Элизабет Гилберт - Последний романтик
И вот Юстас с двенадцати лет начал писать отцу письма. Он знал, что отец считает себя талантливым в общении человеком, и надеялся, что сможет улучшить с ним отношения, если правильно выразит свою мысль. Он неделями корпел над этими письмами, пытаясь найти самые уважительные слова и подойти к разговору как взрослый со взрослым. Он писал, что понимает всю сложность их отношений, и говорил, что приложит все силы, чтобы их исправить. Возможно, кто-нибудь мог бы помочь им поговорить? Юстас извинялся перед отцом за то, что разочаровал его: если бы у них получилось обсудить проблему, не повышая голоса, то он изменил бы свое поведение и наконец угодил отцу.
Но тот так и не ответил ни на одно из этих писем, хотя иногда зачитывал их вслух издевательским тоном, чтобы развлечь братьев и сестру Юстаса. А там было к чему придраться: орфографические и грамматические ошибки, да и наглость Юстаса, который возомнил, что может говорить с отцом на равных. Юстаса-старшего особенно позабавило письмо, которое сын написал ему, будучи уже в старшей школе; в этом письме он предположил, что его брат Уолтон, одаренный и чувствительный мальчик, чувствовал бы себя намного лучше в частной школе, где его не задирали бы деревенские парни из Гастонии-Хай. Что за бредятина! Юстас-старший снова и снова зачитывал эти строки другим детям, и все – даже Уолтон – должны были смеяться над маленьким Юстасом за то, что тому хватило идиотизма указывать отцу, что лучше для его же детей!
Повзрослев, Юстас не оставлял попыток.
«Я пишу тебе не для того, чтобы вызвать обиду или недовольство, – говорилось в одном из его взрослых писем. – Напротив. Мне жаль, что от меня в твоей жизни сплошная боль и ничего хорошего. Я всегда стремился быть хорошим. Угодить тебе, маме, всем подряд. Мое главное желание – чтобы ты меня принял, оценил, признал, увидел во мне что-то большее, чем мусор (невежественного тупицу, который вечно неправ и ни на что не годен). Я ищу любовь, а нахожу пустоту. Мне всегда хотелось лишь одного – чтобы ты меня любил. Я как мотылек над пламенем свечи. Может, пора признать свое поражение и держаться от тебя подальше? Но даже если я уеду далеко и буду отрицать реальность, я все равно буду нуждаться в твоем признании».
И снова он не получил ответа.
Итак, отношения Юстаса с отцом едва ли можно назвать сердечными, но Юстасу нужно было где-то взять много денег, а у его отца, бережливого и проницательного человека, они были. Раньше Юстас ни разу не взял у отца ни цента: это был вопрос гордости. Когда мистер Конвей однажды предложил сыну обсудить вопрос денежной поддержки, Юстас ответил: «Не думаю, что я это заслужил». На этом все и закончилось. Юстас никогда не просил отца помочь с оплатой учебы в колледже, хотя мистер Конвей спокойно платил за обучение младших детей. И как же теперь ему, уже взрослому, подступиться к отцу и попросить денег? Причем довольно большую сумму.
Как можно догадаться, у них произошел настоящий обмен любезностями. Чего только Юстас не наслушался от старика. Что его затею непременно ждет провал. Чтобы он не рассчитывал на милость отца, когда шериф придет с документами о банкротстве, – да и кто он вообще такой, раз возомнил, что способен взять на себя ответственность за 107 акров земли и управление собственным делом?
«Если ты думаешь, что тебя ждет успех, то ты ошибаешься», – снова и снова повторял его отец.
Юстас сидел неподвижно, как камень, обтекаемый водами реки, и позволял ледяному шквалу проноситься мимо, сжав губы, с непроницаемым лицом. Он всё время повторял про себя успокаивающую мантру: я знаю, что прав… я знаю, что прав… я знаю, что прав… И в конце концов отец дал ему денег.
Под немаленький процент, разумеется.
15 октября 1987 года Юстас Конвей выкупил первый участок Черепашьего острова. И тут же взялся за работу, чтобы вернуть долг отцу. Это удалось ему за год. Юстас заработал такую невероятную сумму, проделав огромный объем работы. Он объехал весь Юг с турне, которое вымотало его эмоционально и физически; он учил, проповедовал и протягивал руку. Благодаря контактам Валери в Службе национальных парков, его приглашали читать лекции в школах и экологических центрах. Юстас превратился в сам себя рекламирующий товар.
«Такое интересное было время, – вспоминает Валери сейчас, – эти первые два года на Черепашьем острове. Мы с Юстасом жили в моем уютном пригородном доме в Джорджии, составляли расписание лекций и пытались наскрести деньги на выплату долга его отцу. Я стала чем-то вроде агента Юстаса, искала ему работу по всему штату. В конце концов я бросила хорошую работу, продала хороший дом и переехала на Черепаший остров. Я шла за своим счастьем. Мне хотелось жить там, и нигде больше. Мы трудились не покладая рук, чтобы обустроить остров. Я помогла Юстасу соорудить первую постройку – сарай для инструментов, – потому что для него важнее всего было иметь такое место, куда можно было бы сложить все инструменты, нужные для реализации его плана. Мы жили в вигваме, и я каждый день готовила пищу на дровяной печи, но была счастлива такой жизнью, потому что хотела всему научиться. И верила в то, что мы делали. В то, что мы проповедуем. Это был и мой духовный путь – он шел параллельно пути Юстаса».
