и капустой. Свои курятники, приземистые и длинные, он белил так часто, что они всегда выглядели новенькими и безупречно чистыми. Птичьего помета, который на любой птицеводческой ферме непременно валяется целыми кучами, у Реймонда отродясь никто не видел.
Для уток Реймонд вырыл большой круглый пруд. Пруд был проточный. Вода текла в него из толстой железной трубы, а дальше растекалась по делянкам люцерны, бежала среди грядок упругой, крепкой капусты. И до чего же приятно было глядеть, как ярким солнечным утром тысячи белых чистеньких цыплят шныряли в темно-зеленой люцерне, добывая себе пропитание, а сотни белых уток величественно бороздили водную гладь. Утки двигались тяжеловесно, огромные, как Левиафаны, а на ранчо слышалось бойкое кудахтанье кур.
С вершины ближнего холма открывался вид на ровные зеленые прямоугольники люцерны, где, словно белые пушинки, сновали куры и цыплята. А порой вдруг краснохвостый ястреб зависал в вышине, пристально наблюдая за фермой Реймонда. Белые пушинки мгновенно прекращали свою беспорядочную суету. Куры стремительно спасались бегством, воздух оглашал отчаянный писк перепуганных цыплят. С грохотом захлопнув за собой дверь, Реймонд с ружьем в руках выскакивал из дома. Ястреб взмывал на сотню футов вверх и улетал восвояси. Белые стайки цыплят снова рассыпались по полям в поисках пропитания. Зеленые прямоугольники были отгорожены друг от друга, так что пока один участок, как говорят фермеры, «отдыхал», куры орудовали на другом. С горы виднелся и побеленный дом Реймонда, он стоял на опушке дубовой рощи. Возле дома росло множество цветов: ноготки обыкновенные, африканские бархатцы и флоксы, высокие, как деревья.
За домом располагался огромный розовый сад, прямо-таки настоящий розарий, — единственный в этих местах сад, действительно заслуживающий такого названия. Все в округе гордились фермой Реймонда, — она считалась образцовой.
Реймонд Бэнкс был очень силен. Толстые короткие руки, широкие плечи, массивные ноги и даже заметное под комбинезоном брюшко создавали облик силача, который все может — и подтолкнет, как следует, и вытянет, и подымет. Кожа его загорела до красноты — и открытые по локоть тяжелые руки, и шея, насколько позволял расстегнутый ворот, и лицо основательно обгорели и потрескались. Загорела даже голова под редкой белобрысой шевелюрой. У Реймонда были удивительные глаза. Обычно если брови и волосы светлые, то глаза бывают голубыми, а у Реймонда глаза были черные, как сажа. Толстые, чувственные губы и злодейский крючковатый нос. Солнце с какой-то особой яростью обрушивалось на его нос и уши. По крайней мере круглый год они у него были облезшие и обгорелые.
Реймонду Бэнксу было тогда около сорока пяти. Человек необычайно веселого нрава, он никогда не разговаривал тихо. В его крикливом голосе странно сочетались ярость и ирония. Что бы он ни говорил, даже самые обычные вещи, всегда это получалось смешно. Стоило ему раскрыть рот, и все начинали смеяться. Когда в здании школы праздновали Рождество, Реймонда неизменно выбирали Санта-Клаусом из-за того, что голос у него был звучный, лицо красное и, самое главное, он очень любил детей. Он обрушивал на детишек такой мощный поток яростной брани, что они просто умирали от смеха, даже если на нем и не было красного одеяния Санта-Клауса. Видимо, и дети считали его своего рода Санта-Клаусом. Он швырял их в разные стороны, боролся с ними, колотил их, но колотил как-то ласково, так что они приходили в неописуемый восторг. А иной раз он говорил с ними серьезно и говорил такое, что стоило намотать на ус.
Время от времени, чаще всего в субботу утром, мальчишки отправлялись на ферму Бэнкса посмотреть, как Реймонд работает. Он позволял им наблюдать за работой в маленькие окошечки инкубаторов. Случалось им видеть и только что вылупившихся цыплят, которые отряхивали влажные крылышки и неуклюже ковыляли на слабеньких ножках. Реймонд разрешал ребятам брать их в руки целыми пригоршнями. Цыплята пищали, словно сотня несмазанных колесиков. А потом гости отправлялись к пруду и кормили уток, с важным видом бороздящих водную гладь. Но больше всего ребятам нравилось смотреть, как Реймонд режет кур. И вот что странно: когда Реймонд собирался резать кур, он переставал болтать и шутить и сразу делался очень серьезным.
Реймонд брал петушка и подвешивал его за ноги к деревянной раме. Петух отчаянно хлопал крыльями, тогда Реймонд связывал крылья. Тут же на ящике лежал острый нож. Этот нож, по форме напоминающий копье, с острым, как игла, кончиком, приводил ребятишек в настоящее восхищение.
– Ну, старина, пришел твой черед, — говорил Реймонд.
Мальчишки сбивались в кучу, чтобы лучше видеть. Быстрым, уверенным движением Реймонд хватал петушка за голову, раскрывал ему клюв и молниеносно вводил кончик ножа прямо в мозг. Скрученные проволокой крылья вздрагивали и колотились. Несколько секунд петух конвульсивно дергал шеей, с клюва стекал тоненький ручеек крови.