Их жизнь была, что называется, и смех и грех. Юстас так много разъезжал, что носил все документы, чеки, календари и письма в старой кожаной сумке. Адреса школ и листовки они хранили в коробках в вигваме, и те напитывались влагой во время дождя, рвались, плесневели и становились едой для мышей. Телефона не было. Однажды Юстас спустился с утеса и спросил у соседа, старого Лонни Карлтона, нельзя ли воспользоваться его телефоном и позвонить по межгороду, а деньги он вернет потом. Для старого аппалачского фермера вроде Лонни междугородний звонок был из разряда событий, которые случаются раз в году, обычно связаны со смертью кого-нибудь из родственников и редко продолжаются дольше двух минут. А Юстас сел у телефона и шесть часов договаривался с директорами школ, руководителями бойскаутских отрядов и репортерами по всему Югу. Всё это время старый Лонни наблюдал за ним с открытым ртом.
Когда стало очевидно, что без собственного телефона не обойтись, Юстас провел от соседского дома кабель в ближайшую пещеру, которая стала его «офисом». Зимой по вечерам он спускался с горы в пещеру и использовал ее как базу для заключения «довольно ловких деловых сделок», общаясь с людьми, делая заметки и освещая «кабинет» пламенем трескучего костра. Позднее Юстас получил разрешение провести линию в амбар, принадлежавший соседу, Уиллу Хиксу.
Валери поставила аппарат в пенопластовую сумку-холодильник, чтобы тот не заржавел от влаги. Она помнит, как звонила по делу и обсуждала гонорары за лекции прямо на сеновале, а рядом мычали коровы.
«Люди всё спрашивали: что это за шум? И я отвечала: а, это просто телевизор в другой комнате. Говорю вам, всё было точно так же, как в „Зеленых акрах“.[45] Потом телефон намок и сломался. Я попыталась высушить его на дровяной печи, и, разумеется, он расплавился, как часы с картины Дали. Так мы и жили».
Что-то надо было менять. Однажды в благодарность за проделанную работу Юстас пригласил Валери на романтический ужин в Бун, в кафе «Красная луковица». За ужином он набросал на салфетке проект офисного здания, которое, как он решил, им необходимо иметь. У Юстаса намечался сорокадневный отпуск – редкая возможность отдохнуть от лекций, – и за ужином он решил, что за такой короткий срок как раз можно построить офис. Если не сейчас, то когда? И вот наутро, еще до рассвета, Юстас приступил к строительству.
Он решил, что это будет пассивный дом[46] площадью двадцать квадратных футов, сделанный из шлакобетонных блоков, стекла и грубой древесины, с солнечными батареями для получения энергии. Юстас точно не знал, как построить пассивный дом, ведь за всю свою жизнь он построил лишь сарай для инструментов. Но он был уверен, что ему это под силу. Он выбрал хорошо освещаемое солнцем место вблизи входа на участок, чтобы офис служил своего рода станцией для новоприбывших на Черепаший остров и располагался далеко от центра лагеря, который он предполагал сделать в гуще леса. Юстас вкопал три стены глубоко в землю, чтобы обеспечить теплоизоляцию, и с помощью Валери уложил кирпичный пол, чтобы накапливать солнечное тепло. Установил красивые стеклянные двери, купленные за пять долларов на блошином рынке. Дверные ручки смастерил из оленьих рогов. Сделал большие окна и окно в потолке для света и тепла – все материалы для этого были найдены Юстасом на свалке.
Передняя часть крыши, которая видна со стороны входа, выложена черепицей, неровно разломанной вручную для красоты. Но задняя часть практичная, из жести. Внутри помещения стены обшиты досками из старой белой сосны шириной два фута, которые Юстас нашел в заброшенном амбаре: они создают в комнате теплую атмосферу старины. Из оставшихся досок он сооруди два больших стола и массивный книжный шкаф, который также выполняет функцию стены, разделяя офис на две отдельные солнечные комнаты. На полу – ковер ручной работы, купленный во время аукциона, устроенного индейцами навахо. На высоких полках вдоль стен выставлена коллекция редких корзин и гончарных изделий, в том числе один антикварный горшок, который Юстас заприметил как-то раз на крыльце старого пуэбло[47] в Роли.[48] Он тут же понял, что это ценная вещь, и предложил хозяйке дома купить его за двадцать долларов. «Нет проблем, – сказала она, – забирайте. Не представляете, как мне надоело обметать грязь вокруг этого старого горшка». Позднее Юстас отправил фото горшка эксперту аукционного дома «Сотбис», и тот оценил его в несколько тысяч долларов.
